Спираль времени. Книга 2, стр. 60

Это было уже чересчур загадочно даже для бесстрашного Джогатая.

Отряд простоял на месте до рассвета.

Солнце прогнало ночные страхи, лес стал самым обыкновенным, как все другие леса, и не пугал ничем.

Монголы пошли дальше.

И вот перед ними удивительная картина…

Кольцо поваленных стволов окружало поляну. На ее середине тускло блестел непонятный предмет, точно высокий пень гигантского дерева. На нём — деревянная фигура.

Никого! Тот, кого они преследовали, куда-то исчез. Но, может быть, он миновал поляну и углубился дальше, в лес?

Джогатай отдал приказ.

Опытные в таких делах воины осмотрели завал со всех сторон. Следов не было нигде, только на самой поляне, внутри завала. Но следов было много, и они принадлежали разным людям, а не одному только джинну. Его следы вели прямо к «пню».

Джогатай внимательно осмотрел странный «пень», блестевший, как металлический. Он заметил едва видную щель — что-то похожее на вход.

Значит, джинн там, внутри «пня».

Но не может же он сидеть там всё время. Рано или поздно выйдет! Джогатай постучал рукояткой меча. Никакого результата. Из «пня» не раздавалось ни звука.

Пятьдесят воинов затаились вокруг завала.

Они ждали, но никто не выходил. Так прошел весь день.

Джогатай был упрям. Всю ночь горели факелы, всю ночь его люди снова не спали.

Наступило утро.

Странное убежище джинна всё так же было закрыто, и безмолвие ничем не нарушалось. Казалось, внутри «пня» вообще никого нет. Но следы не могли обманывать опытных следопытов. Джинн там!

Могло ли прийти в голову монголам, что те, кто заперся в «железном пне», давно уже «покинули» его, уйдя в будущее!

Прошел еще один день.

— Пусть будет так! — сказал Джогатай.

Он отдал новый приказ.

Началась тяжелая работа. И продолжалась три дня.

«Пень» скрылся из глаз. В лесу вырос высокий курган. Там, в земле, умрет от голода и жажды или задохнется упрямый джинн!

Приказ Субудая выполнен!

Годы сменялись десятилетиями, десятилетия — веками.

Лесной курган зарос деревьями. Завал сгнил и рассыпался в прах.

Лес разросся и захватил места, где когда-то находились поселки беглецов. Поляна оказалась в непролазной чащобе.

Над Русью шло время.

ЭПИЛОГ

Приближался короткий вечер тропиков.

Беспощадное солнце экватора опустилось почти до горизонта, ослабив жгучий огонь своих лучей. Тени пальм легли на ещё горячую землю причудливой паутиной.

Небо было безоблачно, а океан спокоен и неподвижен.

Здания города остались позади. Два человека шли быстрым шагом по узкой тропинке, змеившейся у самого берега, повторявшей все его извилины.

Оба были одеты во все белое.

Последние дуновения бриза приятно обвевали их лица и обнажённые выше колен ноги, ещё хранившие палящий зной дня. Скоро прекратится и этот слабый ветер, сменившись закатным штилем, предвестником прохладного ночного ветра, накапливающегося сейчас среди низких холмов и колоссальных зданий гигантского планедрома.

Полвека назад остров Сан-Паулу служил главной базой, куда со всех концов Земли огромные планелёты доставляли бесчисленные грузы «ЭПРА». Отсюда они шли нескончаемым потоком на дно Атлантического океана, где круглые сутки не прекращалась работа строителей.

Замерла жизнь дна. Погасли ослепительные прожекторы, создававшие на поверхности океана ясно видимую в темные ночи тысячекилометровую светящуюся полосу. В подводном мраке застыли на века огромные трубы, поддерживающие и питающие коллекторные плиты, неустанно подогревающие «печку» Европы — Гольфстрим. И остров Сан-Паулу, с городом и планедромом, выстроенными той же «ЭПРА», остался памятником грандиозному делу, осуществленному людьми.

