Сильные духом (Это было под Ровно), стр. 110
Во Львове шла лихорадочная эвакуация. Заключенных в тюрьмах убивали десятками. Та же участь ждала и Валю. Но последовал приказ откуда-то сверху: эвакуировать на запад для продолжения следствия. Так ее собственная стойкость спасла ей жизнь.
Ее везли все дальше и дальше на запад, и к середине лета она оказалась в Мюнхене, в тюрьме. Отсюда ее вместе с партией заключенных, среди которых были русские, чехи, французы, болгары, послали на земляные работы. Она бежала из лагеря. Это было уже в начале 1945 года. Гитлеровская Германия доживала последние дни. Около двух месяцев Валя пробиралась на восток, днем скрывалась от людей, а ночью продолжала свой путь — она шла навстречу Красной Армии.
Тут ее ждали новые испытания. Она оказалась в американской зоне оккупации и не могла оттуда выбраться. Тщетными были все просьбы и уговоры — ее не отпускали к своим. Тогда она решилась на побег, второй в своей жизни. Ей казалось, что появись еще новое препятствие — и она не выдержит: это был предел. И когда — впервые за много времени — увидела она фуражку с красной звездочкой, увидела гимнастерку с погонами (погон на наших военных она еще не видела), когда наконец ей ласково протянул руку советский офицер в приемной комендатуры, слезы покатились по лицу, и она не закрывала лица, она вспомнила, что уже очень, очень давно не плакала, кажется, с того дня, как убили ее отца…
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
В ночь на десятое апреля 1944 года советские самолеты совершили первый налет на Львов.
В эту ночь с чердака дома № 17 по улице Лелевеля подавались сигналы электрическим фонарем. Кто-то настойчиво призывал летчиков сбросить бомбы именно сюда, на улицу Лелевеля, или на соседнюю улицу Мохнатского, или рядом, на улицу Колеча.
И один из самолетов спикировал на сигналы, сбросил парашют с термитной свечой, а затем начали бомбить весь район. Бомбы попали в фашистский склад на улице Лелевеля, разбили казармы на улице Мохнатского, разрушили здание СС-жандармерии на у лице Колеча, гитлеровскую типографию на улице Зимарович. На улицах сгорело несколько автомашин.
После этой бомбежки кое-кто из жильцов дома № 17 по улице Лелевеля стал проявлять усиленный интерес к двум молодым людям — постояльцам стариков Шушкевичей: почему их не было в подвале во время тревоги?
— Ну вас с вашим подвалом! — сказал один из них в ответ на прямой вопрос соседа. — Дом такой старый, что всех вас в вашем подвале когда-нибудь засыплет…
На следующий раз во время воздушной тревоги постоялец и его товарищ все-таки спустились в убежище и сидели там вместе со всеми жильцами до тех пор, пока бомбежка не кончилась.
В городе можно было услышать много добрых слов по адресу советских летчиков. Оба раза они работали безукоризненно. И оба раза заранее предупреждали население листовками о предстоящей бомбежке.
Пастухов и Кобеляцкий испытывали торжествующую радость победителей. Им хотелось поделиться своим чувством с людьми, обнять первого встречного и сказать ему, что наши близко, чтобы он не отчаивался, а лучше подумал, как бы уничтожить побольше фашистов; хотелось бежать по городу, возвещая близкое освобождение.
Но это праздничное состояние длилось недолго. Оно требовало активности, действия и зримого результата, они же были заняты исключительно наблюдением, разведкой, делами малоощутимыми. И праздничный подъем сменился острым чувством неудовлетворенности.
Пастухову первому начала изменять выдержка. Однажды вечером на улице Корольницкого между ним и Кобеляцким произошла стычка. Начал Кобеляцкий. Он сказал что-то о том, что его не удовлетворяет их работа. Пастухов раздраженно выругался и возразил, что пойдет сейчас и будет бить гитлеровцев без разбора.
— Стой! — почти крикнул Кобеляцкий, схватив друга за рукав.
— Да пусти ты меня! — И, вырвавшись, Пастухов побежал вперед, заметив фигуру фашиста.
— Стой! — повторил Кобеляцкий уже без надежды, что Пастухов остановится.
По обе стороны улицы на тротуарах стояли в ряд автоприцепы. Кобеляцкий видел, как, догнав фашиста, Пастухов пропустил его в проход между домом и автоприцепом и затем ринулся туда же. Раздались один за другим два выстрела.
