Гианэя, стр. 91
Все подробности, относящиеся к чужому звездолету, и описание его внешнего вида были уже переданы.
На экранах хорошо было видно, как из задней части одного из средних цилиндров вылетел тоже цилиндрической формы аппарат с тремя длинными «трубами» за кормой и стал быстро приближаться к земному космолету. Стоун приказал осветить прожектором наружную дверь выходной камеры, а когда «десантный» аппарат подойдет вплотную, открыть дверь.
Весь экипаж собрался возле телекамеры, объектив которой был направлен на внутреннюю дверь.
Сколько прибыло гийанейцев, один или несколько?
Только это интересовало землян. Они хорошо знали внешность прибывших, а тем должна была быть известна внешность землян.
Сюрпризов не ждали.
И все же землян ожидал сюрприз, да еще какой!
Вышли двое.
Один был высокий гийанейец, одетый точно так же, как были одеты Вийайа и его спутники.
А второй… Марина бросилась вперед.
Перед нею и всеми собравшимися у двери стояла… Гианэя!
8
Чем дальше, тем быстрее в сознании людей бежало время. Месяцы мелькали один за другим, как на экране, почти не оставляя следов в памяти.
Они перестали даже замечать монотонность своего существования.
Только Риа и Тома воспринимали время как таковое. Детям оно всегда кажется медленнее, чем взрослым. А эти двое детей вообще не представляли себе, что может существовать иная жизнь.
Заканчивался седьмой год заключения на «космическом острове».
Они еще ждали прибытия спасательной партии год назад. Теперь перестали ждать, уверенные в том, что земной звездолет, пролетевший на планету Мериго, не услышал сигналов и не заметил их неподвижного корабля.
Звездолет не стоял на месте, он двигался со все увеличивающейся скоростью, он падал на Солнце. Но для тех, кто находился на его борту, разницы между этим движением и полной неподвижностью не было никакой.
Они пришли к выводу, что спасение может прийти только через тридцать лет, и никак не раньше. И если бы на корабле не было детей, требующих внимания и заботы, создающих видимость какой-то активной жизни, могло бы появиться чувство равнодушия к жизни вообще и неизбежно сопутствующее такому равнодушию ослабление восприятия, апатия и постепенное отупление.
В какой-то мере равнодушие все же появилось, выражаясь пока только в том, что почти у всех пропало желание продолжать учиться. Занятия еще посещались, но все более и более неохотно.
Только четыре человека оставались прежними. Это были Вересов и Фогель, которых поддерживало сознание лежащей на них ответственности, и две матери, жизнь которых сосредоточилась на их детях.
Более или менее бодро держались Виктор Муратов и Владимир Попов. Все остальные завидовали Мериго и его трем товарищам, спавшим в анабиозных ваннах. Но и зависть постепенно ослабевала.
Все способы как-то оживить сознание людей были испробованы, но не дали заметных результатов.
На корабле не было главного – разнообразия.
Ничто не нарушало монотонного течения жизни ни внутри, ни снаружи. Сутки следовали за сутками, похожие, как капли воды. Снаружи – неизменная из года в год панорама космоса, застывшая в вечном покое.
Система управления экранами наружного обзора давно уже была приведена в порядок, и их приходилось все чаще надолго выключать, так как именно неподвижность (пусть только кажущаяся) Вселенной тяжелее всего действовала на психику людей, вынужденных наблюдать вне корабля всегда одно и то же.
Мериго и его товарищей три года назад переложили из ванн, действие которых окончилось, в другие. При этом их разбудили на три дня. Вскоре предстояло повторить эту операцию, но с той только разницей, что теперь четверо будут бодрствовать не три дня, а две недели. Этого требовала специфика анабиозного сна. Время от времени необходим был, каждый раз более продолжительный, отдых.
Фогель и все врачи с затаенной надеждой ожидали этих двух недель.
Они должны были внести столь нужное разнообразие в жизнь на звездолете. И не только потому, что появятся четверо, так сказать «новых» живых людей, а главным образом потому, что их появление повлечет за собой возобновление причуд Гианэи.
