Путь вниз, стр. 48

Когда Лу выходила, ее громадный ботинок опустился в дюйме от обмякшего тела Скотта.

Позже, когда Марти вез их на вокзал, Бет увидела, что в штанине его брюк торчит крючок с ниткой, и, наклонившись, вытащила его. Марти сказал:

– Подцепил где-нибудь в погребе, – и тут же забыл об этом.

Бет положила крючок в карман куртки и тоже сразу забыла о нем.

7 дюймов

– Отпусти меня, – завопил Скотт и больше ничего не смог произнести, потому что ее рука держала тело, обхватывая его от плеч до бедер, плотно прижимая руки и, казалось, выдавливая последние капли воздуха из груди. В глазах потемнело, и он на секунду потерял сознание.

Очнулся Скотт, уже стоя на крыльце кукольного дома, – рука вжималась в перильце, и Бет смотрела на него сверху испуганным взглядом.

– Я только прокатила тебя, – сказала она.

А он ринулся к двери: вбежав в дом, с силой захлопнул ее за собой и набросил крючок на петельку. Почти без сил он свалился на пол в гостиной и хрипло, тяжело задышал.

Бет продолжала оправдываться:

– Я же не обижала тебя.

Скотт ничего не отвечал. Ему казалось, что он только что вырвался из чуть было не раздавивших его тисков.

– Я не хотела сделать тебе больно, – сказала Бет и заплакала.

Он знал, что когда-нибудь так случится. И вот это случилось. Нельзя было больше откладывать, и нужно было сказать Лу, чтобы она не подпускала Бет, ведь та еще ничего не понимала.

Пошатываясь, Скотт встал и доковылял до кушетки. Вдруг он опять услышал перед домиком тяжелые шаги Бет, от которых дрожал пол. Дверь скрипнула – Скотт вздрогнул: всего несколько мгновений прошло после того, как девочка, увидев его и схватив рукой, чуть не раздавила.

Он откинулся на маленькие подушечки, сделанные для него Лу, и долго лежал так, глядя в темный потолок и думая о том, что теряет ребенка.

Бет родилась в четверг, утром. Роды были долгими и тяжелыми. Лу уговаривала его уехать домой, но он не согласился. Изредка он спускался вниз, к машине, и, скрючившись на заднем сиденье, несколько минут дремал.

Но большую часть времени сидел в комнате ожидания, бессмысленно листая журналы, так и не раскрыв ни разу принесенную с собой книгу. Конечно, он заранее решил быть разумным – не разыгрывать бесполезных мелодрам, не заламывать руки, не стучать нервно каблуками, измеряя шагами комнату.

Правда, последнее он вряд ли мог бы делать, даже если бы очень хотел, поскольку комната ожидания была не отдельным помещением, а нишей, сделанной в большом холле на третьем этаже больницы. И невозможно было ходить по этой нише, не наталкиваясь на бесконечно снующие больничные каталки. Так что ему приходилось сидеть, чувствуя себя так, будто он проглотил бомбу, которая вот-вот взорвется. Рядом сидел еще один будущий отец, но для того это были уже четвертые роды жены, и он явно пресытился всякими переживаниями и поэтому спокойно читал книгу «Проклятие конкистадоров». Скотт запомнил название книги. Как этот мужчина мог читать такую книгу, когда его жена корчилась и содрогалась в родовых схватках?

Скорее всего, роды у нее всегда проходили гладко. И действительно, не успел мужчина прочитать и трех глав, как в час ночи ребенок уже родился.

Спокойный отец пожал плечами, бросил взгляд на Скотта и отправился домой.

Скотт ругнул его в спину и остался один.

В семь утра Элизабет Луиза появилась на свет.

Доктор Аррон вышел из родильного зала и, поскрипывая по полу ботинками, направился к Скотту через холл. Тысячи самых разных предположений пронеслись в голове: «Лу умерла? Ребенок мертвый? Уродец? Двойня? Тройня?»

Но все оказалось не так – доктор Аррон сказал:

– Поздравляю, у вас девочка.

Его подвели к огромной прозрачной стеке, за которой медсестра держала на руках завернутого в пеленку, зевающего, разметавшего ручонки младенца с черными волосиками. Скотт незаметно смахнул слезу.

