Имя мне — Легион, стр. 83

Я приподнялся на одном локте — челюсть болела, голова кружилась — и посмотрел. На ближайшей стене и на столе были пятна крови. Общество разбилось на группы, все в разной степени испытывали страх. Кто-то творил заклинания, кто-то просто спасался бегством. Амазонка вытащила клинок и держала его перед собой, покусывая нижнюю губу. Священник стоял рядом с ней, бормоча заклинание смерти, которое, как я знаю, было неэффективным. Голова Гнома лежала на полу рядом с главным входом, глаза были открыты и не мигали. Раскаты громоподобного хохота сотрясали зал.

Перед Амазонкой и Священником стояла обнаженная мужская фигура почти десяти футов ростом, клубы дыма поднимались от ее кожи, правый кулак был в крови.

— Сделай что-нибудь! — сказала Элайна.

Я приподнялся повыше и произнес слова, которым научил меня Дервиш, для того чтобы подчинить джинна моему контролю. Кулак остановился, медленно разжался.

Большая лысая голова повернулась ко мне, темные глаза встретились с моими.

— Господин… — мягко сказал он.

Я произнес следующие слова, чтобы представиться. Затем я с трудом поднялся на ноги и встал, качаясь.

— Приказываю — назад в бутылку.

Он отвел глаза в сторону, его взгляд упал на пол.

— Бутылка разбилась, господин, — сказал он.

— Ах так. Ну ничего…

Я прошел к бару и отыскал бутылку, в которой на донышке плескалось немного виски. Я допил его.

— Можешь воспользоваться этой, — сказал я и добавил формулу принуждения.

— Как прикажешь, — ответил он и начал растворяться.

Я проследил просачивание джинна в бутылку и затем закрыл ее пробкой.

Потом повернулся к коллегам и сказал:

— Извините за то, что прервал вас. Можете продолжать.

Затем я снова повернулся:

— Элайна! С тобой все в порядке?

Она улыбнулась.

— Называй меня Танцовщица, — сказала она. — Я твоя новая ученица.

— Волшебнику нужно чувство манны и природная восприимчивость к действию заклинаний, — сказал я.

— Как, черт побери, я вернула себе свой нормальный рост? — спросила она. — Я почувствовала энергию, и, как только ты разрушил заклинание танца, я смогла вернуться в прежний вид.

— Будь я проклят! Я должен был бы угадать твою способность еще в коттедже, когда ты схватила эту костяную флейту.

— Послушай, тебе нужен ученик, чтобы ты оставался в хорошей форме.

Оборотень застонал и начал поворачиваться. Священник, Амазонка и Друид приблизились к нам. Похоже, вечеринка не окончилась. Я повернулся к Элайне и приложил палец к губам.

— Помоги мне с Оборотнем, — сказал я Амазонке. — Его нужно немного подержать, пока я расскажу ему кое-что.

Потом мы любовались Персеидами. Мы сидели на вершине холма к северу от Нью-Мексико, моя ученица и я, смотрели на чистое послеполуночное небо и на случайные всполохи на нем.

Большинство из наших находились ниже нас на расчищенной площадке, церемония уже завершалась. Оборотень все еще был под корнуоллскими холмами, работая вместе с Друидом, который вспоминал кое-что из древних заклинаний превращения плоти в уголь. Им понадобится еще месяц или около того, как было сказано в его письме.

— Молния сомнения в небе точности, — сказала она.

— Что?

— Я сочиняю стихи.

— О!

Через некоторое время я добавил:

— О чем?

— По случаю моего первого Звездопада, — ответила она. — С очевидным увеличением манны от строки к строке.

— В этом есть и хорошее и плохое.

— …И магия возвращается, и я обучаюсь Мастерству.

— Учись быстрее.

— …И вы с Оборотнем снова друзья.

— Это так.

— И все остальные тоже.

— Нет.

— Что это значит?

— Ну подумай. Есть и другие. Мы не знаем точно, кто еще был на стороне Гнома. Они захотят опередить нас, когда магия вернется. Новые, безобразные заклинания, которые даже трудно представить, могут стать выполнимыми, когда энергия увеличится. Мы должны быть готовы. Этот дар — очень сложная штука. Посмотри на них там, внизу — тех, с кем мы сегодня пели, — и подумай, сможешь ли ты угадать, кто из них попытается убить тебя однажды. Предстоит борьба, и последствия ее будут ощущаться долго.

