Ипатия, стр. 36

Могучий напев все торжественнее и проникновеннее поднимался к звездному небу. В вечном покое сверкало небо, несколько звезд сияло, не мигая, еще ярче, чем луна, и внезапно, когда пение достигло такого подъема, как будто монахи созерцали самого Бога, повелителя звезд, – на северо-востоке, как раз со стороны Александрии, невысоко над горизонтом, загорелся зодиакальный свет, который рос, увеличивался и, наконец, принял форму необъятной, светло-розовой огненной пирамиды.

Глава VIII

ИУДЕЙСКИЙ КВАРТАЛ

Гиеракс теперь мог сообщить в Александрию, что молодые монахи обещали целым войском выступить из пустыни и по-христиански оживить египетскую столицу. Анахореты же, под предводительством Исидора, по первому сигналу будут исполнять все поручения, которые им дадут.

Когда отношения между двумя властями Александрии стали невыносимы, все предсказывало предстоящую борьбу. У архиепископа было то преимущество, что он всегда находил поддержку у своего Бога и верующих подчиненных, тогда как наместник ни в иудейском вопросе, ни относительно Ипатии не мог сказать, совпадают ли его намерения с желанием двора.

В ответ на свои последние настойчивые запросы Орест получил официальное письмо министра, в котором ему весьма прозрачно давалось понять, что он должен всеми мерами способствовать окончательной победе официальной церкви и достойным образом предоставить себя в распоряжение архиепископа, «до тех пор, пока этот почтенный предводитель церкви не перешагнет границу, поставленную законом и известными целями правительства».

Это, конечно, мог бы сказать себе и сам наместник. Однако, одновременно пришли два противоположные друг другу по содержанию частные письма. В одном, автор которого был одним из приближенных императора, напоминал наместнику о значении его особы, советовал даже по малейшим поводам не допускать выхода церкви из круга своих задач. Императорская власть начинает испытывать притеснения со стороны предводителей церкви. В самом Константинополе духовенство, несмотря на свое высокомерие, не главенствует. В Риме и Александрии, однако, начинает возникать государство в государстве. Властолюбивая и жадная церковь именно теперь может сыграть на руку германским варварам, со всех сторон теснящим римское государство. Так что с полным почтением следует указывать епископу на его место.

Другое письмо пришло из женского дворца, где как раз старались побороть военную партию. Старые государственные формы доказали свою неспособность спасти громадные пограничные пространства, а внутри установить порядок. Старый фундамент сгнил, только церковь сможет укрепить расшатавшееся здание. Алтарь стал необходимым для трона, и потому его надо защищать как трон и даже больше. И тому подобное: подчинение церкви государства, зависимость чиновников, даже высших, от епископов.

Таким образом, наместник Орест, добродушно посмеиваясь, начал предрождественскую беседу со своим советом заявлением, что хорошее отношение к предводителям церкви без основательных причин разрывать не следует. Однако, уже несколько дней, во время христианского праздника Епифании, в день трех святых королей, случилось тяжелое по своим последствиям проявление их соперничества.

Рано утром наместник по заведенному порядку принимал парад. На узком мысе перед Суэцкими воротами, между виллами восточной окраины и иудейским кварталом, проходили солдаты мимо своего начальника, который сидел на коне перед выстроенной за ночь трибуной.

Наверху расселось знатное общество города. Казалось вполне естественным, что профессор Ипатия была также приглашена и в своем прекрасном, хотя совершенно простом белом платье, заняла место рядом с какой-то молоденькой генеральшей. То, что трибуна была разукрашена различными венками и штандартами, а также статуей богини победы – мраморной Викторией – настолько соответствовало ежегодному обычаю, что устроители всегда имели наготове такую довольно посредственно сделанную статую. Тысячу лет протягивала Виктория свой венок навстречу римскому войску, и тысячу лет не могло пожаловаться это войско на свою богиню. И никто не задумывался особенно над образом старой статуи: ни наместник, ни солдаты.

Однако, во время полуденной службы архиепископ в невероятно длинной проповеди представил дело так, что римские офицеры, очевидно, в угоду известной языческой безбожнице, заставляли солдат отречься от своей веры и поклоняться языческой богине. Образованные слушатели не поняли, как следует, чего добивался архиепископ, но зато народ уразумел как нельзя лучше. Толпа подростков ринулась из церкви, пронеслась через иудейский квартал, разгромив мимо ходом несколько лавок и поколотив нескольких покупателей, к Суэцким воротам, и с помощью языческой черни трибуны были разломаны, украшения раскрадены и статуя Виктории, у которой предварительно отбили крылья, брошена в море. Когда появились войска, было слишком поздно, но зато каких-либо выходок в иудейском квартале на сегодня можно было не опасаться.

От этих известий Орест пришел в неописуемую ярость, на какую только был способен его мягкий характер. Он несколько раз в присутствии высших чиновников повторил, что не оставит этого оскорбления безнаказанно, а будет действовать в согласии с правительством, которому, очевидно, нежелательно, чтобы новые правители подрывали воинскую дисциплину. Но если бы он даже знал, что в Константинополе не обратят внимания ни на него, ни на армию, а следовательно, и на государство, он все-таки не смог бы промолчать. На этот раз компромисс был невозможен.

Когда гнев немного утих, он хладнокровно обсудил со своими юристами наказание христианам и место Кириллу.

Христиане должны были понять, что приносят вред сами себе, когда епископ затевает вражду с правительством. В течение нескольких последних месяцев молодежь рабочих союзов натравливалась на лавочников иудейского квартала, которые, по вековому обычаю, вели торговлю и по воскресеньям, чем, по мнению церкви, приносили христианам некоторый убыток. С того времени, как город стал кишеть монахами, проповедовавшими по воскресеньям на всех углах, Кирилл обнаглел настолько, что приказал во всех церквях проповедовать насильственное празднование воскресенья иудеями и египтянами.

Теперь христиане должны были узнать, чья власть сильнее. В наместничестве выработали закон, по которому каждая религия обязывалась соблюдать свой праздничный день. И иудеям предоставлялось такое же право торговать по воскресеньям, как христианам по субботам.

Но важнее всего было притянуть к ответу самого архиепископа за возбуждающую проповедь. Подрывание воинской дисциплины не прощалось и в самом новом Риме.

Судьбы Ипатии, может быть, и не коснулись так сильно эти церковные и наместнические события, если бы в это время Орест не искал ее общества чаще обычного. Может быть, он хотел показать, что императорский наместник не позволит себе давать указания каждому архиепископу, во всяком случае, он на глазах у всех проявлял по отношению к девушке свое уважение и дружбу. На самом деле эта борьба была ему вдвойне приятна, так как она позволяла умно и изысканно беседовать с прекрасной подругой об искусстве и литературе. Он чаще прежнего приглашал Ипатию на маленькие собрания в свой дом и ждал ее посещения в тот полный событиями вечер, когда вражда между двумя силами должна была впервые привести к большому кровопролитию.

Случилось это в третью субботу после праздника Епифании; прекрасный городской цирк, находившийся недалеко от Пустынных ворот, вблизи западной окраины города и диких львов Ливии, был переполнен зрителями, со страстным любопытством смотревшими на проделки дрессированных животных. Когда Орест появился в своей обширной ложе, где уже ожидало его около двадцати приглашенных, в том числе и Ипатия, он добродушно подшутил над тем, что первые ряды и почти все места по обе стороны манежа были заняты иудеями. Театр и цирк – терпимейшие здания, так как они превращаются каждую субботу в синагогу и каждое воскресенье – в церковь.