Детство и юность Катрин Шаррон, стр. 52
Клотильда и Туанон слушали весь разговор с серьезными лицами. Этот долгий спор старших об их судьбе вызывал у девочек смутное беспокойство. Они чувствовали, что над ними нависла какая-то угроза.
Клотильда, стоявшая на лавке, перегнулась через плечо отца и схватила за руку Туанон, сидевшую с другой стороны.
— Не бойся, Туанон, когда я выйду замуж, я сделаю, как Кати: я не расстанусь с тобой!
Жан Шаррон не смог сдержать улыбки. Это была уже вторая улыбка за сегодняшний вечер, и Катрин подумала, что, может, улыбки эти повлияют на решение отца сильнее, чем все рассуждения и доводы Фелиси и дядюшки Батиста.
Она знала, что отец увидится на днях с крестной и толстуха, разумеется, не упустит случая снова завести разговор о сиротском приюте. Нет, совсем не потому, что крестная — злая женщина, просто она думает, что так будет лучше для всех.
Отец действительно встретился с Фелиси и после разговора с ней уже готов был идти к начальнице монастырского приюта.
Он попросил Катрин и Франсуа не заводить больше разговора на эту тему в присутствии Клотильды и Туанон. Чтобы возобновить дискуссию, приходилось дожидаться, пока сестренки улягутся спать.
Каждый вечер Катрин со страхом ожидала этого часа. Ей было мучительно стыдно противоречить отцу, сознательно причинять ему боль и пугать, рисуя в самых черных красках будущее девочек, если он будет упорствовать в своем намерении «бросить» их. Катрин приходила в отчаяние от этих трудных разговоров, но она прекрасно понимала, что они — единственное ее оружие.
— Кто говорит, что я бросаю их? — спрашивал отец. Он понуро сидел перед очагом, сцепив руки и опираясь локтями на колени. И вздыхал: — А что, если в один прекрасный день мы не сможем накормить их и одеть? И позже, когда они подрастут… вдруг они… вдруг они свернут на дурную дорогу?..
— На дурную дорогу? Что это значит? — спрашивала Катрин.
Отец разводил руками:
— Да ничего. Ничего это не значит… Ну, понимаешь ли… ты же видела в Ла Ганне молодых парней и девчонок, которые попрошайничают, воруют или пьют…
— Но тогда все мы… и я, и Франсуа… и Марциал тоже… все мы могли бы, как вы говорите…
Когда отец не знал, что ответить, он обычно поднимался с лавки и заявлял, что пора спать.
На следующий вечер обсуждение возобновлялось.
Однажды отец заявил, что был у начальницы приюта и снова увидится с ней через два дня, чтобы окончательно решить вопрос о девочках; начальница, которой он рассказал о сопротивлении старших детей, сама посоветовала ему еще раз хорошенько все обдумать и обсудить.
Катрин снова собрала свой военный совет. Было решено, что Орельен на фабрике поговорит с дядюшкой Батистом от имени Франсуа и попросит старика вмешаться и помочь им.
Этот маневр принес свои плоды. Вечером Жан Шаррон рассказал, что случайно встретил на дороге дядюшку Батиста. В действительности же старик намеренно оказался на его пути.
— Он толковал со мной довольно долго, — сказал отец, — и уверял, что Франсуа со временем получит хорошее место на фабрике, а может, и ты, Кати…
Поэтому он считает, что можно смело оставить Клотильду и Туанон дома…
Жан Шаррон умолк и задумчиво поглядел на сына и старшую дочь…
— Видите, теперь уже не я, а дети решают все в этом доме!..
— Ну что вы, папа! — слабо запротестовала Катрин.
В этот вечер, когда все улеглись спать, она бесшумно встала с постели, подошла к спящим сестренкам, поцеловала их в лоб и на цыпочках вернулась к себе. Проходя мимо кровати отца, она на минутку остановилась, прислушалась к его сонному, немного хриплому дыханию и улыбнулась в темноте.
Глава 35
Итак, решено: Клотильда и Туанон остаются в доме-на-лугах. Теперь надо было подумать о том, как и где заработать хоть немного денег. Катрин отправилась к крестной разузнать, не может ли Фелиси найти для своей крестницы какую-нибудь поденную работу.