Она немного помолчала.

Затем она подняла руку и указала туда, где огненная линия пересекала небосклон.

— Одна! — сказала она. — Еще одна! И еще!

После паузы она добавила:

— Мы можем считать Оборотня и, может быть, Ламию, если они смогут вернуть ее обратно. Друид тоже, я думаю, будет с нами.

— И Ковбой.

— А Дервиш?

— Да, пожалуй, Дервиш.

— …и я буду готова.

— Хорошо. Мы сможем написать счастливый конец для этой истории.

Мы взялись за руки и смотрели, как огонь падает с неба.

24 вида горы Фудзи кисти Хокусая

Кит жив, хотя он похоронен неподалеку отсюда, а я мертва, хотя вижу розовый вечерний отблеск на облаках над горой вдалеке и дерево на переднем плане для подходящего контраста. Старый бондарь превратился в пыль; его гроб тоже. Кит говорил, что любит меня, и я говорила, что люблю его. Мы оба говорили правду. Но любовь может означать многое. Она может быть орудием нападения или проявлением болезни.

Меня зовут Мари. Я не знаю, будет ли моя жизнь соответствовать тем формам, в которые я переселюсь в этом паломничестве. Итак, начинаю. Любой отрезок круга, как этот исчезающий обруч бочонка, мог бы привести в то же самое место. Я пришла, чтобы убить. Я несу скрытую смерть, дабы бросить ее против тайной жизни. Обе они невыносимы. Я взвешивала и то и другое. Будь я посторонней, я не знала бы, что выберу. Но я здесь, я, Мари, следующая магическим путем. Каждый момент целостен, хотя у каждого есть прошлое. Я не понимаю причин, только следствия. И я устала от игр с изменением реальности. Все будет становиться яснее с каждым успешным шагом моего путешествия, и, как тонкая игра света на моей магической горе, все должно измениться. В каждый момент во мне должно быть немного жизни и немного смерти.

Я начинаю здесь, так как мы жили недалеко отсюда. Я была здесь раньше. Я вспоминаю его руку на моем плече, его иногда улыбающееся лицо, груды книг, холодный, плоский глаз дисплея его компьютера, снова его руки, сложенные в позе медитации, его улыбку — уже другую. Далеко и рядом. Его руки — на мне. Сила его программ, раскалывающих коды, создающих коды. Его руки.

Неумолимые руки. Кто бы мог подумать, что он откажется от этого стремительно разящего оружия, этих тончайших приборов, властвующих над моим телом? От меня? Руки…

Я вернулась. Вот и все. Я не знаю, достаточно ли этого.

Старый бондарь в обруче своей работы… Наполовину полный, наполовину пустой, наполовину деятельный, наполовину пассивный… Могу ли я вести себя как «инь» и «ян» этой известной картины? Могу ли считать, что она символизирует Кита и меня? Могу ли я рассматривать ее как великий Ноль? Или как бесконечность? Или все это слишком очевидно? Да, пусть Фудзи станет этим символом. Разве не на Фудзи нужно подняться, чтобы дать отчет о своей жизни перед богом или богами?

У меня нет намерения подниматься на Фудзи, чтобы давать отчет богу или кому-нибудь еще. Только неуверенность и неопределенность нуждаются в оправдании. Я делаю то, что должна. Если у богов есть вопросы, они могут спуститься вниз с Фудзи и спросить меня. С другой стороны, между нами тесное согласие. Такое, преодоление пределов которого может быть одобрено только издалека.

Действительно. Я единственная из людей знаю это. Я, которая попробовала запредельность. Я знаю также, что смерть — это единственный бог, который приходит, когда его зовут.

По традиции хенро — пилигрим — должен быть одет во все белое. Я не следую традиции. Белое не идет мне, и мое паломничество — частное дело, тайна до тех пор, пока я смогу ее сохранить. Сегодня я надеваю красную блузу, жакет и слаксы цвета хаки, кожаные туристские ботинки; я подвязала волосы, в рюкзаке за спиной все необходимое. Я все-таки беру посох, отчасти для того, чтобы опираться, что иногда бывает нужно, отчасти как оружие, которое может понадобиться. Я сторонник его применения в обоих случаях. Посох, как сказано, символизирует веру в паломничество. Вера — это вне меня. Я останавливаюсь на надежде.