Звезда королевы, стр. 105

— М-да… — произнес совсем рядом скрипучий голос. — Какая трогательная сцена! Ну почему это не могло произойти два года назад?! Э, вечно мне не везет!

Корф и Мария, с трудом оторвавшись друг от друга, повернули головы.

Перед ними, как всегда, в черном, словно Смерть, стояла, опираясь на знакомую Марии трость, бывшая графиня Строилова… тетушка Евлалия Никандровна… Евдокия Головкина!

Корф вскочил, поднимая Марию, и они замерли, прижавшись друг к другу.

Мария с ужасом смотрела, как старая злодейка проковыляла по комнате, удостоив лишь одним брезгливым взором залитый кровью труп Николь, и опустилась в кресло у камина, затем поднесла к носу флакончик с ароматическими солями.

— Не выношу крови, — проворчала она, нюхая флакончик. — О чем бишь я? Да, о времени… Всегда опаздывала, всегда. А тут повезло. Успела!

— А завещание все равно недействительно! — проговорила Мария. — И даже если мы сейчас умрем…

— Дитя! — Евдокия театрально возвела глаза к небу. — Кураре — яд, которым смазана стрела, хранящаяся в музее Королевской библиотеки, — действует мгновенно. А ты все еще жива, и барон тоже, хотя вон, гляжу, до крови расцарапали себе руки… И кровь их смешалась! — добавила она патетически, словно произносила какую-то цитату. — Воистину, Тристан и Изольда!

Вид у Корфа был столь же ошалелый, как и у Марии.

— Кураре? — переспросил он. — Но если…

— Да! — воскликнула Евдокия. — Если вы оба еще живы, значит, это не кураре. Настоящая стрела так и лежит в музее. Николь заплатила бешеные деньги за подделку — у меня ведь есть везде свои люди, сами знаете.

Корф покраснел, как школьник, и разжал объятия.

— Отчего же вы меня не предупредили?! — возмущенно выкрикнул он.

Евдокия развела руками.

— Не успела. Клянусь! Меня задержал портной. Я ведь потеряла столько драгоценного времени, по вашей просьбе следя за Машенькой… надеюсь, ты позволишь мне называть тебя так, дорогая девочка? По старой памяти, а? Все-таки тетушка Евлалия немало пособила тебе в жизни, даже умудрилась очень своевременно заболеть в Берне, чтобы ты могла навестить ее… а синий цвет тебе был очень к лицу!

Мария заморгала — только и смогла! Так вот почему так сторонилась ее старуха в дилижансе? Вот почему так старательно прятала лицо в шалях и вуалях. Это была Евдокия. И старая монахиня на пристани в Туне… и сиделка, бросившаяся вон из спальни Марии… Евдокия следила за ней! Но почему? Зачем? И что значат эти слова: «По вашей просьбе»?

— Димитрий… — робко обратилась она к мужу. — Димитрий, я не понимаю… Вы просили ее? Зачем?

Он нахмурился.

— Видите ли, я беспокоился за вас и… не очень доверял вам. Но в том дилижансе вы встретились случайно: госпожа Головкина негласно сопровождала нашего курьера.

— Его многие сопровождали, как я погляжу, — сухо проговорила Мария. — Вы что же, и ему не доверяли?

— Он был предателем, — невозмутимо ответил Корф. — Я знал об этом с самого начала. Он работал и на нас, и на Пруссию. Кстати, выяснили мы это с помощью госпожи Головкиной — она является тайным сотрудником «Черной канцелярии» [209], и сведения, нами оттуда получаемые, не имеют цены. Вот мы и подставили негодяя англичанам. С помощью Николь… но она, разумеется, не знала, что оказывает нам услугу, а честно отрабатывала свои фунты стерлингов. Осуществить же всю операцию должны были мы с Евдокией Никандровной. — Он отвесил старухе легкий полупоклон, и та улыбнулась ему снисходительно.

— То есть — вы снова стали работать вместе? — спросила Мария.

Корф смущенно взглянул на нее.

— Мы с Симолиным не могли потерять такого прекрасного агента. Разумеется, с документами Этты Пали вы сработали блестяще, но она все-таки заметила ваше отсутствие, могла вас заподозрить. А для Евдокии Никандровны ссора с вами стала такой прекрасной рекомендацией, что англичане схватились за нее обеими руками!

— Ссора? То, что она пыталась похитить меня и вас, чтобы потом убить, — это вы называете ссорой? — прошептала Мария. — Как же вы могли…

Она осеклась, замотала головой.