Нет, Фелиси не была злой женщиной. Она считала, что поступает разумно, советуя отцу отдать младших дочек в монастырский приют, но раз вопрос этот отпал, толстуха готова была всячески помочь Шарронам. Первым делом она уговорила своих хозяев пригласить Катрин на временную работу. «Господа мои, говорила крестная, — конечно, изрядные скупердяи». Скупые, но чванные супруги Малавернь считали, что для поддержания собственного престижа им следует иметь не менее двух прислуг: кухарку — в данном случае Фелиси — и горничную.
Горничная как раз уехала на несколько недель к родным в деревню, и Фелиси сумела доказать госпоже Малавернь, что ей одной нипочем не управиться и у плиты и в комнатах; ввиду этого она позволяет себе рекомендовать барыне свою маленькую крестницу взамен временно отсутствующей горничной.
— Чванные-то они чванные, — рассказывала девочке Фелиси, — но, видать, не больно состоятельные, потому-то и вынуждены экономить на всем и, разумеется, в первую очередь на моем жалованье… Они и печи-то зимой топят только для видимости, лишь бы люди не сказали, что они живут, как скотина, в нетопленном помещении.
— Однако, мадам Фелиси, — говорил, ухмыляясь, дядюшка Батист, когда они встречались в доме-на-лугах, — однако, глядя на вас, нельзя подумать, что вы питаетесь одним хлебом и водой, а декабрь и январь проводите на морозе.
— Что вы хотите, — скромно отвечала Фелиси, вздыхая так, что ее щеки, подбородок, грудь, живот, невольно вздрагивали, — кухарка у плиты, как у Христа за пазухой, уж едой и теплом она не обижена.
Работая бок о бок с Фелиси, Катрин имела случай убедиться в справедливости этих слов. Малаверни платили девочке немного, но ела она столько, сколько хотела, а вечером, уходя домой, всегда уносила с собой какую-нибудь еду, которую крестная посылала для остальных обитателей дома-на-лугах.
— Ах, крестная, — испуганно шептала Катрин, — это нехорошо… Что, если они вдруг придут к нам и обыщут дом?
— Дурочка, только за те деньги, которые они экономят на тебе, можно купить в десять раз больше, чем ты уносишь отсюда.
Заработок отца, жалованье Катрин у Малаверней, деньги, вырученные Франсуа от продажи своих веретен, плюс «дары природы» («светское» выражение, употребляемое Фелиси для обозначения съестных припасов, которые она совала в карманы своей крестницы) — всего этого с грехом пополам хватало на жизнь.
Орельен продолжал время от времени приносить то яйца, то немного овощей, то голубя, а иногда даже несколько су. Он смущенно клал свои приношения на край стола и просил Катрин и Франсуа ничего не говорить о них его отцу и сестре.
— Как он умудряется добывать все это? — недоумевала Катрин.
— Э, — отзывался Франсуа, — он подрабатывает где придется. Какое тебе до этого дело? Во всяком случае, он — настоящий друг!
Катрин знала, что горничная Малаверней скоро вернется, и тогда ей надо будет подыскивать новое место. Она припоминала богатые дома, в которые ходила работать покойная мать. Среди них был один, о котором она не хотела бы думать, и, тем не менее, думала все время. Это был дом на Городской площади — массивное здание из серого гранита, крытое синим шифером.
«Дворец» — так мысленно окрестила Катрин эту тяжеловесную, лишенную грации постройку, где жила прекрасная Эмильенна Дезарриж.
В конце концов Катрин все же набралась смелости и спросила у Фелиси, где бы ей найти другую работу к моменту возвращения горничной. Потом, сделав безразличное лицо, добавила:
— Мама ходила иногда к Дезаррижам и однажды взяла меня с собой.
Кухарка — кажется, ее зовут мадам Пурпайль — была очень приветлива с нами.
— Мадам Пурпайль! — воскликнула Фелиси, воздев к небу свои короткие жирные руки. — Вот женщина, которой повезло в Жизни! Она у них не просто кухарка, но настоящая начальница, Которую беспрекословно слушаются все в доме, включая самих господ! Эти Дезаррижи — тоже порядочные гордецы — вечно на охоте или в разъездах, но, надо признать, совсем не скареды, не чета господам Малавернь! Леонард Дезарриж — самый крупный торговец лошадьми во всей округе. У него даже свой конный завод в окрестностях Ла Ноайли.