Приключения профессора Зворыки, стр. 2
„Из-за таких выходок отец не раз оставался без работы.
„Несмотря на это, все его считали хорошим мастером и уважали. Хотел он, чтобы и из меня вышел парикмахер. Да, много часов провел я с бритвой в руке, много сбрил я бород и усов. Но я был рожден не для такой работы. Что могут дать гению бритва и мыло? Душа моя рвалась на волю, жаждала применения своим титаническим силам. Ах, о чем только не мечтал я тогда! Бывало, намылю чью-нибудь жесткую щеку, засмотрюсь в окно на торговок с яблоками и думаю: „бедные, вы и не знаете, что на вас смотрит будущий повелитель вселенной“. А мыло на щеке стынет. „Делай свое дело, Аполлон“, — говорит мне отец. Я вздрагиваю и принимаюсь за бритву.
„Но миру нужны средние, ничем не замечательные люди. Гениям нечего делать на земле. Много великих замыслов было у меня, но все они гибли по вине людей. Моя последняя затея — организовать тихоокеанских пиратов — мне не задалась. Напрасно я потратил двадцать лет жизни. Властвовать над людьми в наше время можно только с их позволения. А позволяют они неохотно.
„Вы не хотите меня? Отлично. Но я тоже не хочу вас! Мне суждено умереть, но вы умрете вместе со мной. Ни один из вас, люди, не переживет меня ни на секунду. Взлезайте на высочайшие горы, прячьтесь в темных подземельях — и это не спасет вас.
„Эта идея пришла мне в голову, когда я познакомился с последними открытиями профессора Зворыки. Щепотка динамита — все, что требуется для исполнения моих планов.
„С 30 апреля 192… года Земля будет сиять собственным, а не отраженным светом. Да, Аполлон, тебе все же суждено сделать кое-что в этом мире“…
Чем дольше читал профессор, тем серьезнее он становился. Глаза озабоченно расширились. Он волновался. Кончив читать, он медленно положил бумагу на стол и внимательно посмотрел мне в лицо.
— Вы знаете, кто это написал?
— Нет, — ответил я, — то-есть…
— Скажите мне прямо: вы знаете, кто это написал?
Я молчал.
— Ну?
— Думаю, что знаю.
— И я знаю, — проговорил он.
Минуты две он напряженно думал. Огромный лоб прорезала глубокая морщина, идущая от золотых волос к носу. Глаза, устремленные в окно, отразили небо и из серых стали синими.
Затем он решительно подошел к телефону.
— Академия Наук? Зворыка. Попросите к телефону Непременного Секретаря. Да, да. Нужна командировка. Да. Во Владивосток. Сегодня, шесть тридцать. Пришлите на вокзал. Экспрессом. Да. Экспедиция. Геологические открытия. Чрезвычайно спешно. Что? Да, геология. Всего хорошего.
Он повесил трубку и повернулся ко мне.
— Назначаю вас помощником и заместителем начальника экспедиции.
И мы отправились на вокзал.
Глава вторая. Обитатель бочки
Это было утром того же дня.
Двое рабочих с трудом вкатили в пакгауз большую бочку, последнюю бочку за ночь. Ночная смена кончалась, и, подкатив ее к груде других таких же бочек, они сели на нее покурить.
— Ну, и странная бочка, — сказал один из них, — до чего легка! Ни за что не поверил бы, что в ней масло.
— Да, тут не без обмана, — сказал другой. — Пока мы катили ее, в ней все что-то твердое перекатывалось. Надо будет завтра заявить куда следует.
Но вот папиросы докурены, стрелка круглых стенных часов остановилась на восьми, и рабочие вышли, закрыв дверь на замок.
В огромном пакгаузе было пусто. Единственная электрическая лампочка тускло освещала поставленные друг на друга ящики, бочки, сундуки и корзины. Воцарилась полная тишина.
И вдруг тишину нарушил легкий стук. Уж не крыса ли хозяйничает в углу? Нет, крыса не станет стучать так громко и упорно.
Странная бочка, вызвавшая такие подозрения у рабочих, теперь скрипела, гремела и колыхалась. Глухие удары доносились из ее нутра, и при каждом ударе крышка ее вздрагивала. Удары становились все слышнее, и вот, наконец, крышка выскочила и колесом покатилась по полу. А из бочки, как цыпленок из яйца, вылупился щупленький лысенький человечек.
