Дом Слотера, стр. 3

Во время завтрака я случайно взглянул на него и вдруг обнаружил, что глаза его смотрят поверх моих плеч, прикованные к чему-то, что находилось позади меня. Крупная дрожь прошла по моей спине.

— На что ты смотришь? — спросил я.

Его глаза сфокусировались на мне, и легкая улыбка исчезла с губ.

— Ни на что, — ответил он.

Тем не менее я повернулся в кресле, чтобы посмотреть. Но там был только портрет над каминной полкой, и ничего более.

— На портрет? — спросил я.

Он не ответил, лишь помешал свой кофе с притворным хладнокровием.

— Сол, я с тобой говорю.

Его темные глаза, глядевшие на меня, были холодны и насмешливы. Они словно отвечали: «Хорошо, говоришь, но мне-то что?»

Пока он молчал, я попытался ослабить возникшее между нами необъяснимое напряжение. Я поставил чашку.

— Ты нормально спал?

Его глаза быстро метнулись ко мне, и я не мог не заметить в них подозрительность.

— Почему ты спрашиваешь? — произнес он недоверчиво.

— Разве это такой уж странный вопрос?

Сол вновь не ответил. Он промокнул свои тонкие губы салфеткой и отодвинул кресло, собираясь уйти.

— Прошу прощения, — пробормотал он, скорее в силу привычки, чем вежливости. Это чувствовалось.

— Почему ты столь таинственен? — спросил я, искренне обеспокоенный.

Он стоял, готовый уйти, с лицом совершенно бесстрастным.

— Никакой таинственности, — сказал он. — Ты выдумываешь ерунду.

Я просто не понимал внезапной перемены, произошедшей с ним, и не мог вспомнить ни одного похожего случая. Я недоверчиво смотрел, когда он повернулся и направился в прихожую короткими нетерпеливыми шагами.

Он повернул налево, чтобы пройти под сводчатой аркой, и я услышал его быстрые прыжки по ступеням, покрытым ковром. Не в силах пошевельнуться, я сидел, глядя на то место, с которого он только что исчез.

Только спустя долгое время я повернулся еще раз, чтобы получше рассмотреть портрет.

Казалось, в нем не было ничего необычного. Мои глаза скользили по хорошо сформированным плечам, тонкой белой шее, подбородку, по красным губам, похожим на лук Купидона, изящно вздернутому носику, чистым зеленым глазам. Я покачал головой. Просто женский портрет, не более. Как он мог воздействовать на здравомыслящего человека? Как он мог воздействовать на Сола?

Я не допил кофе, оставив его остывать на столе, встал, придвинул кресло и направился вверх по лестнице. Я шел в комнату брата. Я повернул дверную ручку, чтобы войти, но тут же ощутил оцепенение во всем теле, поняв, что он заперся. Я пошел прочь, со сжатыми губами, основательно раздраженный и взволнованный сверх меры.

Пока большую часть дня я сидел в своей комнате, по временам листая книгу, я прислушивался, к его шагам в зале. Я пытался понять ситуацию, осмыслить недобрую перемену в его отношении ко мне.

Но что предположить, кроме головной боли, плохого сна или других, столь же неудовлетворительных объяснений. Разве этим объяснишь его беспокойство, чуждый взгляд, каким он смотрел на меня, явное нежелание говорить учтиво.

Именно тогда, вопреки себе, должен прямо это заявить, я начал предполагать иные причины и на краткий миг поверил в местные предания о доме, в котором мы живем. Мы не говорили о том прикосновении, но потому ли, что считали это выдумкой, или потому, что знали: это не так?

Как-то, после полудня, я стоял в прихожей с закрытыми глазами, напряженно прислушиваясь, словно намеревался уловить некий необычный звук и разыскать его источник. Я стоял, покачиваясь взад-вперед, и в глубокой тишине само безмолвие звенело у меня в ушах.

Я не слышал ничего. И день проходил медленно, опустошенно. У нас с Солом был совместный угрюмый ужин, на протяжении которого он отвергал все, что могло послужить завязкой к беседе, а также неоднократные предложения сыграть попозже вечером в карты или шахматы.

Закончив трапезу, он сразу вернулся в свою комнату, а я, вымыв тарелки, отправился в свою и скоро лег спать.

