Рено, или Проклятие, стр. 70

А за городскими стенами вновь разгорелся бой. Едва король Франции со своим войском переправился через канал, мамелюки, справившись с авангардом, с волчьим воем накинулись на него. От лагеря, где располагались арбалетчики под предводительством герцога Бургундского, король был отрезан. Он догадывался о трагедии, произошедшей в городе, и всеми силами старался обуздать беспокойство, понимая, что во что бы то ни стало должен сохранять хладнокровие. Король позволил себе минуту сосредоточения – остановил коня на невысоком холме и осмотрелся вокруг. Раненого Жуанвиля перевязывали в этот миг на берегу канала, и он на всю жизнь запомнил короля-рыцаря. «Никогда, – напишет он много позже, – не видел я более прекрасного всадника. Он был выше всех смертных в золотом шлеме с короной и с немецким мечом в руке…»

Король отдал приказ сомкнуть ряды и не уступать вражеской коннице, которая, подражая обычаям монголов, крутилась вокруг вражеских воинов, осыпая их стрелами. Потом он скомандовал: «Вперед!» – и первым врезался в рой смертоносных оводов. Не ожидавшие удара такой силы, не успев вложить стрелы в луки, мамелюки падали, как срезанные колосья, под ударами его меча. Пример Людовика вдохновил его воинов, а король творил чудеса, оставаясь в сече живым и невредимым. И его воины, стремясь быть достойными короля, превосходили сами себя.

Сражаясь, Людовик пробивался поближе к Бахрэс-Сегиру, чтобы вести бой напротив лагеря, где герцог Бургундский выстроил арбалетчиков. Король разом оказывался в десяти местах, враги охотились за ним, но ему всякий раз удавалось избежать опасности. Однажды шесть мамелюков окружили его, и один уже взял за узду его коня, но мощными ударами клинка король избавился от них.

Герцог Бургундский счел, что ему с арбалетчиками нужно приблизиться к сражающимся, поэтому он наскоро соорудил подобие моста, и к закату солнца арбалетчики выстроились по другую сторону канала. Армия неверных начала отступать и укрылась за стенами города, оставив свои шатры христианам. В этот день крестоносцы победили, им теперь принадлежали два лагеря.

После битвы настало время заняться ранеными и похоронить погибших, повсюду слышались заупокойные молитвы. Непогребенными остались павшие в Эль-Мансуре, и Людовик опасался, что среди них находится и его любимый брат.

Опасения его подтвердились. Уже дважды король слышал горькую весть о кончине брата. Еще до того, как Рено и его маленький спутник, все в земле и царапинах, появились в лагере, из ночной тьмы вышел командор госпитальеров, Жан де Ронэ, который чудом избежал ловушки Бейбарса и успел покинуть город до того, как затворились ворота. Залитый кровью врагов и обливаясь собственной, сочащейся из многочисленных ран, он предстал перед королем и со слезами на глазах поцеловал ему руку, еще закованную в железо.

– Сир Жан, – обратился к нему Людовик, большим усилием воли придав своему голосу твердость, – есть ли у вас вести о моем брате, Робере д’Артуа? Он попал в плен?

– Сир, Господь повелел мне принести вам другую весть, и я прошу прощения за нее. В этот час ваш брат находится у престола Господа в раю…

Воцарилась тишина.

– Всякому велению Господа должно покоряться с благоговением, – прошептал наконец Людовик.

Голос его прервался всхлипом, и без ложного стыда король заплакал, горюя об отважном безумце, который был дорог его сердцу больше других его братьев. И все, кто видел его слезы, не могли не заплакать вместе с ним, потому что непобедимый герой прошедшего дня плакал о любимом брате, как плачут простые смертные.

И когда на заре сержант сторожевого охранения привел к королю Рено с маленьким Василием на руках, Людовик уже все знал. Молодой человек и ребенок были грязны и утомлены до крайности: путь по подземному ходу оказался гораздо труднее, чем они предполагали, они едва не погибли при обвале.

– Если наши люди, сир, восстановят подземный ход, Эль-Мансура будет вашей, – горячо проговорил Рено, страстно желая смягчить доброй вестью горе, исказившее худое лицо короля.

