Детство и юность Катрин Шаррон, стр. 67
— Эй дочка взгляни-ка одним глазком на этот шедевр! Дядюшка Батист держит на своей ладони чашку, простую круглую чашку, очень аккуратно и чисто сделанную. Глаза Орельена с тревогой перебегают от этой чашки к Катрин и обратно.
— Красивая чашка! — говорит она. И, одобрительно кивнув головой, повторяет:
— Да, красивая чашка, ничего не скажешь.
Орельен наконец отваживается улыбнуться.
Глава 45
В этот вечер Катрин решила подождать Орельена у ворот фабрики. Обычно при первых же ударах колокола, возвещавших о завершении рабочего дня, она тут же убегала домой, спасаясь от шуточек рабочих и зубоскальства учеников-сверстников. К тому же, стоило Катрин выйти за двери мастерской, как она сразу же оказывалась во власти воспоминаний о тех днях, которые ей довелось провести в обществе Эмильенны. И девочка бежала во весь дух по красно-белой дороге, которая вела от фабрики к дому-на-лугах, словно надеясь убежать от тоски, владевшей всем ее существом. Орельен никогда не говорил с ней об этом ежедневном одиноком бегстве, но Катрин знала, что оно глубоко огорчает мальчика. И сегодня, невольно причинив Орельену страдание и боль, Катрин подумала, что, быть может, сумеет утешить друга, если пойдет вместе с ним домой после работы.
Страхи Катрин были не напрасны: шуточки рабочих, выходивших из мастерских, сыпались на нее со всех сторон:
— Что случилось, Кати? Почему ты не удираешь сломя голову домой?
— Посмотрите на маленькую Шаррон: небось поджидает милого дружка!
Катрин делала вид, что ничего не слышит. Только бы Орельен не задержался! Наконец она увидела его в дверях мастерской в толпе других учеников. Почти все ребята были старше его, за исключением тщедушного парнишки по фамилии Пьегу, младшего отпрыска одной из самых нищих семей Ла Ганны, где он был одиннадцатым по счету ребенком.
Заметив Катрин, Орельен застыл на месте от неожиданности. Маленькому Пьегу пришлось потянуть его за рукав, чтобы сдвинуть с места. Сделав, словно во сне, несколько шагов, Орельен вдруг бросился к Катрин, оставив изумленных его бегством товарищей.
— Ты меня ждала, Кати?
Он растерянно сжимал руки, потирая их одну о другую.
— Ты меня ждала?
Они шли бок о бок по дороге, вымощенной красным кирпичом и белой фарфоровой пылью.
«Вот глупый! Он же прекрасно понимает, что я ждала именно его. Зачем ему понадобилось, чтобы я это сказала?»
Внезапно Катрин овладело сомнение. Кто знает: может быть, Орельен недоволен, что из-за нее пришлось расстаться с товарищами?
— Если хочешь, иди с ребятами.
— Очень я им нужен!
Он был так взволнован, что она взяла его за руку.
— Мне хочется посмотреть фабричную мельницу. Ты можешь проводить меня туда?
Кто сказал, что лгать плохо? Услыхав просьбу Катрин, Орельен широко улыбнулся, и улыбка была светлой и легкой. Да полно, солгала ли она?
Конечно, за минуту до того она не думала ни о какой мельнице, но теперь ей и впрямь не терпелось, чтобы Орельен сводил ее поглядеть на большое водяное колесо с плицами, вращавшее немногочисленные машины фарфоровой фабрики.
Свернув с красно-белой дороги влево, они вскарабкались по откосу до каштановой рощи. Потом, прячась за стволами деревьев, вернулись к фабрике и пошли, все так же скрытые густой листвой, вдоль высокой фабричной стены.
Солнечные лучи, пронизывая пышные кроны каштанов, усеивали золотыми бликами зеленый мох. На высокой ветке сидел дрозд, высвистывая свою последнюю вечернюю песенку. Но до чего же сумрачно выглядела потемневшая от времени кирпичная стена! Настоящая тюремная стена, за которой целыми днями томятся десятки взрослых и детей! А совсем рядом, над каштановой рощей и близлежащими лугами, сияет жаркий июльский день.
