Великие загадки мира искусства. 100 историй о шедеврах мирового искусства, стр. 33
И все-таки художник не выдержал – перенес страсти на холст. А как иначе, если, как говаривал Третьяков, «душа на холст вылетает»?..
Однако даже наброски портретов, которые Репин сделал для картины, оказались роковыми. Художник Мясоедов, с которого Илья Ефимович написал царя-убийцу, и сам в гневе чуть не убил своего малолетнего сына, которого, между прочим, звали так же, как и убитого царевича, – Иваном. Пришлось приятелю Мясоедова, пейзажисту Киселеву, забрать мальчишку от греха подальше и воспитать в своей семье. Еще ужаснее оказалась судьба писателя В.М. Гаршина, которого Репин уговорил позировать для образа «убиенного царевича». Бедняга Гаршин вообще сошел с ума и покончил с собой, бросившись в пролет лестницы.
Зная о подобных «страстях» вокруг репинских полотен, посетители выставок даже делали «заказы» художнику. Так, на одной выставке Репин услышал: «Что же вы, господин художник, гениев нашей культуры рисуете? Раз у вас кисть черная, написали бы лучше членов Государственного совета!» Окружающие дружно поддержали «заказ» – госсоветчиков ненавидели все.
Вскоре Репину действительно поручили написать огромное монументальное полотно «Торжественное заседание Государственного совета». Работа оказалась выматывающей. Хотя живописцу и помогали художники Б. Кустодиев и И. Куликов, Репин заболел в процессе создания столь масштабного полотна. Картина оказалась законченной только к концу 1903 года. Вскоре начались всяческие волнения, а в 1905 году грянула первая русская революция.
И что бы вы думали? Изображенные на картине пали ее жертвами: кто поплатился постами и званиями, а кто-то и жизнью, как великий князь Сергей Александрович, граф А. Игнатьев, министр В. Плеве.
Похожий случай повторился и в 1909 году. На одном из художественных вечеров известный шутник, тогда еще молодой писатель, Корней Чуковский в шутку попенял Репину: «Что за зловещая сила в ваших портретах?! Кого ни изобразите, всяк тотчас и помрет!» Все заулыбались – в начале ХХ века модно было декадентство с его культом мистики. Но присутствующий писатель О.П. д’Ор вдруг проговорил умоляюще-карикатурным голоском: «В таком случае, Илья Ефимович, сделайте милость, изобразите, пожалуйста, Столыпина!» Все засмеялись. Над премьер-министром Столыпиным среди интеллигенции было модно подтрунивать, и весьма зло.
Но какова же была оторопь той же интеллигенции, когда через некоторое время Саратовская дума и вправду заказала Репину портрет Столыпина. Художник начал работу, но, едва успев закончить, узнал, что Столыпин отправился в Киев, где его и застрелили.
Так в чем же тут дело? Сей вопрос уже не к художникам и ценителям, а к историкам мистики. Еще в трактате известнейшего ученого-алхимика, философа-чернокнижника Корнелия Агриппы Неттесхеймского, жившего в XV веке, сказано, что «вся Вселенная проникнута соответствиями и двойниками. Но часто двойники эти начинают войну. И тогда выживает тот, кто сильнее». Далее же Агриппа говорит: «Бойтесь кисти живописца – его портрет может оказаться более живым, чем оригинал».
Отсюда напрашивается мистически-парадоксальный вывод: если портрет удается, выглядит как живой, и живописная «копия» ничуть не уступает оригиналу из плоти и крови, а порой и превосходит его, портрету и портретируемому становится тесно вдвоем на одном свете. Вот и приходится тому, кто слабее, уходить на тот…
Выходит, чем гениальнее живописец, тем осторожней следует быть портретируемому. Говорили же Павлу Третьякову старые собиратели картин, когда он только начал создавать свою коллекцию: «Картина – весьма мистический образ. Иная сама тебе силы даст, а другая и все твои из тебя вынет».
Вот такие страсти по живописи…
Василий Суриков: «Что-то страшное стало со мной твориться…»
Масштабные исторические полотна Василия Ивановича Сурикова (1848–1916) производят на зрителей неизгладимое впечатление. Любой понимает, насколько это мощная, страстная, трагическая живопись. Но мало кто знает, что замысел этих истовых полотен явился художнику в абсолютно таинственной и мистической форме.