И сон повторился опять. Не совсем сон, думал я, лежа рано утром на постели. Это было не просто сном. Лишь сотни грузовиков могли бы устроить такую тряску, от которой дрожал дом в моем воображении. И свет, сияющий под дверью, был слишком ярким для света свечей, сверкал голубизной. И шаги, что я слышал, были отчетливы. Но вот было ли все это лишь во сне? Я не мог быть уверен.

Я встал и оделся примерно в 9:30, сильно раздраженный тем, что план моей работы претерпел столько изменений из-за беспокойства. Я быстро совершил туалет и отправился в зал, страстно желая забыться в хлопотах.

И тут, когда я машинально посмотрел в сторону комнаты Сола, я увидел, что дверь слегка приоткрыта. Я подумал, что он уже поднялся и работает наверху, в солярии, а потому не стал останавливаться. Вместо этого я заторопился вниз по лестнице, чтобы на скорую руку приготовить себе завтрак. Войдя на кухню, я нашел ее в том же виде, как оставил прошлым вечером.

После легкого завтрака я вновь поднялся наверх и зашел в комнату Сола.

И тут, с некоторым испугом, я обнаружил, что он еще на постели. Я говорю «на», а не "в", поскольку одеяла и простыни были отброшены в сторону, причем яростно отброшены, и свисали перекрученными жгутами на деревянный пол.

Сол лежал на нижней простыне, одетый только в пижамные штаны; грудь, плечи и лицо покрывали крошечные капли пота.

Я наклонился и встряхнул его, он лишь забормотал в сонной апатии. Я снова встряхнул его ожесточенно, и он в раздражении отвернулся.

— Оставь меня в покое, — раздражение его нарастало.

Молчание.

— Ты знаешь, я...

Он остановился, словно вновь был близок к тому, чтобы заговорить о чем-то, о чем не должен говорить.

— Ты — что? — спросил я, ощущая в себе горячий прилив огорчения.

Он ничего не сказал, лег на живот и зарылся лицом в белизну подушки.

Я потянулся опять и потряс его за плечо, в этот раз более грубо. Он резко дернулся и почти закричал на меня:

— Убирайся отсюда!

— Ты собираешься рисовать? — спросил я, нервно дрожа.

Он лег на бок, немного поерзал, готовясь снова уснуть. Я отвернулся, порывисто дыша от злости.

— Завтрак готовь себе сам, — сказал я, чувствуя еще большую ярость от этих пустых слов. Кажется, когда я, уходя, закрыл дверь, мне послышалось, что Сол смеется.

Я ушел в свою комнату и начал работать над пьесой, хотя едва ли удачно. Мозг мой не мог сосредоточиться. Мысли перескакивали. Каким необычным способом испорчена моя приятная жизнь!

Мы с Солом всегда были очень близки. Наши жизни были нераздельны, планы были совместными планами, а привязанности в первую очередь направлены друг на друга. Так повелось со времен нашего детства, когда в школе одноклассники в шутку называли нас Близнецами, сокращая наш полный титул «Сиамские Близнецы». Не мешало даже то, что я был двумя годами старше Сола, в школе мы постоянно были вместе, друзей выбирали, согласуясь с нашими обоюдными пристрастиями и неприязнями, короче говоря, жили друг для друга.

А теперь... Этот, повергающий в ярость, раскол в наших отношениях. Этот грубый разрыв дружеской близости. Этот резкий поворот от тесной связи к бессердечному невниманию.

Происшедшее было столь тягостно для меня, что почти сразу я начал искать самую вескую причину. И хотя предполагаемое решение казалось по меньшей мере надуманным, я не мог не ухватиться за него с готовностью. И, приняв однажды, уже не сходил с этой точки зрения.

В безмолвии своей комнаты я размышлял о призраках.

Возможно ли, что дом посещается?.. Я лихорадочно размышлял, перебирал «за» и «против».

Если откинуть то, что они могли быть плодом сна, существовали и тяжелая вибрация, и странное гудение на высокой ноте, которое изводило мой мозг. Был колдовской голубой свет, который мне приснился или действительно пробивался под дверью. И, наконец, самое убийственное доказательство — утверждение Сола, что он почувствовал руку на своей щеке. Холодную проклятую руку!