Она не хочет ничего слушать! Что толку? Заранее ведь известно, что скажет Корф: интересы дела, интересы России… А жизнь — жизнь ее и Николь? Мария взглянула на уже застывшее окровавленное тело. А любовь?..

Нет. Этого нет. Этого не существует! Грош цена признаниям Корфа, сделанным им в предчувствии смерти, — ведь и заключенные под страхом смерти способны возвести на себя напраслину!

Мария взглянула на стрелку, лежащую на полу, и пожалела, что она не отравлена. Померещилось счастье хотя бы умереть любимой, да видать, это счастье не для нее.

Теперь хотелось лишь одного — оказаться как можно дальше отсюда. Скрыться! Исчезнуть! Она ринулась прочь.

Выскочила за дверь — и столкнулась лицом к лицу с Гизеллой д'Армонти.

Что она здесь делает? Зачем пришла? Подслушивала?

Но это все пустое. Главное — здесь близкий человек, в глазах которого светится сочувствие и нежность. Это сестра Сильвестра, а только он, он один во всем свете истинно любит Марию!

Она схватила Гизеллу за руку.

— Увезите меня отсюда! Поскорее! Пожалуйста.

Гизелла только улыбнулась стремительности, с какой Мария увлекла ее к выходу.

— Дорогая моя. Вы так измучены… вы так настрадались! Поедемте ко мне! Скорее! Я счастлива буду помочь вам, а мой брат… — Она не договорила, но ее улыбка, ее сияющие глаза были выразительнее слов.

Коляска у ворот. Защелкал кнут. Четверка лошадей, запряженных цугом, застучала копытами по булыжной мостовой…

Мария откинулась на сиденье, закрыла глаза, чувствуя, как слезы бегут из-под ресниц, бегут… Она не видела, что на крыльцо выбежал Корф, хотел окликнуть, позвать, вернуть — но осекся, разглядев, в чьей карете уезжает его жена.

Глава XXVI

ЦВЕТ ТРАУРА ФРАНЦУЗСКИХ КОРОЛЕЙ

7 января 1789 года Людовик решил созвать Генеральные штаты — французский парламент, не собиравшийся с 1614 года. По замыслу короля и его советников Генеральные штаты должны были санкционировать новые налоги. Народу, правда, не сообщали об этих замыслах, но сам факт созыва парламента вызвал необычайное оживление, простые люди плясали на улицах Парижа, поверив, что пришел конец несчастьям.

Об этом Мария узнала из письма Симолина. Русский посол был искренне обеспокоен тем, что «король, которому принадлежит все, сам себе не принадлежит», Мария долго-долго читала первую часть письма, а взяв другой листок, начинающийся словами: «И снова на правах старого друга хочу воззвать к вашему уму и сердцу…», аккуратно сложила его и сунула в ящичек секретера. Там уж с десяток набралось таких писем — читанных лишь наполовину. Да Мария и так знала, о чем в них речь: образумьтесь, душенька Мария Валерьяновна, и вернитесь домой, на улицу Старых Августинцев! «Тетушка» Евдокия Головкина тоже писала; ее сочинения Мария швыряла в камин, даже не вскрывая печати. И письма Корфа… Наверное, Мария тоже бросала бы их в огонь, не читая, да мешало одно: отсутствие их. Не писал ей Корф, ни строки не написал за какой уж месяц!

Каждый раз, когда у дома останавливалась карета или замирал цокот копыт одинокого коня, Мария с трудом сдерживала трепет нетерпения. Но это всегда был кто-то другой, Бог весть кто! Сколько раз, заслышав быстрые шаги по коридору, Мария замирала в ожидании: вот сейчас двери откроются, ворвется он, схватит ее в объятия, осыплет поцелуями, шепча: «Люблю, люблю, люблю тебя!»

И двери открывались, и он врывался, и пытался заключить Марию в объятия, осыпать поцелуями, шепча слова любви… да не осмеливался, ибо при первом же взгляде на Сильвестра, который в дом сестры, на правах своего человека, вхож был в любое время без доклада, глаза Марии наполнялись такой беспросветной тоской, что у Сильвестра опускались руки, он сникал, будто подрубленное дерево, а графиня Гизелла только гневно раздувала ноздри своего точеного носа, ибо обязанности гостеприимной хозяйки не дозволяли ей сказать этой не понимающей своего счастья русской дурочке всего, что графиня о ней думала.