Избранные, стр. 19

— Ну что вы! Даже голову себе никогда не забивал подобной чепухой. Ничего абсолютного быть не может.

— Тогда скажите, что же именно вы хотели изобразить. Каков был ваш замысел?

— Вы можете мне не поверить, но никаких программных задач я перед собой не ставил. А эту вещь назвал совершенно нейтрально: «Композиция номер семь». Не «Шторм», не «Горный поток», не «Извержение вулкана» и уж тем более не «Гибель галактики».

— Вы хотите сказать…

— Вот именно! Ни о каких космических катастрофах я не задумывался, вообще не пытался создать какой-либо зрительный образ. Музыка сама возникала у меня в голове, и мне оставалось только переносить ее на нотные листы. Бывало, так творили и великие композиторы — им казалось, что кто-то вкладывает в их мозг готовую мелодию. Конечно, на самом деле это не так. Любое удачное сочетание нот — это результат огромной умственной работы, порой на уровне подсознания, что многими и воспринималось как общение с «мировым разумом».

— Но у меня-то образ возник!

— Ничего удивительного. Это исключительно ваша субъективная «картинка». Знаете, что, например, вижу я, когда слушаю «Героический этюд» Скрябина? Ни за что не догадаетесь. Вращающуюся спираль ДНК! Как вы понимаете, замысел Александра Николаевича был несколько иным…

Ворохов наконец-то отхлебнул остывший кофе.

— Вы тут упомянули о великих. А не хочется самому встать в эту почетную шеренгу? Мне кажется, если бы вы широко пропагандировали свою музыку, посылали сочинения ведущим музыкантам, их бы уже исполняли по всему миру.

Леонид Сергеевич улыбнулся — очень странно, как будто знал некую высшую тайну.

— А зачем? — спросил он. Ворохов опешил.

— Как это зачем? Да я бы ничего не пожалел!.. Гудков снова улыбнулся:

— Суета сует и всяческая суета!

Таким же тоном Эйнштейн мог бы сказать: «Да что там теория относительности, вы лучше послушайте, как я играю на скрипке!»

— Уверяю вас, — продолжал Леонид Сергеевич, — на всей планете найдется не так много людей, способных воспринимать мою музыку. Во всяком случае, никак не больше нескольких сотен человек. Те, кому она по зубам, рано или поздно все равно ее услышат. Многие уже слышали. А слава, положение в обществе… Не знаю, может быть, для вас это и важно. Для меня — нет. Я живу, как хочу, сочиняю то, что хочу — чего же больше? Работа у меня есть, ни в чем особенно не нуждаюсь. Общаюсь с приятными мне людьми, иногда путешествую. Думаю, — что немало!

Гудков говорил загадками. Откуда он мог знать, сколько меломанов примут на «ура» его «спиральную» музыку? Проводил социологические исследования? Смешно! Руководствовался интуицией? Но это слишком уж ненадежная штука, тут немудрено ошибиться на порядок-другой. И почему он был так уверен, что его творения, никем не афишируемые, дойдут до тех, кому предназначены? Несколько сотен человек — и он этим доволен… Да, некоторым художникам присущ такой мазохизм: пусть меня освистывают и оплевывают профаны — это лучшее подтверждение того, что я гений, доступный лишь вкусам интеллектуальной суперэлиты.

Андрей посмотрел на Марго и поразился: она улыбалась так же таинственно. «Точно — гнездо заговорщиков! — вспомнил он свои недавние опасения. — Конечно, литературные интересы — это только прикрытие. Наверное, они действительно собирают под свое крыло всех непризнанных гениев, до которых могут дотянуться. Вот забавно! Значит, и Кирилл Ильич — гений? И Марго? Черт, а почему бы нет? Вот только бы знать, в какой области…»

— Если не возражаете, — прервал его размышления Гудков, — я поставлю еще одну свою композицию. Впрочем, вы, кажется, хотите у меня что-то спросить?

— Хочу. Сдается мне, Леонид Сергеевич, что вы ведете здоровый образ жизни, ненавидите телерекламу и популярную музыку, в грош не ставите прорицателей, презираете политиков. Угадал?

— Рад, что вы начинаете кое-что понимать. Со временем узнаете больше. Хочу добавить, что я материалист до мозга костей — так же, как и вы, верно?

Рука Ворохова непроизвольно дернулась, и часть кофе немедленно выплеснулась ему на брюки.

