Синее безмолвие, стр. 35

— Раймондо Бушер после всплытия на поверхность потерял сознание, — сердито сказал Прохор, занося весла для нового гребка.

— Но Ривуар пишет, что искатели жемчуга даже без акваланга ныряют до шестидесяти…

— Дурак! — выругался Прохор, задыхаясь от злости на самого себя (и надо же было обучить этого безрассудного пацана). — То профессионалы-ныряльщики! И потом Ривуар не пишет о том, что они не мучились кессонной болезнью после такого ныряния…

Ленька хорошо понимал, что он нарушил запрет нырять глубже, чем на десять метров, и теперь больше самой мучительной болезни боялся, что Прохор просто заберет акваланг и ему, Леньке, не видеть морского дна, как своих ушей. Он оправдывался, как мог, доказывая, что он уже взрослый и крепкий, что ничего ему не будет, что, в конце концов, в таком случае рисковать надо было.

— Там какой-то человек шлялся с фонарем, он ведь тоже не железный, — выпалил, наконец, Ленька.

— Ты видел его? — спросил Прохор, задерживая на мгновение весла в воздухе.

— Нет, его не видел, — признался Ленька. — Но фонарь видел. Он то светил во все стороны, то шарил зачем-то по дну… Потом мне показалось, что огонь начал приближаться ко мне, я… Я очень испугался и быстро уплыл за барьер, а потом к лодке.

— А больше ты ничего не видел?

— Нет, больше ничего не видел.

Значит, Ленька не видел гнавшегося за ним человека с ружьем, он просто удрал из страха, он даже не подозревал, что опоздай он всего на секунду и стальной гарпун вонзился бы в его тело.

Прохор вкладывал в гребки всю силу и ловкость опытного гребца. Шлюпка неслась стремительно, как на гонках. Но еще напряженнее, чем мышцы рук и спины, работал мозг Прохора. Он уже составил план действий.

— Людочка, — встревоженно сказал он девушке, как только начали приближаться к причалу. — Одевай платье и, как только подойдем к берегу, волоки этого несчастного пирата глубин в больницу водников. Там спросишь доктора Вавилова… запомни хорошенько, Адама Гавриловича Вавилова. Расскажи ему подробно о Леньке. Скажи, водолаз Демич прислал. Дальше доктор сам знает, что надо делать.

Бросив весла знакомому лодочнику, Прохор в одних трусах выскочил на площадку, где обычно стояли частные «москвичи» и «победы» пляжников. И через несколько минут в одной из этих машин Люда и Ленька умчались в больницу. Прохор быстро оделся, сложил в чемодан акваланги и подошел к одевающемуся у автомашины седому мужчине.

— Вы не могли бы меня подбросить на своем «москвиче»?

— Тоже в больницу водников? — понимающе кивнул головой седой.

— Нет, мне надо на тридцатый причал.

— Все равно, садитесь, — открыл дверку седой. — Это вы жену и сына отправили в больницу? Что с ними?

— Солнечный удар, — соврал Прохор.

— Ах, эти дети! За ними смотри да смотри, — быстро затараторил седой владелец «москвича», выруливая на асфальтовое шоссе. — Вот у меня племянница… — и начал торопливо рассказывать, будто боялся, что не успеет сообщить все, что он знает о приключениях десятилетней племянницы.

— Кто есть на борту? — спросил Прохор у вахтенного «Руслана».

— Почти никого, кроме вахты. Скоро соберутся к обеду. Качур уже пришел… только что.

— Где он?

— В кубрике. Там, кстати, тебе записка от Майбороды. Приходил, спрашивал тебя.

Прохор вдруг почувствовал, что ему очень нужно повидать Качура. Зачем? Он и сам себе не мог ответить на этот вопрос. Просто надо было видеть его лицо, заглянуть в глубокие глазницы.

— Кто там? — послышался недовольный голос Качура, когда Прохор спускался по трапу в кубрик.

— Это я, Арсен.

Качур, вытянувшись, лежал на койке, запрокинув голову, будто отдыхал после тяжелой работы. Прохор подошел к нему.

— Чего тебе? — недружелюбно спросил Качур, не поднимая опущенных век и не показывая глаз.

— Хотел в домино сыграть, да не с кем.

— Не хочу играть. Надо поспать немного, отдохнуть, ведь завтра, наверное, опять спуски будут.