Конечно, историей этот выходец из старинного сибирского города Красноярска, потомок свободолюбивых казаков, заинтересовался еще в детстве. Недаром потом он скажет: «Ничего нет интереснее истории. Только читая про время историческое, понимаешь настоящее». И еще: «В Сибири, скажу я вам, народ другой, чем в России: вольный, смелый. Про нас говорят: красноярцы – сердцем яры». Не это ли «ярое сердце», то есть сердце бога Ярилы – солнечное сердце, помогло художнику воспринимать чужую давнюю, историческую боль как свою – сегодняшнюю?
Переезд в Москву сыграл в творчестве Сурикова решающую роль. Он и раньше бывал в Первопрестольной и, видя старинные улицы, думал о том, что вполне сможет изобразить старинную жизнь как современно-живую, динамичную и даже трагическую. Вспоминались рассказы о том, что в числе его предков имелись и стрельцы петровской поры. «Вот стрелец с черной бородой, – вспомнит он, – Степан Федорович Торгошин, брат моей матери. А бабы – это, знаете ли, и у меня в родне такие старушки были, сарафанницы, хоть и казачки. А старик – это ссыльный один лет семидесяти…» Словом, Суриков уже с самого начала своей творческой деятельности грезил об образах старины. Только для него эта старина была живой.
И вот Академия художеств, находящаяся в Петербурге, направляет своего выпускника почему-то не в заграничное турне, как обычно, а посылает в Москву для росписи в строящемся храме Христа Спасителя. Ну не рука ли это судьбы? Неизвестно, чем увлекся бы Суриков в Италии или Германии, но в Москве случилось иное – почти нереальное…
По вечерам, после работы в храме, художника так и тянуло на старинные улицы Первопрестольной, на Красную площадь – к кремлевским стенам. Вот как описал все это сам живописец:
«Начало здесь, в Москве, со мною что-то страшное твориться. Куда ни пойду, а все к кремлевским стенам выйду. Эти стены сделались любимым местом моих прогулок именно в сумерки. Темнота начинала скрадывать все очертания, все принимало какой-то незнакомый вид, и со мною стали твориться странные вещи. То вдруг покажется, что это не кусты растут у стены, а стоят какие-то люди в старинном русском одеянии, или почудится, что вот-вот из-за башни выйдут женщины в парчовых душегрейках и с киками на головах. Да так ясно все, что даже остановишься и ждешь: а вдруг и в самом деле выйдут?
И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души. Остановился недалеко от Лобного места, засмотрелся на очертания Василия Блаженного, и вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина…»
Вот так высшие силы показали художнику явственную картину, названную потом «Утро стрелецкой казни». Видно, ее написание было предопределено Судьбой. Но работа оказалась почти такой же жуткой, как и само событие. Суриков жаловался друзьям: «Как только начал писать стрельцов – ужаснейшие сны видел. Каждую ночь во сне казнь. Кругом – кровь и кровью пахнет. Боялся я ночей…»
Картина произвела на современников сильнейшее впечатление. Художник Бенуа вспоминал, что к нему после просмотра трагического полотна стал являться ночами «бесовский стрелец» со свечой, от чего даже самым невероятным способом чуть не случился пожар в его реальной квартире. Виктор Васнецов жаловался, что слышит, как воют бабы в голос, прощаясь с отцами и мужьями, уходящими на Лобное место. Конечно, художники – народ, верящий в разную мистику, но есть свидетельство великого князя Сергея Александровича о том, как он, посетив Третьяковку, услышал то ли крики, то ли стоны, исходящие от суриковских картин.
Собиратель русской живописи Павел Михайлович Третьяков увидел огромный трагический холст еще в 1881 году в мастерской молодого Сурикова, «красноярца» или «сибирского медведя», как его величали. Про этого невысокого, плотного, действительно походящего на неуклюжего молодого медведя художника, работавшего по 20 часов в сутки, по Москве ходили легенды. Говорили, что он ничего не боится, потому что у себя в Красноярске водил дружбу с местным палачом. А ведь всем известно, что палачи – сильнейшие колдуны. На самом деле Суриков, конечно, не дружил, а просто видел палача однажды в детстве. Тот расхаживал по помосту в красной кумачовой рубахе, засучив рукава, и отпускал зловещие шутки толпе, окружавшей лобное место. Конечно, самой казни мальчишка Суриков не видел, родные увели. Но ощущение ужасного человека, от которого дух захватывает, осталось.