Дом Слотера, стр. 7

VII

Я пробудился, ощущая полное изнеможение.

Одетый лишь в нижнее белье, я измок от испарины. Одежда валялась на полу, очевидно, отброшенная в неистовстве. Постельное белье тоже на полу, брошенное ворохом. Вероятно, прошлой ночью я сошел с ума.

Свет из окна почему-то раздражал меня, и я резко закрыл глаза, не желая верить, что опять наступило утро. Я повернулся на живот и сунул голову под подушку. Я все еще помнил опьяняющий запах ее волос. Воспоминание заставило тело мое содрогнуться от гнусного — и все равно страстного желания.

Затем теплота стала охватывать меня, и я поднялся, ворча с недовольным видом. Солнечный свет струился через окно и падал мне на спину. Я спустил ноги с постели и встал, чтобы задернуть шторы.

Без яркого света было намного лучше. Я опять бросился в постель, зажмурил глаза и накрыл голову подушкой. Я чувствовал свет.

Это звучит невероятно, я знаю, но я ощущал его так же отчетливо, как ползучие растения, которые карабкаются в сторону света, если даже не видят его. И, ощущая свет, я все более жаждал темноты. Я чувствовал себя, как какая-нибудь ночная тварь, вдруг попавшая под яркий свет, вызывающий в ней омерзение и боль.

Я сел на кровати и посмотрел вокруг, издавая горлом жалобный полузвук-полушум. Я ударил себя по губам, стиснул и разжал кулаки, желая нанести жестокий удар. Я обнаружил, что стою, резко дуя на незажженную свечу. Даже тогда я понимал всю бессмысленность этого и, тем не менее, продолжал, пытаясь заставить невидимое пламя исчезнуть, чтобы ночь могла возвратиться своими темными тропами. Вернуть обратно Клариссу.

Кларисса.

Щелкающий звук заполнил горло, и тело мое буквально скорчилось. Не от боли и не от удовольствия, но от слияния того и другого. Я набросил на плечи халат брата и прошествовал в безмолвный коридор. У меня не осталось ни голода, ни жажды, ни других физических потребностей. Бесчувственное тело, раб тирании, которая заковала меня в цепи и теперь отказывалась освободить.

Я стоял на верхней площадке лестницы, настороженно прислушиваясь, пытаясь представить, как она скользит наверх, чтобы встретить меня, теплая и трепещущая, окруженная голубой дымкой. Кларисса. Я быстро закрыл глаза, зубы скрипнули, и на какую-то долю секунды я почувствовал, что цепенею от ужаса. На какую-то долю секунды я стал свободен.

Но, со следующим вздохом, я был снова порабощен. Я стоял неподвижно, ощущая себя частью дома, словно балки или окна. Я дышал его дыханием, слышал в себе его беззвучное сердцебиение. Мы слились, я узнавал его прошлое, осязал мертвые руки, сцепившие пальцы на подлокотниках кресел, на перилах, на дверных ручках, слышал тяжелую поступь невидимых ног, смех над давно угасшей шуткой.

Если в те мгновения я потерял душу, она стала частью пустоты и безмолвия, что окружали меня, пустоты, которую я не мог ощутить, и безмолвия, которое я не мог почувствовать. Я был отравлен, опоен бесплотным присутствием прошлого. Больше я не был живым существом. Я был мертв во всем, лишь телесные функции удерживали меня от полного забвения.

Тихо, бесстрастно, мысль о самоубийстве проплыла у меня в мозгу. Она сразу же исчезла, всколыхнув не более чем равнодушное одобрение. Мысли продолжали жить за пределом жизни.

И нынешнее существование было не более как слабая преграда, я мог повалить ее легким прикосновением острого лезвия, крохотной каплей яда. Я стал хозяином жизни, поскольку мог увидеть ее разрушение с полным безразличием.

Ночь. Ночь! Когда она придет? Я услышал свой слабый, охрипший голос, выкрикивающий в тишине:

— Почему день длится так долго?

Слова эти вновь потрясли меня, ибо Сол уже говорил их. Что за чудовищная сила владела мной? Я пытался разрушить ее власть, но на последнем усилии соскальзывал обратно.

