Мой дорогой, стр. 48
Дед обожал осыпать ее подарками. Возвращаясь в свою спальню, она нередко находила то изящный зонтик, отделанный тончайшим кружевом, то набор черепаховых гребней. Однажды за ужином она развернула салфетку, и ей в руку скользнул серебряный медальон, когда-то принадлежавший ее матери. И хотя ее несколько смущала щедрость деда, она с благодарностью принимала его подарки, чтобы не огорчать старика. В глубине души она понимала, что таким образом он старался искупить свою вину перед ней за то, что долгие годы не проявлял к ней родственного внимания.
Каждый вечер после ужина все трое переходили в музыкальную комнату, где Анна занималась вышиванием, Эсмеральда музицировала, а дед наслаждался любимой сигарой. Вскоре Эсмеральда стала избегать этих вечеров в музыкальной комнате. Что бы она ни играла, на всем лежал отпечаток меланхолии, а терпкий запах сигары пробуждал в ней такую острую тоску, что глаза застилали слезы, и она не видела нот.
За рождественским ужином дед едва сдерживал странное возбуждение. Он быстро расправился с едой и, не дождавшись, когда Эсмеральда попробует инжирный пудинг, нетерпеливо похлопал в ладоши и пригласил ее в музыкальную комнату, украшенную по случаю праздника сосновыми ветками.
Свежий смолистый запах будил радостные детские воспоминания. В камине весело потрескивал огонь, а на высоких окнах сияли свечи в бронзовых канделябрах, отгоняя прочь темноту зимней ночи.
На позолоченной стойке лежала скрипка с алым бантом на изящном грифе. Эсмеральда дрожащими руками развязала бант и благоговейно коснулась темного полированного дерева.
– Страдивари? – прошептала она, недоверчиво глядя на деда огромными глазами. – Мне?!
Герцог налил себе стакан портвейна и высоко поднял его. Глаза деда сияли радостью и гордостью.
– За мою внучку, вернувшую музыку в этот дом и в мое сердце!
Он отпил глоток вина и уселся в высокое кресло, а Эсмеральда бережно взяла скрипку и смычок. Она робко провела смычком по струнам и ахнула, завороженная безупречным звучанием драгоценного инструмента.
Дед сложил руки на груди и закрыл глаза, приготовившись слушать радостные мелодии Моцарта или Вивальди, но комната вдруг наполнилась печальными звуками песенки «Джонни ушел на войну». Он удивленно уставился на внучку, которая извлекала из струн рыдающие звуки. По лицу Эсмеральды текли слезы. Горькие воспоминания о Билли терзали ее сердце и заставляли скрипку плакать вместе с ней.
Закончив играть и увидев грустное лицо деда и сдержанное сочувствие в глазах Анны, Эсмеральда поспешно пробормотала извинения и выбежала из комнаты, сжимая в руках скрипку.
Впервые после встречи с Эсмеральдой Реджинальд выглядел дряхлым стариком.
Анна нервно расхаживала перед камином, шурша парадным платьем.
– Ради бога, Реджи, пойми наконец! Счастье нельзя купить!
Он возмущенно стукнул кулаком по подлокотнику кресла.
– Собственно, почему нет?
– Потому что у нее разбито сердце, а не коленка! Этого не исправишь ни золотыми безделушками, ни пони. Ни даже драгоценным инструментом!
Герцог постепенно успокоился, но его напряженное молчание беспокоило Анну больше, чем отчаяние.
– Ты совершенно права, – тихо сказал наконец герцог. – Для разбитого сердца есть только одно лекарство!
Он вскочил с кресла и торопливо направился в свой кабинет, настолько возбужденный, что забыл трость. Анна поспешила за ним, недоумевая, что еще затеял ее взбалмошный братец.
– Вероятно, девочка чувствует себя одинокой, – предположил герцог, усаживаясь за письменный стол. – В конце концов, все эти месяцы я вел себя как законченный эгоист, не отпуская ее от себя ни на шаг. – Он потряс в воздухе пачкой визитных карточек. – Ты только посмотри на эту кучу приглашений, которые я отверг по ее просьбе, да еще радовался при этом! Где же это?.. А, вот! – Он вытянул карточку с золотым обрезом. – Граф Сенсир предлагает абонемент в театр с первого января. – Ткнув в чернильницу первой попавшейся ручкой, он начал писать ответ на оборотной стороне карточки. – Я немедленно принимаю его предложение, а ты, дорогая, будешь сопровождать Эсмеральду.
