Надвигается беда. Механизмы радости, стр. 37
Человек-в-Картинках кивнул через плечо:
— Часы уборщика. Пойди, останови их.
Ведьма, подпрыгивая от удовольствия, отправилась разыскивать очередную жертву. М-р Дарк скомандовал:
— Раз, два, левой, правой!
Ребята ровным механическим шагом спустились по ступеням. Карлик шел рядом с Джимом, Скелет — рядом с Вилли.
Человек-в-Картинках, невозмутимый, как смерть, шагал следом.
44
Рука Чарльза Хэллуэя лежала где-то поблизости и таяла на огне нестерпимой боли. Он открыл глаза, и тут по комнате пронесся порыв ветра. Кто-то опять открыл входную дверь. Вскоре послышался женский голос. Что-то напевая, он приближался.
— Старик, старик, старик?..
На месте левой руки лежал распухший окровавленный кусок плоти. Пульсирующая боль не давала сосредоточиться, высасывала силы, подавляла волю. Он попытался было сесть, но боль снова опрокинула его.
— Старик?..
«Да какой я тебе старик! — с яростным ожесточением подумал он. — Пятьдесят четыре — это еще не старость!»
Она вошла и остановилась у двери. Пальцы-мотыльки порхают, плетут незримые нити, читают по Брейлю заголовки на корешках, а ноздри настороженно исследуют воздух.
Чарльз Хэллуэй, извиваясь как червяк, полз к ближайшему стеллажу. Он должен, обязан забраться туда, где книги смогут защитить его. Их можно сталкивать сверху на голову любому непрошеному визитеру.
— Старик, я слышу, как ты хрипишь…
Он сам притягивал ее, шипя от боли при каждом движении.
— Старик, я чую твою рану…
Если бы он только мог выбросить в окно эту злосчастную руку вместе с болью, и пусть себе лежит там, созывая к себе всех ведьм на свете. Он представил себе, как Ведьма тянет из окна руки к огненному биению, лежащему на асфальте. Но нет, рука здесь, она излучает боль, направляя эту странную оборванную Цыганку.
— Да будь ты проклята! — закричал он. — На, получай! Вот он я!
Ведьма обрадованно заторопилась вперед, черные тряпки взвихрились вокруг нее, словно на огородном пугале. Но Чарльз Хэллуэй даже не смотрел на свою новую обидчицу. В нем боролись отчаяние и стремление во что бы то ни стало найти выход. Борьба эта занимала все его существо полностью, только глаза, пока не участвовавшие во внутренней схватке, могли смотреть из-под полуопущенных век.
Рядом послышался шелестящий, какой-то пыльный шепот:
— Очень просто… остановить сердце…
«Почему бы и нет?» — смутно подумал он.
— Медленнее, — пробормотала она.
«Да», — машинально откликнулся он.
— Медленно, очень медленно…
Сердце его, до этого мчавшееся галопом, теперь перестраивало ритм, и это было неудобно как-то, но вскоре на смену неприятным ощущениям пришли странная легкость и спокойствие.
— Еще медленнее, — предлагала она.
«Я ведь устал, ты слышишь, сердце?» — подумалось ему. Да, сердце слышало. Оно постепенно разжималось, как разжимается стиснутый кулак. Сначала расслабляется один палец…
— Хорошо остановить все, хорошо забыть обо всем, — шептала она.
«А что, разве плохо?» — думал он.
— Еще медленнее, совсем медленно, — приказывала она.
Сердце стало давать перебои.
А потом вдруг, вопреки собственному стремлению к покою, к избавлению от боли, он открыл глаза. Просто чтобы еще раз посмотреть вокруг напоследок… Он увидел Ведьму. Он увидел пальцы, усердно работающие в воздухе, а еще он непостижимым образом увидел свое лицо, свое тело, сердце, слабеющее на глазах, а в нем — свою душу. С каким-то отрешенным любопытством он изучал странное создание, стоявшее рядом. Считал стежки, которыми были перехвачены ее веки, подсчитывал количество глубоких морщин-трещин на шее — такая же шея у ящерицы Хэла, попадающейся в Аризоне; на огромных ушах — как у небольшого слона; на иссохшем глинистом лбу. Ему, пожалуй, еще не приходилось вот так изучать другого человека. «А ведь это похоже на головоломку, — пришла отстраненная мысль. — Собери ее и узнаешь самый главный секрет жизни». Решение было тут, рядом, оно крылось в самом объекте его внимания, и все могло проясниться в один миг, вот сейчас, нет, чуть погодя, еще чуть погодя. «Погляди-ка на эти скорпионьи пальцы, — приглашал он сам себя, — послушай, как она причитает, как перебирает воздух. Воздух! Вот именно! Она обманывает воздух, надувает его! Да ведь это же сплошное надувательство! Просто щекотно — и все!»