Врачи хорошо помнили, какое оживление внесли в жизнь кают-компании даже три дня, сколько разговоров возникало по поводу затворничества Гианэи и ее нежелания, чтобы Риа, хотя бы издали, увидел кого-нибудь из четырех.
Сейчас такая вспышка активности была бы очень полезна. В интересах всех врачи не хотели думать о том, что для самой Гианэи эти две недели будут тяжелыми.
Она заметно помрачнела уже теперь. А несколько дней назад Виктор зашел в каюту Фогеля и, волнуясь, сообщил профессору, что Гианэя обронила такую фразу: «Я надеюсь, что мой сын окажется настолько гийанейцем, что выполнит свой долг по отношению к этим зверям».
– Мне неизвестно, что она говорит моему сыну, когда остается с ним наедине. И чему она его учит. Но я не хочу, чтобы Риа стал убийцей.
– Успокойтесь! – ответил Фогель. – Я вполне убежден, что сейчас она ничего подобного не внушает Риа. Он еще слишком мал. Слова Гианэи относятся к будущему. У нас есть время воздействовать на нее, а если это не удастся, то на самого Риа. Но надо подождать несколько лет. Пока нет оснований тревожиться.
– Я попрошу Юрия надежно запереть помещения с ваннами.
– Вы хотите, чтобы об этом узнали другие, кроме меня?
Виктор ничего не ответил и ушел очень мрачный.
«Агрессивные» намерения Гианэи не вызывали в профессоре ничего, кроме профессионального интереса. Он был совершенно уверен, что сумеет предотвратить несчастье, в крайнем случае – средствами современной медицины, вплоть до гипноза. Никакого убийства на корабле не произойдет!
Неприязненных чувств к Гианэе у профессора не было и в помине. Она думала и поступала, как думали и поступали все женщины ее народа и ее времени. Смешно было бы винить ее за это. Но самые проявления гийанейской психологии чрезвычайно интересовали Фогеля.
Вийайа говорил, что современные гийанейцы вполне отрешились от понятий и представлений прошлого, что в их психике произошли коренные изменения. Фогель задавал себе вопрос – так ли это? Он сожалел, что земная наука должна ограничиваться изучением внутреннего мира одной только Гианэи. Вот если бы, напри мер, здесь на корабле, кроме нее, был и гийанейец – мужчина!..
До пробуждения четверых оставалось чуть больше недели.
Гианэя попросила Надю Попову переселиться из третьего отсека в первый. Программистка охотно выполнила эту просьбу. Она понимала, что это вызвано нежеланием Гианэи разлучать Риа и Тому на две недели. Привыкшего бегать по всему кораблю сына Гианэя постепенно приучала ограничиваться прогулками в первом отсеке.
Виктор не пытался спорить с женой. Он знал, что она останется непреклонной.
Вересов обещал Гианэе, что никто из четверых не появится в первом отсеке.
Астрономы еще продолжали заниматься своей наукой. Это было следствием не их желания, а категорического приказа командования звездолета. Наблюдения производились систематически и результаты их аккуратно фиксировались в специальном журнале, как будто звездолету предстояло вернуться на Землю и эти записи могли пригодиться земной науке.
Третьего декабря вечером (космонавты жили теперь по земным часам и земному календарю) Куницкий сообщил, что видел короткие вспышки в направлении на Полярную звезду.
– Период этих вспышек около двух часов, – сказал он. – Что это такое, я пока не могу решить.
– А где наблюдается сейчас Полярная звезда? – спросил Тартини. – Впереди или позади нас?
– Позади.
– А! – разочарованно протянул навигатор.
На этот разговор никто не обратил внимания.
Астрономы оживились (новое и непонятное явление на небе!), но вспышки больше не появлялись.
Девятого декабря приступили к процессу «пробуждения» четверых. Для маленького Рийагейи это означало заключение в первом отсеке на две недели.