Язык и религия. Лекции по филологии и истории религий, стр. 21

Пушкин неслучайно назвал орфографию «геральдикой языка». В письме народ видит корни своей культуры и вероисповедной традиции. Например, православные славяне пишут на кириллице, а католики и протестанты – латинским письмом. Поэтому в истории сербско-хорватского языка в Хорватии шире употреблялась латиница, а в Сербии и Черногории – кириллица, при том что до гражданской войны в бывшей Югославии сербских и хорватских школьников учили активно пользоваться обоими алфавитами.

Две азбуки использовались в белорусских книгоизданиях и периодике в XIX и отчасти XX вв. – в соответствии с католической или православной ориентацией авторов, редакторов или читателей. На стилизованном (простонародном) белорусском языке и при этом польским вариантом латинки писалась первая белорусская газета-прокламация Кастуся Калиновского «Muzyckaja Prauda» (7 номеров в 1862–1863 гг.). Латинкой были напечатаны 10 книг Франтишка Богушевича, изданные в 1891–1918 г., а также его виленские издания 1927 и 1930 гг. В двух версиях – кириллицей и латинкой – вышел в Петербурге первый белорусский букварь Каруся Каганца – «Беларуск? лемантар» (1906) и первый белорусский учебник истории – «Кароткая г?сторыя Беларус?» Власта Ластовского (Вильня, 1910). Первая белорусская еженедельная газета «Наша Нива» в 1906–1912 гг. печаталась, как было сказано в ее подзаголовке, рускими и польскими литэрами. Польской латинкой печатались большинство белорусских изданий в Вильне в 20–30-х гг. Латинская графика почти всегда присутствует на страницах новой виленской «Нашай нiвы» (возобновленной с 1991 г.), а ее № 18 (1993) набран латинкой полностью.

Семиотика графики иногда оказывается сильнее языка. Например, цензурные запреты печати на белорусском языке вызвались не столько собственно я з ы к о м, сколько польским ш р и ф т о м таких книг. В постановлении Главного управления цензуры от 26 сент. 1859 г. говорилось: «Не допускать употребления польского алфавита при печатании сочинений на белорусском наречии, книгу „Pan Tadeusz“ Мицкевича, в белорусском переводе Дунина-Марцинкевича, отпечатанную польским шрифтом, не выпускать в свет» (цит по: Пачынальн?к?, 1977, 136).

Нередко письмо (алфавит) оказывается устойчивее языка. Например, существуют рукописи XVI–XVIII вв. на белорусском и польском языках, писанные арабским письмом; [58] это исламские книги татар, переселившихся, а также вывезенных из Крыма в Великое княжество Литовское в XIV–XVI вв.; арабское письмо они сохраняли дольше, чем язык.

«Геральдичность» и, конечно, относительная (в сравнении с языком) простота письма сказываются не только в том, что письмо может пережить язык, но и в том, что графику легче и скорее, чем язык, удается возродить. Ср. возвращение в 1989 г. латинского письма в молдавском языке или активное обращение к арабской графике в средствах визуальной информации (вывески, плакаты, лозунги, реклама) в Узбекистане, опережающее возрождение в этой стране традиционного мусульманского образования на арабском языке.

Коммуникация в мифолого-религиозной практике

28. Особенности фидеистического общения

Своеобразие фидеистических текстов состоит в том, что они содержат знаки (слова, словесные формулы, высказывания, последовательности высказываний и т.д.), которым в коммуникации верующих приписываются те или иные трансцендентные свойства – такие, как магические способности; чудесное («неземное» – божественное или, напротив, демоническое, адское, сатанинское) происхождение; святость (или, напротив, греховность); внятность потусторонним силам.

Существуют особенности, которые отличают фидеистическое общение от любого другого. Во-первых, фидеистическое слово включено в важнейшие, нередко критические ситуации в жизни верующего человека. (Ежедневная повторяемость молитвы, конечно, не снимает особой значимости этих минут для души верующего; психологически молитва или обряд выделены из повседневного круговорота забот человека, поэтому для верующего это особое время.) Во-вторых, особый драматизм и напряженность в коммуникации, включающей фидеистическое слово, связаны с тем, что здесь человек в какой-то мере обращается к высшим силам – во всем его превосходящим, обычно не видимым и никогда не познаваемым до конца. Фидеистическая коммуникация противостоит земному, «межчеловеческому» общению – не только бытовому, повседневному, но и служебному, официальному, праздничному (хотя, разумеется, испытывает их влияние и само влияет на них – особенно в сфере эстетического и статусно-ролевого общения).

Своеобразие общения в мифолого-религиозной сфере и элементы неконвенционального отношения верующих к знаку обусловили некоторые общие жанровые особенности фидеистических текстов (как фольклорных, так и письменных).

Для текстов фидеистических жанров характерна более высокая (чем в бытовой речи) формально-смысловая организованность, «выстроенность», искусность. Этим обусловлены такие общие черты фидеистической поэтики, как звуковые повторы разных видов (анаграммы, звукоподражания, аллитерации, метрическая упорядоченность, рифма); семантический параллелизм и образность (иносказательность, метафоричность, символизм); принципиальное наличие «темных» выражений (в той или иной мере непонятных слушателям, а иногда и исполнителям), с чем иногда связана значительная архаичность сакрального языка и общая «таинственность» фидеистического слова, его предполагаемая смысловая неисчерпаемость, и, главное, принципиальная противопоставленность «обычному» языку. Легко видеть, что таков общий характер и поэтической речи (о близости фидеистического и эстетического см. §14).

Для многих фидеистических текстов (в первую очередь таких, как заговор, молитва, церковная служба) характерна высокая степень клишированности: они не порождаются каждый раз заново, но воспроизводятся в качестве готовых словесных произведений (с небольшими вариациями, обычно композиционно предсказуемыми), существующих в памяти социума в качестве устойчивых знаков с заданными функциями.

Общей чертой всех устных фидеистических жанров является их самая органическая связь с невербальной (паралингвистической и поведенческой) коммуникацией [59]. Фидеистическое слово зарождалось как вербальная часть ритуала, и естественно, оно сохраняет эту близость. Достаточно указать на такие семиотически значимые телодвижения, позы и жесты, как поклоны, воздетые к небу глаза и руки, определенные позы молящихся, особые жесты благословления, в некоторых христианских обрядах – крестное знамение, омовение рук священником, ритуальное целование руки, каждение и т.п.; ср. также строго определенное одеяние клира и значительные ограничения в одежде мирян, приходящих в храм.

С древнейших времен и отчасти до наших дней фидеистическое слово произносилось особым образом: заговоры шептали [60], гимны пели, молитвы смиренно возносили, проклятия – выкрикивали; гадания, шаманские камлания иногда исполнялись особым «нутряным» голосом («чревовещание»); тексты Писания в православном храме до сих пор читаются в особой распевно-речитативной манере.

Таким образом, своеобразие фидеистической коммуникации обусловливает некоторые сходные черты в тех речевых произведениях (устных и письменных), в которых такая коммуникация реализуется.

Это позволяет видеть в конфессионально-религиозных текстах определенную «сверхжанровую» общность.

29. Жанры «вещего» слова

Первичные (т.е. не сложные и не гибридные) жанры фидеистического общения могут быть систематизированы по их преобладающей модальности [61]. Общая модальная направленность высказывания находит свое выражение в ряде обязательных для таких текстов смысловых компонентов.