Замер остров, превратившись в обычный населенный пункт, заброшенный на самую середину беспредельного океана. Рейсовые планелёты изредка оживляли своим появлением исполинский порт, рассчитанный на прием сотен воздушных лайнеров. Скучно и мертво окружали его просторные здания, в которых никто не жил.

Бывший в течение четверти века центром внимания всей земли, остров снова превратился в ничего не значивший клочок суши.

Но не надолго.

Ученые точно установили, что Сан-Паулу является частью Атлантиды и что гора, вершиной которой он был, возвышалась именно на том острове, на котором была расположена страна Моора, родина Рени — пришедшего к современным людям атланта.

И интерес к острову вспыхнул с новой силой…

Два человека торопились.

— Меня беспокоит, когда Рени не возвращается слишком долго, — сказал Тиллак.

— Он любит одиночество, — отозвался Ким. — А что именно тебя тревожит?

Ученый ничего не ответил.

Ким не повторил вопроса. В сущности, он и не нуждался в ответе, хорошо зная опасения не Тиллака, а всего населения Земли.

Поведение Рени внушало тревогу…

Прошло несколько месяцев после памятного дня, когда открылась дверь цилиндра и четверо людей, пробывших в нем двенадцать тысяч лет, закончили поражающее воображение путешествие по времени.

Четверо вступили в новую, вторую жизнь!

Всё, что их окружало, было незнакомо и чуждо им. Но если трем пришельцам жизнь современной Земли могла чем-то напоминать их первую жизнь, то для атланта Рени в ней не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего прошлое.

Ничего! Ни одной черты?

Родиной пришельцев была их планета. И родина ждала их.

Родиной Рени была страна Моора. И её не существовало.

Трое пришельцев были предками современных жвановцев, и на родной планете могли жить их прямые потомки.

Рени не мог найти на Земле ни одного человека, близкого ему по крови.

Атлант был один !

На пороге камеры пришельцев встретили их братья . Рени увидел чужих . Сознание, сформировавшееся в рабовладельческом обществе, не могло сразу воспринять понятие о единстве человечества.

Современный мир не пугал Рени. Подобно своим спутникам, он с интересом, без тени страха, всматривался в незнакомую ему жизнь, но ни разу не задал ни одного вопроса.

И одно только это настораживало!

Жвановцы опасались «страха настоящего». Его но было у Рени. Но было другое, с каждым днём становившееся отчетливее и яснее, — отчужденность!

В умственном отношении атлант не вызывал опасений. Было очевидно, что он может освоиться в новой среде, занять своё место в обществе новых современников.

Весь вопрос был в том, сможет ли Рени преодолеть внутренний кризис, почувствовать в окружающих людях своих братьев, полюбить их так, как они полюбили его. Сумеет ли он забыть прошлое.

Пока что отчужденность не уменьшалась, а увеличивалась.

Пришельцы покинули Землю, и Рени не выразил желания сопровождать их. Это можно было расценить как любовь к Земле, но Тиллак, которому было поручено наблюдение за психикой атланта, заявил, что поступок Рени объясняется проще и опаснее — равнодушием. Ему были одинаково чужды и Земля и планета жвановцев.

— Кризис обостряется и становится глубже, — сказал Тиллак.

Оставшись один, Рени вынужден был заговорить. И оказалось, что он достаточно хорошо владеет древнерусским языком, чтобы быть понятым.

И первое, что он сказал, был вопрос — может ли он переселиться на территорию своей родины, жить там, где находилась страна Моора?

Пришельцы признались, что так и не решились сообщить Рени о гибели его родины, о чём они догадывались по тому факту, что оказались в резервной камере.

Вопрос Рени поставил близких к нему людей в очень затруднительное положение. Сказать правду — означало во много раз уменьшить шансы на быстрое «излечение» Рени, означало усилить переживаемый им кризис. Не сказать — еще хуже! Рени не смог бы понять, почему ему отказывают в его естественном желании почувствовать под ногами родную почву.

Но отвечать было надо. И Рени сказали полуправду:

— Твоя родина опустилась в воду. От неё остался небольшой остров. Если ты хочешь, то можешь жить там.