Вскоре на их пути встали густые заросли папоротников. Они медленно побрели дальше, раздвигая руками зубчатые листья, которые расступались перед ними, словно волны изумрудного моря, и снова смыкались за спиной. Катрин было и страшно и весело чувствовать себя затерянной в этой зыбкой зеленой чаще, чуть колеблемой дыханием вечернего ветерка, над которой жужжали и носились мириады насекомых, — затерянной, но спокойной и счастливой, потому что рядом был Орельен! На мгновение Катрин закрыла глаза, пытаясь унять охватившее ее опьянение этим солнечным светом, золотой россыпью лучей на кружевных верхушках папоротников, одуряющим ароматом цветущих каштанов и тишиной, казавшейся еще более глубокой от приглушенного жужжания мух и низкого гудения проносившихся мимо, словно пули, шершней. Зажмурившись, она сделала несколько шагов вперед, открыла глаза и, ослепленная солнцем, вдруг обнаружила, что Орельена впереди нет. Сердце ее упало, она испуганно вскрикнула. Ослеплявшее глаза сияние тут же рассеялось, и девочка снова увидела своего спутника, который с встревоженным лицом возвращался к ней. Не зная, как объяснить Орельену свой внезапный испуг, Катрин сказала, что ей почудилось, будто по ее ноге скользнула змея. Пока Орельен, схватив палку, крушил зеленую стену папоротников, преследуя воображаемую гадюку, Катрин стояла неподвижно, сама удивляясь своему нелепому страху.
«Я так привыкла к нему, к его поддержке, к его дружбе! Достаточно на секунду представить себе: Орельен исчез, ушел, убежал, — и я уже считаю себя погибшей, да, да, погибшей!»
Катрин покосилась на Орельена, все еще штурмовавшего заросли папоротников в поисках несуществующей змеи, и вдруг почувствовала досаду за только что испытанный страх.
— Ты, случаем, не собираешься ли искать эту гадюку до самой ночи?
Орельен поднял голову, посмотрел на нее. Катрин опустила глаза, не в силах вынести его грустного и удивленного взгляда, и добавила извиняющимся тоном:
— Понимаешь, мы не успеем побыть у водяного колеса. Они двинулись дальше сквозь заросли папоротников. Орельен молчал. Хоть бы он сказал что-нибудь, пусть даже обругал ее как следует, только бы не оставлял одну, совсем одну в этом гнетущем молчании!
— А знаешь, Орельен, твоя чашка очень красивая!
Он обернулся с недоверчивым видом, но выражение лица Катрин, по-видимому, успокоило его, и он улыбнулся ей своей светлой улыбкой.
Они свернули влево и вышли на берег канала с черной водой, обсаженного с обеих сторон старыми каштанами, который привел их прямо к мельнице.
Водяные лилии и кувшинки расстилали на темной воде свои круглые плотные листья, по которым, казалось, можно было перейти, как по мосткам, на другой берег.
— Совсем как канал в Жалада, куда я однажды упала, когда была совсем маленькой.
Орельен взглянул на Катрин, зрачки его расширились от испуга. Он порывисто схватил ее за руку, словно она собиралась снова свалиться в воду, и стиснул кисть так крепко, что девочка вскрикнула. Орельен ослабил хватку, но не выпустил ее руки.
— Ты могла утонуть, Кати…
— Наверняка. Меня спас тогда мой плащ — он развернулся на воде, как лист кувшинки, и удержал меня на поверхности… А потом течение прибило меня к берегу…
— Боже мой! Боже мой! — испуганно повторял Орельен.
Смешно было смотреть на его лицо с высоко поднятыми бровями и широко раскрытыми глазами, а главное, слышать, как он повторяет свое «боже мой» — он, который, по примеру папаши Лартига, всегда утверждал, что не верит ни в бога, ни в черта!
Они побрели вдоль берега канала. Орельен старался идти с края, ближе к воде, оттесняя Катрин от берега. Скоро они дошли до конца канала, где белая от пены вода с шумом низвергалась вниз и падала на огромное черное колесо, приводя его в движение. И тут Катрин, обманув бдительность Орельена, вдруг шагнула к самому берегу и наклонилась над кипящей водой. Обернувшись, она увидела лицо мальчика, бледное и застывшее, словно маска. Срывающимся голосом он попросил ее отойти от водяной пучины. Катрин попятилась. Значит, он тоже боится, что она может исчезнуть из его жизни? Да, боится… как боялась и она, когда, открыв глаза в зеленых джунглях папоротников, не увидела впереди его стриженого затылка. Это двойное открытие взволновало Катрин: значит, можно чувствовать к чужому человеку такую же сильную привязанность, как к родному брату?