Качур дышал часто и глубоко, с усилием выдувая струю воздуха через сложенные трубочкой губы. Но Прохору хотелось увидеть его глаза и внезапно спросить напрямик, был Качур только что в Чертовом ковше или не был. Может, бегающие глаза Арсена ответили бы на этот вопрос? Но Арсен не открывал глаз. Лицо ничего не выражало, кроме усталости. Но какой-то нерв дрогнул вдруг на лице, и Прохору показалось, что и красная кожа, и рыжие войлочные усики, и закрытые веки, и вся эта противная ему узкая, сплюснутая голова — просто маска, под которой злорадно смеется другое страшное лицо, наглые, ненавидящие глаза.

— Арсен, — спокойно начал Прохор, так и не дождавшись, когда тот откроет глаза. — Дай мне, пожалуйста, твой акваланг и ружье. Хочу после обеда поохотиться в Чертовом ковше.

Снова Прохору показалось, что то второе, невидимое, лицо Качура расплылось в злорадной улыбке.

— В Чертовом ковше запретная зона, — чуть-чуть приоткрыв веки и осторожно наблюдая за Прохором, ответил Арсен. — А ружья и акваланга у меня нет, Проша, нет.

— Как же нет? Ты ведь обещал Леньке показать акваланг?

— Обещал, Проша, обещал. Да вот так и не сумел ни у кого одолжить.

— А я думал, ты занимаешься подводным спортом.

— Думал. Ты много кое-чего думаешь обо мне, Проша.

Веки Арсена плотно сомкнулись, будто изнутри кто-то зажал их железными задрайками.

— Отстань. Спать хочу.

Записка Павла Ивановича была короткой и лаконичной:

«Заболел Грач. Иду к нему. Приходи».

Вот кто сейчас нужен! Павел Иванович Майборода! Он-то безусловно знает, что надо предпринять немедленно, сию же минуту.

Прохор бросился на улицу Короленко, где жил отставной журналист.

МИНА В ВОЛНОРЕЗЕ

Когда «Руслан» прибыл ночью в Чертов ковш, там уже стояло на якорях несколько судов, в воде дробились, растекались полосами белые и красные огни. Не успел «Руслан» отдать якорь, как на флагманском судне загорелись два зеленых, расположенных один под другим, водолазных огня.

— Начались работы, — показывая рукой на эти огни, грустно сказал Олефиренко. — Кто-то пошел под воду. Эх, как бы хотелось хоть на десяток метров нырнуть.

— Ничего, ты свое отнырял, — успокоил его Демич. — Кроме Майбороды, не больше десятка водолазов на всем Черном море имеют такой счет подводных часов, как у тебя. Пора и честь знать.

— А знаешь, как тянет к себе проклятая глубина? Как высота летчика. Иногда мальчишество одолевает, хочется потихоньку от всех спуститься под воду и доказать, что врут, мол, врачи, сами-то они ничего не знают о моем организме. Даже акваланг недавно купил для этой цели…

— Пробовал?

Олефиренко не ответил. Он с тревогой посмотрел на зеленые водолазные огни.

— Почему нас вызвали по тревоге? И спуски начали в ночь? Что за спешка?

Демич удивленно посмотрел на Олефиренко: неужели он не знает о причине экстренного вызова судов? Вот тебе и капитан! Значит, не всем дано знать о приключениях Леньки, о том, что кто-то посторонний несколько часов тому назад был у затонувшей субмарины, о той опасности, которая грозит всей судоподъемной экспедиции? Прохору захотелось рассказать Виктору о том, что он знал, о том, как они с Майбородой разыскали начальника судоподъема, и о том, что вся эта ночная тревога поднята по его, Демича, сигналу. Вот удивился бы Виктор Олефиренко! Но Демич сдержался и равнодушно сказал:

— А у нас же всегда так: в субботу оставили район судоподъема без надзора, допустили беспечность, а теперь, наверное, кто-то проявляет сверхбдительность и среди ночи собирает суда со всего Черного моря.

— Ну, о беспечности это ты зря, — успокаиваясь, возразил ему Олефиренко. — Район не оставили безнадзорным, на берегу у «Катюши» охрана была выставлена, и катер дежурил, чтобы в Чертов ковш шлюпки не заходили. Чего же еще? Не ставить же часовых на морском дне у субмарины. Больше пятнадцати лет пролежала, никто не только не украл ее, но даже не обнаружил. Чего же ее караулить теперь? Тем более, что ее и поднимать не собирались.