Чертово колесо, стр. 25

А Пилия, наблюдая, как Мака топчется возле машины, думал о том, что возьми детина чуть правее и не ударь его Мака по руке — и все, вместо головы у Пилии был бы обрубок… «Ради чего?..» — мелькнула мысль, поразив его своей ясностью. Он поежился. Умирать от маленькой пули не хотелось. Не только от маленькой — от всякой… Мака спас ему жизнь. Пилия — его должник.

11

Короткими вспышками шел проливной дождь, то бил дробью по крышам, то смолкал, тихо шлепая по лужам перед мастерской, где, как всегда, собрались в ожидании кайфа несколько человек. Черный Гогия лежал пластом на кушетке, не двигаясь и не открывая глаз. Чтобы снять ломку, он запил бутылкой водки две пачки пенталгина и сейчас застыл, как труп, свесив огромные ступни и кисти рук и прерывисто вздыхая в забытьи.

Анка и рыжий Арчил Тугуши вяло играли в нарды. Доска была треснута, и зари [17] закатывались поминутно в щель, откуда их приходилось с бранью выковыривать. Анка вся измятая — мешки под глазами, волосы растрепаны, грязная майка — с отвращением подымала свои когда-то прекрасные глаза и нехотя, ногтем с остатками лака, отсчитывала ходы. Потом смотрела на окно и повторяла: — Надо же, какой ливень! Давно такого не видели… Тугуши поднимал лохматую голову, тупо смотрел на окно, потом на часы, вздыхал и продолжал невеселую игру. Совещание на работе он уже пропустил и сейчас прикидывал, какой втык может быть за это от секретаря.

У стены нахохлился Бати. Он с кем-то разговаривал по телефону, подолгу слушал, вставлял какие-то междометия, умолкал, глядя в пол, вызывая своей болтовней явную неприязнь — все в ломке, а он с бабой флиртует, кобель!

На кухне парень по кличке Борзик — из молодых да ранних, с черной бородкой и живыми глазами — перебирал тазики, чистил их щеткой, гремел бутылками, банками, готовясь варить из кокнара героин.

А перед мольбертом в немой задумчивости сидел Художник, стараясь не смотреть на холст, где было изображено отвратительное чудище с маковой головой и распоротым брюхом, из которого вываливалась мастырки, таблетки и ампулы. Художнику всегда не хватало пары заходов, чтобы закончить эту картину, кем-то прозванную «Боза [18] Лиза».

На столе стояла початая бутылка «Московской», но никто на нее не обращал внимания: пить в ломке водку — как купаться в бассейне с кипятком.

Борзик из кухни спросил:

— Который час?

Тугуши отозвался, не глядя на циферблат:

— Скоро шесть…

— Где же они, черт возьми? Пропали на весь день! Может, взяли и варят где-нибудь втихаря? — выругалась Анка.

— Придут! — бодро отозвался Борзик и продолжил дальше греметь тазиками и кружками.

— Ты лучше раньше времени тазики не трогай — плохая примета! — с испугом крикнул суеверный Тугуши. — Сколько раз тебе говорить: нельзя заранее тазики чистить! Всегда попадешь в пролет! Думаешь, я меньше тебя спешу? В семь мне в горсовете надо быть.

Все, несмотря на отвратительное самочувствие, не удержались от смеха — в горсовете, подумать только! Тугуши!

— Что тут смешного? — огрызнулся Тугуши. — У каждого своя работа.

— Да, работа у вас сильная — вылезти на трибуну и лить, как из помойного ведра, всякую чушь! — сказал Бати, опуская трубку на аппарат. — Нам деньги зарабатывать приходится, а вы их просто «получаете».

— Лучше уж лить, чем воровать, как ты! — опять огрызнулся Тугуши, становясь в ломке агрессивным. Он встал, налил рюмку водки, выпил и злобно поморщился. — Не могу уже, сил нету! Будь проклят тот день, когда я начал кайфовать! Студентами были! Выходишь с лекций, а на скамеечках барыги сидят: кто за два рубля пачку кодеина предлагает, кто по три рубля — ампулу омнопона, кто за пятерку — лист ноксирона [19] продает… Дни стипендий знают, сидят, студентов ждут, семечки грызут. Что мы тогда понимали?