Он с наслаждением потянулся. Потом растопырил огромные уши, согнул голову на бок и прислушался.
— Никого, — прошептал он и снова потянулся. — Проклятая бочка. Никак в ней удобно не усядешься. А уж как начнут катить — все бока поломают. Лет двадцать тому назад я счел бы путешествие в бочке комфортом. Да, теперь не то. Эх, старость, старость…
Вздыхая, покрякивая и покачивая головой, он подошел к двери. Убедившись, что она заперта, он принялся осматривать стены и потолок пакгауза.
Окон в пакгаузе не было. Здесь день и ночь горело электричество. Стены были непроницаемы. И только под самым потолком, на высоте, равной четвертому этажу, было небольшое отверстие, служившее, должно быть, для вентиляции. Это отверстие сразу привлекло внимание юркого обитателя бочки.
Он содрал с одного из сундуков канат, сделал на его конце петлю и с удивительной силой и ловкостью закинул ее вверх. Петля уцепилась за крюк, ввинченный в середину потолка. Тогда он, как обезьяна, полез по канату и, очутившись в двух саженях над полом, начал раскачиваться из стороны в сторону. Как исполинский маятник качался он по огромному просторному пакгаузу, с каждым разом взлетая все выше и выше. Фалды его фрака, некогда щеголеватого, но теперь поношенного и грязного, развевались в воздухе, как гигантские черные крылья. С каждым взмахом все ближе отверстие.
Вот он, наконец, долетел до него, уцепился за его края руками и вылез на занесенную снегом крышу.
Рассвет только начинался. Подняв воротник и ежась от холода, он глянул вниз. Внизу перед запертой дверью стоял сторож. Незнакомец пересек крышу поперек и по водосточной трубе спустился на железнодорожный путь.
Вокзал был в двух шагах, но он обошел его и, поплутав в темных пригородных переулках, вошел в город. Сутулый и маленький, он обходил бледнеющие фонари и шагал все вперед, опасливо оглядываясь по сторонам. С людьми он встречаться избегал и шел закоулками и пустырями. На Васильевский остров он прошел через Николаевский мост. Было уже совсем светло, когда он добрался до Восемнадцатой линии. Наконец, он остановился перед колбасной Иоганна Коха.
В витрине немецкой колбасной Иоганна Коха горела керосиновая лампа, и потому стекло оттаяло широким полукругом. Обитатель бочки долго смотрел на длинные толстые колбасы всех сортов, в строгом порядке лежавшие на огромных белых блюдах. Потом осмотрелся по сторонам и юркнул в звякнувшую колокольцем дверь.
Иоганн Кох, в халате и туфлях, сидел за прилавком и, напялив на нос очки, читал газету. Благодушие сияло в его глазах и теплой волной разливалось по телу. Дела шли не плохо, и он только что выпил две чашки чудного кофе. Все стены его лавки были завешаны разноцветными колбасами, испускавшими приятнейший запах и услаждавшими сердце их владельца. Но запах этот, очевидно, совсем не понравился юркому человечку, потому что, войдя, он поморщил нос и оглушительно чихнул.
Иоганн Кох отложил газету, снял очки и взглянул на вошедшего.
— А! Это ты, Аполлон! Какими судьбами? Вот, право, не ожидал тебя встретить здесь, в Ленинграде… Давно ли ты приехал, надолго ли?
— Я? Ап-чхи… Ах, чорт возьми… аи-чхи! Мне становится дурно от колбасного запаха. Не-вы-но-шу!.. Я здесь проездом. Сегодня приехал и сегодня же уезжаю. У меня до тебя дельце, хе-хе…
— Куда ж ты едешь?
— В Сибирь. Но дело не в том…
— А не знаешь ли ты штабс-капитана Авсеенку?
— Нет. Зачем он мне?
— Как зачем! — закричал немец. — Едешь в Сибирь и не знаешь капитана Авсеенки! O, mein Gott! Да я тебе рекомендательное письмо напишу.
— Да кто же он?
— Он муж моей племянницы Амалии.