Искать Пастухова на улицах не было смысла, и Кобеляцкий решил идти домой, ждать там. Он был раздосадован поступком друга, видя в этом поступке больше мальчишества, чем настоящей храбрости. И все же, когда на углу улицы Лелевеля он был остановлен рукой Пастухова, легшей ему на плечо, он неожиданно для себя восхищенно пожал эту руку.
— Ты извини, Миша, — сказал Пастухов миролюбиво и виновато, — больше этого не будет…
И тут же поправился:
— Вернее сказать — будет, но делать будем вместе. Добре?
— Оружие взял? — переходя на деловой тон, спросил Кобеляцкий.
— Есть, — сказал Пастухов, беря его под руку. — Кольт.
— А документы?
— Документы не успел.
— Что это за фашист был?
— Майор какой-то.
— В следующий раз, значит, действуем на пару?
— Обещаю тебе.
— И без этого, без лихачества. Без озорства.
— Пожалуй, — согласился Пастухов. — Но и с оглядкой тоже не пойдет дело… В общем, договорились.
Назавтра они вновь занялись каждый своим обыденным делом. Кобеляцкий наблюдал за прокладкой телефонного кабеля. Пастухов исследовал подземное хозяйство в районе вокзала.
Так прошло несколько дней. Оба работали с утра до ночи, не давая себе отдыха. Возвращались домой разбитые и довольные, ставили в передней свои тачки, молча ужинали. Стелили на полу матрац, ложились, укрывшись шинелью Кобеляцкого и модным пальто Пастухова. Ждали, пока уснут хозяева. Потом начинали тихий разговор.
— На вокзале полно народу, — рассказывал Пастухов. — Уже бежать начинают.
— Эх, сюда бы взрывчатку! — отозвался Кобеляцкий.
— За штабом следил?
— А как же.
— Ну что?
— Взрывчатки нет, а то бы…
— Ты говорил, у тебя где-то генеральская квартира на примете?
— Есть. Рядом со штабом.
— Ты следи.
— Я слежу. Послушай, Степан, а ведь можно достать динамит…
— Где?
— У подпольщиков.
— Ты что, связался с кем?
— Еще нет.
— И не пробуй.
— А как же быть?
— А так. Сделаем, что сможем. А засыплемся, так и этого не сделаем.
— Надо осторожно.
— Как осторожно? Ты хоть кого-нибудь знаешь? Нет. Я знаю? Нет.
— А Руденко, Дзямба, Панчак?
— А где они возьмут для тебя динамит? Я предлагаю другое — возьмем взрывчатку у немцев.
— Как?
— Надо подумать.
Они ломали голову над этим вопросом, но так ничего и не могли придумать. Оба военных склада, известные им, усиленно охранялись, да и нельзя было предвидеть, в каком из них находятся именно взрывчатые вещества. Можно было прийти в отчаяние от мысли, как много из-за этого теряется. Пастухов знал все подземные ходы. Он мог взорвать почти любое здание в городе.
Как-то среди дня, когда они не условились о встрече, Кобеляцкий разыскал Пастухова в районе вокзала.
— Пошли! — многозначительно сказал он.
— Куда? — неохотно отозвался Пастухов.
Он стоял, прислонясь к столбу, и провожал глазами фашистского полковника, шедшего к вокзалу. В нем снова назревало то раздражение, которое уже однажды заставило его очертя голову броситься на первого встречного гитлеровца.
— Идем! — повторил Кобеляцкий, беря Пастухова под руку. — В Стрыйский парк мины завозят.
Спустя короткое время они были в Стрыйском парке. Молча поднимались в гору — мимо деревьев, уже покрывшихся листвой, мимо всего, чем напоминала о себе весна, прихода которой они так и не заметили. Налетел ветер, деревья зашумели над головой, тонкой складкой побежала волна на озере. Они шли, не оглядываясь, сосредоточенные на одной-единственной мысли.
— Стой, — сказал наконец Кобеляцкий.
Склад окружала колючая проволока. Только они подошли, как послышался шум автомашины. Партизаны притаились за деревьями. Грузовик прошел мимо и остановился у будки часового. Солдаты начали выгружать из кузова ящики. «Минен», — прочел Пастухов немецкую надпись, сделанную черной краской по трафарету. «Взять», — подумал он и сделал пальцем знак Кобеляцкому. Тот ответил едва заметным жестом. Взгляд его выражал сомнение. Пастухов повторил свой знак: «взять». «Куда?» — говорил всеми движениями лица и рук Кобеляцкий. «В самом деле — куда? — подумал Пастухов. — Далеко не уйдешь». Он стиснул руками ствол дерева, за которым стоял, чувствуя, как цепенеет от досады и злости.