Он поднялся и сел на кушетке, вытянув ноги. Боль под ребрами начала отпускать, но дышать было еще трудно. Скотт ощупал грудь и бока – все кости были целы, но это была чистая случайность, потому что Бет очень сильно сдавила его. «Конечно, она сделала это, боясь его выронить, но…»

Он покачал головой и пробормотал:

– Бет, Бет.

Оказывается, и ее Скотт терял день за днем с того момента, как начал уменьшаться. Потеря жены была уже ясной и очевидной, но потеря Бет – это была новость.

Сначала отдаление было вынужденным: он заболел ужасной, никому не известной болезнью и поэтому без конца ходил по врачам, обследовался, лежал в больнице, и для дочери просто не оставалось времени.

А когда он бывал дома, переживания и страх, нелады с Лу мешали понять, как Бет уходит от него. Редко Скотт сажал ее к себе на колени и читал сказку или поздно вечером стоял у ее постели и смотрел на нее. Но чаще всего он был так погружен в свои проблемы, что ничего другого не замечал.

А потом к этому добавилась разница в росте. Он становился все ниже и ниже, и в голову закрадывалась мысль, что вместе с ростом теряется и уважение дочери. С этой мыслью было трудно бороться. Изменяя его отношения с Лу, рост не пощадил и отношений с Бет.

Обнаружилось, что отцовский авторитет таинственно связан с ростом. Отец для ребенка всегда большой, сильный и всемогущий. Ребенок смотрит просто: он уважает рост и взрослый голос. И то, что сильнее его, почти всегда вызывает в нем уважение или по крайней мере страх. Нет, до болезни Скотт никогда не пытался добиться уважения Бет при помощи страха. Все было просто: она, ростом четыре фута один дюйм, уважала его, ростом шесть футов и два дюйма.

А когда он стал ростом с нее, а потом еще ниже, когда его голос потерял свою силу и авторитетность, превратившись в тонкий, неубедительный писк, уважение Бет растаяло. И все это потому, что она ничего не могла понять.

Бог свидетель, они без конца объясняли ей это, но все было напрасно. Своей детской головкой она не могла представить уменьшающегося папу.

И поэтому, потеряв свои шесть футов и два дюйма, поменяв голос, он перестал быть в ее глазах отцом. Настоящий отец никогда не меняется, на него всегда можно положиться. А Скотт менялся. И потому она перестала воспринимать его как отца.

С каждым днем Бет уважала его все меньше. Особенно оттого, что, доведенный до нервного срыва, он все чаще впадал в беспричинную ярость.

Она ничего не могла понять и была слишком мала, чтобы, оценив все, почувствовать жалость к нему. И, глядя на него просто, по-детски, видела в нем страшного карлика, который кричит и вопит смешным голоском. Скотт перестал быть ее отцом, превратившись в причудливую вещицу.

И вот настал момент, когда он потерял ее окончательно и бесповоротно и когда дочь превратилась в угрозу для него, такую же, как кошка, и ее надо было держать подальше от него.

– Скотт, она не подумала об этом, – говорила Лу в этот вечер.

– Я знаю, – отвечал он в маленький микрофон, проходя через который его голос становился ясным и громко звучал из динамиков проигрывателя. – Она просто ничего не понимает. Тебе надо держать ее подальше от меня. Девочка не понимает. Тебе надо держать ее подальше от меня. Девочка не может понять, какой я хрупкий. Она подняла меня так, будто я деревянная кукла.

На следующий день все закончилось.

Стоя в усыпанном сеном хлеву, Скотт, наклонившись вперед, смотрел на лица Марии, Иосифа и волхвов, склонившихся над младенцем Иисусом. Кругом царил покой. Когда он щурил глаза, ему казалось, что на лице Марии появлялась нежная улыбка, а мудрецы в благоговении начинали отвешивать поклоны, ожившие животные переминались в стойлах, остро пахло лошадью, а из ясель доносился слабый, хрустальный голосок плачущего младенца.

Порыв холодного воздуха заставил Скотта вздрогнуть.

Посмотрев на дверь кухни, он увидел, что она приоткрылась. Ветер, ворвавшийся с улицы, разбрасывал по полу снежинки. Скотт ожидал, что Лу закроет дверь, но этого не случилось; а услышав слабый, далекий шум льющейся воды, понял, что жена принимает душ. Скотт вышел из игрушечного хлева и двинулся по шершавому ватному льду под рождественской елкой, искусственный снег захрустел под его крошечными домашними тапочками. На него опять налетел порыв ветра, и он задрожал от холода.