— Музыка еще, помните? — подал голос Художник. — Джимми Хендрикс! Сантана! Лед Зеппелин! Пинк Флойд! О!.. Помню, как возьмем анаши — так сразу на хату к одной девчонке валим, у нее родители за границей работали… Хорошо… Время беззаботное. Не то, что эти, молодые, по митингам шныряют и политикой занимаются! — указал он украдкой и опаской на кухню, где Борзик шуршал чем-то по алюминию.

— Чего ты от них хочешь? Жалко мне их: кайфуют, а что такое настоящий кайф и не знают. Когда глаза открыли — заход уже полтинник стоил! — вставила Анка. — Раньше люди друг друга уважали, угощали, делились кайфом, приятное делали, а сейчас все по своим углам, как цепные псы. Только и думают, где бы что отломать.

— Ты, говорят, хорошенькая раньше была, а? — вдруг вспомнил Бати. — Это правда?

— А что, по мне не видно? Это сейчас я ведьма ведьмой, а раньше… — махнула Анка худой исколотой рукой.

Бати поежился, прикуривая украдкой вынутую из кармана фирменную сигарету (пачку он никогда на стол не выкладывал).

— Может, потрахаемся от нечего делать?

— Иди ты к черту! — вяло ответила Анка, бесцельно бросая зари.

— Нет, но все-таки, а? — Он вынул и показал ей деньги. — Вот сиреневая, это даже много для тебя!

— Сестре своей отдай, бляди сабурталинской! — огрызнулась Анка.

Бати засмеялся:

— Нужна ты мне, трипперная! А насчет сестры ты права — такая же шлюха, как и ты! И вообще все вы бляди…

Тут из кухни вылетел Борзик и с криком:

— Приехали! — бросился к двери.

Все вскочили. Нарды грохнулись на пол. Черный Гогия вздрогнул и что-то промычал. Послышались хлопки машинных дверей, в мастерскую вбежали Ладо и Гуга, мокрые от дождя.

— Ну? Что? Привезли? — горящими глазами уставились на них наркоманы, а Тугуши даже стал пританцовывать от нетерпения.

Приехавшие нехорошо молчали, отряхиваясь от воды.

— Ну?.. Что?.. Как?

— Плохо дело! — ответил Гуга. Переждав стоны, проклятия, ругань, вопль Тугуши: «Говорил: не трогайте тазики!..» — он торжественно вытащил из-за пояса большой газетный пакет. — Вот он, милый наш кокнар!

— Ах, сволочь, тут люди в ломке! Давай скорее! Ничего себе шуточки! — закричали все и потянулись к пакету.

Гуга положил пакет на стол и стал осторожно разворачивать его. Все, затаив дыхание, следили за его руками. Он открыл пакет. Тут Тугуши, желая лучше рассмотреть сухой молотый сизый мак, нечаянно наступил Анке на ногу. Анка дернулась, невольно оперлась о хлипкий стол, тот накренился, и пакет поехал вниз. Гуга попытался подхватить его, но только задел рукой, что ухудшило дело: кокнар веером рассыпался по полу.

Остолбенело замерев, все уставились на лилово-желто-сиренево-коричневый порошок, рассыпанный на грязном полу.

— Стоять! Не топтать! Соберем! — приказал Гуга, опустился на колени и стал осторожно сгребать кокнар на газету.

Одни помогали ему, другие принялись с ненавистью материть Тугуши и Анку.

— Пыли сколько, грязи! — ужаснулся Ладо, но его замечание все пропустили мимо ушей, следя за тем, как Гуга шпателем с засохшей краской сгребает кокнар.

— И не такое еще собирали, — заметил Бати.

— Все-таки в вену себе пускать будем, — отозвался Тугуши.

— Ты бы лучше помолчал — из-за тебя, козла, все случилось! — сузил глаза Бати.

— Хватит лаяться! Борзик, где ты? Где тазик? — оглянулся Гуга, не подпуская никого к пакету.

— Вот.

Гуга пересыпал в тазик кокнар, вынимая и выбрасывая наиболее крупные кусочки грязи, свалявшейся пыли и сухой краски. Потом он пошел на кухню. Все, кроме Черного Гогии, отправились за ним, как бараны за вожаком. Стали помогать: кто протягивал пузырь с аммиаком, кто гремел крышками кастрюль, кто лез к плите, кто пихал сито, предлагая просеять кокнар.

— Ну-ка, давайте отсюда! — сказал Гуга. — Опять перевернете! Пусть два человека варят, остальные только мешать будут. Будем варить я и Борзик.

С этими словами он окропил кокнар аммиаком, тщательно перемешал, а затем накрыл крышкой: