Детство и юность Катрин Шаррон, стр. 53
Фелиси не умолкала ни на минуту, комментируя удачу, выпавшую на долю ее «коллеги». Катрин пыталась снова свернуть разговор на Дезаррижей, в частности на Эмильенну, но безуспешно.
— Что ты там говоришь, Кати? Ты спрашиваешь про Эмильенну? Про эту кривляку и жеманницу, которая воображает о себе невесть что?!
— О! — воскликнула Катрин, оскорбленная в своих лучших чувствах.
А Фелиси уже снова распространялась насчет госпожи Пурпайль.
— Говорят, она скоро выйдет замуж? — тихо спросила Катрин.
— Кто? Мадам Пурпайль? Она вдова и, если верить ей, чувствует себя превосходно в своем вдовьем положении.
— Я не о мадам Пурпайль спрашиваю…
— А о ком же?
— Эмильенна…
— Опять ты со своей ломакой! Честное слово, ты напоминаешь мне этих молодых господ с Верха, которые только и толкуют о ней с утра до вечера. Не знаю уж, чем она их приворожила! Ну, всегда хорошо одета — это верно, и личико беленькое, и глаза бархатные, все так, но, в конце концов, мало ли в Ла Ноайли других красивых девушек?.. Замуж? Ну нет, вряд ли это будет легко и просто… Мадам Пурпайль — я даже могу похвастаться этим — доверяет мне такие вещи, которые не стала бы рассказывать другим…
И Фелиси снова перескочила на своего конька. Катрин не смела прервать ее еще раз. Вдруг крестная остановилась и спросила:
— А за каким чертом я тебе все это рассказываю?
— Вы говорили, что у мадам Пурпайль есть опасения насчет замужества Эмильенны…
— Ах да, опасения… Это слишком сильно сказано… Но, понимаешь ли…
Увы! Надо же было в эту минуту, чтобы какой-то соус подгорел на дне кастрюли, или молоко убежало через край, или энергично зазвонил звонок, соединявший кухню с господскими комнатами, напоминая Фелиси о том, что госпожа Малавернь ждет свой шоколад, — словом, Катрин так и не узнала, что же препятствует браку такой красивой, богатой и знатной девушки, как Эмильенна Дезарриж.
Глава 36
Однажды утром Фелиси встретила крестницу невнятной воркотней, хмуря густые брови. За долгие часы, проведенные рядом с крестной у плиты, Катрин уже достаточно изучила ее нрав, но никак не могла приноровиться к причудам толстухи. Впрочем, причуды эти были всего лишь своеобразной игрой, которая, по расчетам этой доброй женщины, должна была производить определенное впечатление на окружающих.
Раскритиковав в пух и прах своих скупердяев-господ и торжественно заявив, что надо быть последней дурой, оставаясь хоть на час в этом доме и в этом городе, крестная, наконец, смягчилась и выложила свою новость.
Она беседовала о Катрин с могущественной госпожой Пурпайль. И вот дело сделано. Завтра утром Катрин может явиться от имени крестной в дом Дезаррижей. Там кухарка-директриса, как величала иногда Фелиси госпожу Пурпайль, примет девочку и поручит ей всякую мелкую подсобную работу.
Госпожа Пурпайль встретила Катрин приветливо. Она показалась девочке еще ниже и толще, чем в прошлый раз. «Словно три больших яблока, поставленные друг на друга», — подумала Катрин. Эта кругленькая особа находилась в непрестанном движении. Ее резкие жесты и пронзительный голос лишний раз подтверждали характеристику, данную ей Фелиси, подчеркивая ее власть над домом и его обитателями. Матильда, краснощекая горничная в криво надетом белом фартуке, держалась с кухаркой тише воды, ниже травы, но Катрин сразу приметила, что в отместку за вынужденную покорность Матильда всячески старается — и не безуспешно! — разжечь вражду между всемогущей кухаркой и мадемуазель Рашёль, дамой-компаньонкой госпожи Дезарриж.
В полуподвальном помещении, где располагалось царство госпожи Пурпайль — огромная кухня, вымощенная красно-черными плитками, — дама-компаньонка никогда не появлялась. Но благодаря пространным речам кухарки и даже ее красноречивому молчанию соперница эта как бы незримо присутствовала в кухне. По словам госпожи Пурпайль, мадемуазель Рашёль, не ударяя палец о палец, ухитрялась получать у господ кров, пищу и золотые луидоры, причитавшиеся ей по Должности.
— Эта дылда так же похожа на даму-компаньонку, как я на епископа. Да я ни за какие деньги не согласилась бы составить ей компанию. И вообще она здесь ни с кем не водит компании, кроме этой дурехи Матильды. Представляю, какие мерзости изрекает по моему адресу мадемуазель Рашёль! Что касается барыни, то либо у нее приступ меланхолии, и тогда она запирается в своей комнате, приказывает закрыть ставни, задернуть занавеси и целый день лежит в постели, либо вдруг все меняется: каждый день званые обеды, прогулки, охота-без роздыха, без передышки; все мечутся, суетятся до одури… И если уж кто действительно нужен в этом тарараме, так это я: следить за всем, выполнять все распоряжения, жарить, парить, варить, печь, содержать в порядке дом, но отнюдь не мадемуазель Рашель! Ее держат просто так, для мебели, как говорится. Лет десять назад барин пригласил Рашель на эту должность по рекомендации священников, потому что уже тогда здоровье барыни и припадки ее дурного настроения внушали беспокойство. И с тех пор ее держат здесь для декорума.
— Для чего? — переспросила Катрин.
— Ну, для видимости, если тебе так понятнее. Но я все болтаю и болтаю и рассказываю вещи, которые тебе совсем не полагается знать, — по счастью, ты в них ничего не смыслишь! — а работа стоит. Ну-ка, сбегай, посмотри, собирается ли Матильда снять наконец белье с веревок. Спроси ее — это будет сегодня или завтра?
Катрин со всех ног бежала через парк; она не любила задерживаться перед конюшнями, где на дверях красовались охотничьи трофеи Дезаррижей. Лишь добежав до голубого кедра, она останавливалась и переводила дыхание. Здесь, под низко опущенными пушистыми ветвями, она могла бы стоять часами, наблюдая за фасадом дома, увитым огненными плетьми дикого винограда.
Катрин жадно вглядывалась в окна второго этажа, где, по ее предположению, должны были находиться комнаты Эмильенны и ее брата. Но все окна были закрыты, занавеси задернуты, жалюзи опущены. Огромный дом казался погруженным в глубокий сон, и маленькая служанка, разочарованная и недоумевающая, продолжала свой путь через парк. В конце парка, за живой изгородью, начинался огород, где Матильда лениво снимала с веревок простыни и не торопясь складывала их в корзину.
— Живей, Матильда, поторапливайтесь! Мадам Пурпайль ждет вас.
— Да что там у нее, пожар, что ли? Меня задержала на целых полчаса мадемуазель Рашель: я помогала ей убирать белье в шкаф.
— А как она выглядит, мадемуазель Рашель?
— Как? Женщина, как и все другие. Ты ее разве не видела? Ах, да… Она же не показывается внизу. «Дама-компаньонка, — говорит она, — должна соблюдать дистанцию». Ее ни за какие блага на свете не заставишь спуститься к нам, в помещение для прислуги. Вот это-то и бесит мадам Пурпайль… Мадемуазель Рашель выходит из дому только к мессе по утрам, а вечером — к исповеди. — Матильда пригладила ладонью свои растрепанные волосы. — Ну ладно…
Помоги-ка мне, Кати, поскорей собрать и сложить это треклятое белье!
Вечно закрытые ставни и тишина, царившая в доме, возбуждали любопытство Катрин. В один прекрасный день, набравшись смелости, она спросила об этом у Матильды. Горничная прыснула со смеху.
— Дурочка, разве ты не знаешь, что барыня, барышня и молодой барин укатили в Убежище?
Катрин уже слышала однажды такое название. Ей представлялось, что убежище — это лесное логово, где, как в сказках, скрываются разбойники. В этом разбойничьем логове, думалось ей, находится, наверное, и сам грозный охотник, который прибивает к дверям конюшни лапы убитых им зверей. Нет, что ни говори, а новые хозяева Катрин — люди с большими странностями.
Теперь Катрин приходилось поспевать на работу в два дома: в особняк Дезаррижей и в дом Малаверней, где владычествовала Фелиси. Иногда, улучив подходящую минуту, девочка пыталась вытянуть у крестной кое-какие сведения о тайнах и загадках, с которыми она то и дело сталкивалась на своей новой работе.