Но как ни была значительна принесенная весть, горя Людовика она не развеяла. Он жаждал услышать рассказ о последних минутах Робера, о его последнем бое, когда, потеряв всех своих товарищей, он продолжал биться один с многочисленными врагами. Рено постарался припомнить все до мельчайших подробностей, чтобы последние мгновения жизни брата надежно запечатлелись в памяти короля, который так жаждал узнать о них.

Рено закончил рассказ, когда на небе уже сияло солнце. Лагерь просыпался. Рыцари, которых не сковали неподвижностью раны, проспав всю ночь в кольчугах, расправляли болезненно затекшие тела.

Людовик сочувственно положил руку на плечо Рено.

– Постарайся немного отдохнуть до того, как мы вновь начнем сражаться! Я благодарю тебя, и отныне ты становишься моим рыцарем. Ребенка, который помог тебе, я отправлю к королеве на одном из судов, которые нам подвозят провиант.

– Демоны вернут вам тело сира Робера? – отважился задать вопрос Рено.

– Я хочу попросить их об этом…

И в Эль-Мансуру было отправлено посольство. В свое время Саладин вернул тело погибшего принца с подобающими ему почестями, но Бейбарс не был Саладином: когда снова начался бой, он сбросил тело Робера со стены.

Сражение продолжалось до глубокой ночи, и уже в полной темноте воины Шампани преследовали сторожевой отряд кавалерии мамелюков. Еще два дня продолжали сражаться крестоносцы, и снова король успевал быть одновременно повсюду – в одном месте он помогал освободиться от обступивших его мамелюков брату Карлу, в другом теснил врагов, в третьем приказывал применить тактику, использованную при Дамьетте: в землю втыкались копья пеших рыцарей, направленные в грудь летящей на отряд бешеной конницы сынов Аллаха…

Наконец ворота крепости закрылись за изрядно потрепанным врагом. И больше не открывались.

Крестоносцы начали считать потери, которые понесли под стенами Эль-Мансуры, – они были немалыми. Триста рыцарей погибли вместе с Робером д’Артуа, и еще двести восемьдесят тамплиеров во главе с великим магистром Гийомом де Сонаком, который предупреждал о гибельном исходе безрассудного принца, тоже сложили головы. Погибли Эрар де Бриенн, Жан де Шеризи, Роже де Розуа, англичанин Гильом Солсберийский. Не стало Жерара де Френуа и Гуго де Круазиля. Погиб и Рауль де Куси…

Глава 11

Лэ [45] о жимолости

Трагическая смерть той, кого Маргарита называла Флорой де Безье, глубоко поразила ее. Прошло слишком мало времени, чтобы она могла всерьез привязаться к незнакомке, но безвременная смерть полной сил красавицы – а южанка Маргарита была необыкновенно чувствительна к красоте – произвела на нее гнетущее впечатление. Огорчало ее и то, что с уходом войска она лишалась возможности отыскать убийцу.

Эльвира де Фос не раз повторяла своей госпоже, что несчастную скорее всего убил кто-то из воинов, живших в лагере.

– Должно быть, у нее были какие-то сердечные дела и из-за предстоящего отъезда она отважилась отправиться на последнее свидание. Но вместо любви бедняжка встретила смерть.

– Поэтичный рассказ, но уверена, что вы ошибаетесь, – возразила дама Герсанда. – Ее убили сарацинским кинжалом, а значит, убийцей был один из тех неверных, от которых наш господин так старался избавить свой лагерь. Он встретился ей на пути и покончил с ней.

– Кинжал – ложная улика, и я склонна верить в любовную историю, которая закончилась трагедией, – настаивала Эльвира. – Она стремилась следовать за рыцарем, который этого не хотел…

– Не увлекайтесь! Из вашего предположения следует, что причиной была внезапная вспышка гнева или приступ ненависти, но турецкий кинжал противоречит вашей версии. Наш рыцарь – если предположить, что он способен убить женщину, во что лично я не верю, – схватился бы за первое, что попалось ему под руку, за свой собственный кинжал! Или вы предполагаете еще худшее – злой умысел? Заранее спланированное убийство?!