Соскальзывал, чтобы обнаружить, что опять нахожусь в странной летаргии, которой управляло само зло на тонкой грани между жизнью и смертью. Я висел на ниточке над преисподней, где копошилось то, что ранее было от меня скрыто. Теперь я мог видеть и слышать, я властен был перерезать эту нить. Или спокойно висеть до тех пор, пока она не разорвется, прядь за прядью. Я мог дождаться, пока станет совсем нестерпимо, затем разом покончить со всем, перерезать нить и освободиться, ринуться в темноту, где она и подобные ей оставались навечно. Тогда бы я мог получить ее сводящую с ума жгучесть. Может, это была ее холодность? Хотя бы ее поддержку. Я мог бы длить вечно мгновения с нею и смеяться над механическим миром.

Я размышлял, не стоит ли смертельно напиться, чтобы не приходить в сознание до ночи.

На одеревеневших ногах я спустился вниз и долго сидел перед каминной полкой, глядя на ее портрет. Я не знал, сколько прошло времени, это меня и не волновало. Улыбнулась ли она мне тогда? Да, глаза ее сияли, как сияли они в сумраке. Вновь тот запах. Нет, не приятный, однако в нем чувствовалось нечто возбуждающее, мускусное и отвратительное одновременно.

Кем для меня был Сол? Мысль заполнила мой мозг. Он не был родственником. Он был чужаком, из другого общества, другой плоти, другой жизни. Я ощущал к нему совершенное безразличие. Ты ненавидишь его, сказал голос в моем мозгу.

И тут все распалось, как хрупкий карточный домик.

Эти слова вызвали такой бунт в сокровеннейшей части моей души, что внезапно глаза мои прояснились, будто пелена рассеялась. Я огляделся, голова моя резко дергалась. Господи, что же я все еще делаю в этом доме?

Дрожа от болезненного страха, я вскочил и побежал наверх одеваться. А проходя в зале мимо часов, я, вздрогнув, увидел, что шел четвертый час.

Пока я одевался, нормальные ощущения мало-помалу возвращались ко мне. Я чувствовал холод пола под ногами, почувствовал голод и жажду, услышал глубокое молчание дома.

Все нахлынуло на меня. Я понял, почему Сол хотел умереть, почему он так ненавидел день и с таким неистовым нетерпением ожидал ночи. Теперь я мог бы объяснить это ему, он понял бы, потому что сам испытал все.

И когда я сбежал вниз, я подумал о покойниках дома Слотера, столь оскорбленных немыслимым проклятием, что они пытались утащить в свой нескончаемый ад живых.

Кончено! Кончено! — ликовала моя душа, когда я закрыл за собой входную дверь и устремился сквозь нависавший дождь в больницу.

Я не видел позади себя тени, скорчившейся на крыльце.

VIII

Когда женщина за больничной конторкой сказала мне, что Сол выписан за два часа до моего прихода, я был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Я вцепился в стойку, уставившись на медсестру, и будто со стороны слушал, как говорю ей, что она, должно быть, ошиблась. Мой голос звучал хрипло и неестественно. Женщина покачала головой.

Я навалился на стойку, вся энергия улетучилась. Всхлипы рвались из моего горла, когда я повернулся и увидел, что все глядят на меня, когда я делал нетвердые шаги по кафельному полу. Все кружилось. Меня качнуло, я чуть не упал. Кто-то поддержал меня под руку и спросил, все ли со мной в порядке. Я что-то пробормотал в ответ и потащился прочь, даже не заметив, кто это был — мужчина или женщина.

Я вышел. Лило сильнее, и я поднял воротник пальто. Где он? Вопрос горел в моем мозгу, и ответ пришел быстро, слишком быстро. Сол вернулся в дом. Я был в этом уверен.

Я пустился бежать по темной улице, вдоль троллейбусного маршрута. Я миновал бесконечные кварталы. Помню только дождь, бьющий меня по лицу, и проплывающие серые здания. На улицах ни души, а все такси были заняты. Становилось темнее и темнее.

Ноги подкосились, и меня качнуло к фонарному столбу. Я уцепился за него, боясь упасть в сточную канаву, наполненную мутной водой.

Отвратительный лязг раздался у меня в ушах, я взглянул и пустился вслед троллейбусу, догнав его у следующего квартала. Протянув кондуктору доллар, принял сдачу. Я висел, схватившись за черную ременную петлю, качаясь взад и вперед с механическим постоянством, душа моя наполнялась мукой при мысли о Соле, одном в доме ужаса.