— Медленнее, — прошептала она, словно собираясь заснуть.
«Медленнее» — надо же! А его послушное, доверчивое сердце принимает все за чистую монету. Принимает всерьез этот щекотливый обман!
Чарльз Хэллуэй слабо хихикнул. И тут же удивился: «Чего это я хихикаю, да еще в такой момент?»
Ведьма дернулась, словно тоненькие провода, которые она разбирала в воздухе перед собой, закоротило, и ее слегка тряхнуло током.
Чарльз Хэллуэй не заметил этого, она ведь то и дело отшатывается и наклоняется поближе. Вот опять подалась вперед…
Действительно, Ведьма, перехватив инициативу, снова просунулась к нему и принялась еще быстрее сучить пальцами в нескольких дюймах от его груди. Это выглядело так, словно она пытается зачаровать маятник старинных часов.
— Медленнее! — кричала она.
Из глубины его существа поднялась и расцвела на губах какая-то дурацкая улыбка.
— Совсем медленно!
В поведении Ведьмы появилось что-то новое, какая-то лихорадочная поспешность, какое-то беспокойство, прорывающееся гневными нотками в голосе. Вот умора! Так даже смешнее.
Чарльз Хэллуэй не обратил внимания, когда и как в нем, без каких-либо усилий, без желания оказать сопротивление, возникла ровная, спокойная уверенность: все это не имеет никакого значения. Жизнь сейчас, в конце, казалась ему не более чем шуткой. Здесь, в дальней комнате окружной библиотеки, куда его жизнь как раз влезла целиком, без остатка, он впервые заметил, какой бессмысленно растянутой она у него была, как она базальтовой глыбой нависала над ним все эти годы, а в итоге — вот, вся здесь, куда только девалось ее недавнее величие. Смех, да и только! За несколько минут до смерти Чарльз Хэллуэй спокойно размышлял о сотнях личин своего тщеславия, раскладывал по полочкам десятки разновидностей своего самомнения. Вся комната представлялась ему заставленной и завешенной игрушками всей его жизни. Но самой смешной была среди них Пыльная Ведьма, обыкновенная жалкая старуха в лохмотьях, увлеченно щекотавшая воздух. О, она его просто щекочет!
Чарльз Хэллуэй открыл рот и издал совершенно неожиданный, в том числе и для себя самого, смешок.
Ведьма отпрянула и замерла. Но Хэллуэй не видел ее. Он был слишком занят. Он выпускал из себя смех. Вот он открыл каналы пальцев, и в кончиках их заплясали веселые иголочки, вот задрожало горло, пропуская смеховую энергию к глазам — они прищурились, и дальше — дальше не удержать! Свистящая шрапнель первого взрыва хохота разлетелась во все стороны.
— Вы! — выкрикнул он, неизвестно к кому обращаясь. — Смешно-то как! Эй, вы!
— Нет, вовсе не смешно, — запротестовала Ведьма.
— Кончай щекотку! — едва выговорил он.
— Нет! — Ведьма затряслась от злости. — Спи! Стихни! Совсем замолчи!
— Ну перестань! — орал он, вовсе не слушая ее. — Щекотно же! Прекрати! Ой, не могу, ха, ха! Ой, остановись!
— Вот! Вот именно! — взвизгнула Ведьма. — Сердце, остановись!
Но, похоже, ее собственное сердце находилось сейчас в большей опасности, чем сердце Хэллуэя, корчившегося явно от смеха. Ведьма замерла и с беспокойством обнюхала свои ставшие вдруг непослушными пальцы.
— О Боже мой! — уже рычал от смеха Хэллуэй. Огромные слезы выступили у него из-под век. — Ха! Ха! Ребра отпустило! Продолжай, сердце мое, продолжай!
— Сердце, стой! — шипела Ведьма.
— Господи! — Он широко открыл глаза, перевел дух и отворил внутри себя новые источники воды и мыла, смывая весь налипший внутри мусор, моя все дочиста, окатывая, отскребывая и снова окатывая. — Кукла! — вдруг дошло до него. — Смотри! У тебя ключик сзади торчит! Кто же тебя заводил-то? — И он зашелся в очередном приступе хохота.