– Сенсир? – переспросила с ужасом Анна. – Но ты не можешь думать о нем всерьез! Он в два раза старше Эсмеральды да к тому же пользуется дурной славой.
Реджинальд небрежно отмахнулся от сестры:
– Это только потому, что он почти двадцать пять лет носился со своим разбитым сердцем. Бедняга так и не женился после того, как моя Лизбет бросила его у алтаря. Ты же помнишь эту историю! Думаю, он будет очень рад познакомиться с ее дочерью. Наверняка ее сходство с матерью поразит его точно так же, как и меня.
Анна возмущенно смотрела на брата.
– Кажется, ты снова собираешься заняться сватовством, Реджи? Ты забыл, что Лизбет ушла из дому из-за твоего вмешательства? Надеюсь, ты не повторишь той же ошибки с ее дочерью!
Реджинальд невинно взглянул на нее, моргая редкими ресницами.
– Я только хотел ввести свою внучку в общество и найти ей подходящего мужа. Ты же не станешь возражать против этого?
Зная, что возражать брату бесполезно, Анна оставила его одного и поднялась наверх. Перед комнатой племянницы она задержалась и прислушалась. За дверью стояла хрупкая тишина.
В своей гостиной Анна подошла к изящному письменному столу. Усевшись в обитое бархатом кресло, она извлекла из ящика чистый лист бумаги и долго сидела в раздумье, теребя перо. Только что она ругала Реджи за его попытку самовольно устроить жизнь племянницы, но план, который пришел ей в голову, был еще более дерзким и своевольным. И даже опасным…
Успокоившись, Анна глубоко вздохнула и, обмакнув перо в чернила, написала: «Дорогой сэр…»
28
Мужчины его боялись и сторонились. Женщины страстно хотели и одаривали бесстыдными, зазывными взглядами. Их лица мрачнели от неудовлетворенного вожделения и обиды. Они не привыкли, чтобы их бесцеремонно сталкивали с колен, тем более что они готовы были спать с ним бесплатно. Некоторые считали его сумасшедшим, но никто не осмеливался говорить об этом вслух, опасаясь пробудить в нем дьявола.
Он появлялся в одном из мексиканских баров каждый день после полудня и проходил в своем развевающемся шерстяном пончо к столику, который никто не осмеливался занимать. Прислушиваясь к ленивому бренчанию гитары, он просиживал там часами со стаканом виски, который небрежно крутил в длинных пальцах. К вечеру на столе вместо стакана появлялась целая бутылка. Он пил молча и никого к себе не подпускал.
Сначала к нему подходили мексиканцы, американцы, европейцы. Среди них были богатые и влиятельные люди. Их руки украшали дорогие перстни, а языки так и сыпали лживыми обещаниями. Он прогонял их всех. Потому что его нельзя было купить за деньги, будь то доллары, песо или золото. Его ружье больше не продавалось тем, кто хотел расправиться со своими врагами чужими руками. Теперь оно принадлежало ему одному.
Он всегда усаживался лицом к двери. Говорили, что он избегает нападения сзади. Что когда-нибудь появится тот, кто заставит его убраться отсюда. Женщины уверяли, что он ждет смерти, даже жаждет ее, как влюбленный мужчина жаждет прекрасную женщину, заранее зная, что она погубит его жизнь.
Однажды жарким субботним вечером Билли, как всегда, сидел, прислонившись спиной к стене, и мечтал о том, что вот-вот в бар ворвется Эсмеральда. На этот раз он сам попросит ее выстрелить ему в самое сердце, чтобы не умирать долго и мучительно.
Сквозь шумную пьяную толпу протиснулась одна из проституток, броская черноглазая красотка, и, подойдя к столу, наклонилась к Билли, бесстыдно выставив напоказ полные груди. Билли поднял на нее вопросительный взгляд.
– Здесь, у стойки, один человек, – сказала она. – Он ищет тебя.
Билли даже глазом не повел, только передвинул сигару в угол рта.
– Скажи ему, что меня нет. Не желаю никого видеть.
Никакого другого ответа она и не ожидала.
– Еще виски? – предложила красавица, коснувшись пальцем горлышка уже опустевшей бутылки, зажатой у него в руке.