— Дьявольщина! — выругался он. — Слушайте… Вы что, хотите сказать, что я один из вас? Может, мы все — клоны?

— Да нет, что вы! — Композитор улыбнулся. — Сразу видно — фантаст! Я ведь уже сказал, что со временем вы все узнаете. Кстати, могу сообщить о себе еще одну вещь.

Леонид Сергеевич допил свой кофе и поднялся.

— В придачу ко всему, — сказал он, — я не верю, что человечество когда-нибудь поумнеет.

Глава 10. «ЧИСТКА»

Паша Ростовцев закурил новую сигарету. Кромптон с трудом скрыл раздражение. Нелепая, идиотская привычка! Подумать только, табаку во всем мире поклоняется больше людей, чем любому отдельно взятому богу!

— Вы много курите, — сказал Кромптон. — На мой взгляд, весьма сомнительное удовольствие. Кстати, руководство «Пирс энд Гарретт» практикует драконовские меры против курильщиков. Они там — в высшей степени униженные существа. Отвыкайте!

— Успеется, — беззаботно ответил Паша и со вкусом затянулся. — В конце концов я же не завтра отчаливаю.

Разговор, конечно, шел на английском — местные кудесники клавиатуры, как правило, изъяснялись на нем свободно, а писали подчас даже грамотнее, чем на своем родном. Это устраивало Кромптона, не знавшего и десятка русских слов.

Ресторан был небольшой, уютный, довольно тихий. Любители гульнуть на широкую ногу явно предпочитали другие заведения — более шумные, где сама атмосфера побуждала «отрываться». Сюда же, судя по всему, приходили просто насладиться отменной кухней, а заодно и поговорить. Кухня действительно впечатляла. Кромптон убедился, что «русские» блюда, которые ему доводилось пробовать в Европе и Америке, не шли ни в какое сравнение с приготовленными в Москве. По крайней мере американский «борщ» после тарелки настоящего, разжигающего аппетит одним запахом, вспоминался как натуральные помои.

Кромптон взял бокал и отпил глоток янтарного вина.

— Информацию о ваших способностях я получил из надежного источника, — сказал он. — И все же — только не обижайтесь! — мне показалось, что ваш образ в некоторой степени мифологизирован. Скажите, вы в самом деле считаете себя компьютерным богом?

Ростовцев хмыкнул.

— Кем я себя считаю — это никому не интересно. Богом, королем, на худой конец князем — нужное подчеркните сами. Однако сдается мне, что вы не приехали бы в Россию ради парня, которых пруд пруди. Что, в ваших пятидесяти штатах не нашлось программистов экстракласса?

«Какой самонадеянный тип! — подумал Кромптон. — Считает, что я приехал исключительно из-за него. Нет, птенчик, ты всего лишь одно звено в цепи грандиозного замысла. Довольно важное звено, спору нет, но я вполне мог выйти и на кого-нибудь другого. Просто ты подвернулся под руку в нужное время и в нужном месте».

— Как ни странно, Павел, — сказал он, — вы недалеки от истины. Конечно, классных программистов на родине компьютера больше, чем где бы то ни было. Но подлинные таланты — как, впрочем, и у вас — наперечет. Все они очень хорошо устроились — работают в самых известных фирмах.

— А компания «Пирс энд Гарретт», — продолжил Паша, — как сравнительно Молодая, не успела раздобыть себе настоящего аса. Сманить у конкурентов не удалось — те ценными кадрами не разбрасываются. Вы ему сумму называете, а хозяева тут же об этом узнают и прибавляют жалованье. Тут-то вы и вспомнили о заснеженной России, где наряду с медведями до сих пор еще встречаются очень и очень неглупые люди. Причем — самое главное! — дешевые, как попкорн.

— Меня удивляет ваш тон, Павел, — сказал Кромптон. — Вам предлагают блестящую перспективу. «Пирс энд Гарретт» — стремительно развивающаяся компания. Не в этом, так в следующем году она серьезно потеснит на рынке нынешних монстров. Заметьте, что вам даже не пришлось ничего предпринимать — мы сами вас разыскали. Мы же обеспечим и ваш выезд за границу. Поверьте, въехать в Штаты сейчас еще труднее, чем год-два назад. Условия предельно жесткие, в визе отказывают даже людям, у которых гораздо больше оснований эмигрировать, чем у вас. Но мы все сделаем, можете на нас положиться.