Великие женщины мировой истории. 100 сюжетов о трагедиях и триумфах прекрасной половины человечества, стр. 43

В своем новом доме Ржевские завели литературно-музыкальный салон. Раз в неделю по средам у них собирался цвет петербургской интеллигенции: Херасков, Державин. Глафира, конечно, играла на арфе. Утром в одну из сред она собралась репетировать, но, едва прикоснулась к струнам, слуга внес письмо. Глафира прочла и окаменела. Писала подруга-смолянка Лиза Рубановская из… Илимска. Оказывается, ее сестра Аня после выпуска вышла замуж по горячей любви. Родила троих детей, да вот умерла. А мужа ее – Александра Радищева – обвинили в государственной крамоле. Глафира судорожно вздохнула: где она слышала это имя? Ах да – это же литератор, написавший антиправительственную книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» и сосланный в сибирский острог. Так он – муж милой Анечки, а вернее, ее вдовец?! И теперь Лиза Рубановская пишет, что приехала к нему в ссылку – ухаживать за детьми…

Глафира кинулась к мужу. Он же стал сенатором – должен помочь. Но Алексей развел руками: «Что можно сделать, коли сама государыня назвала Радищева бунтовщиком хуже Пугачева?!»

Но Глафира не пала духом и кинулась искать союзников. Встретилась с влиятельным князем Александром Романовичем Дашковым, под чьим началом некогда служил Радищев. И князь помог. Он организовал тайный канал связи, так что Глафира смогла отсылать в Илимск посылки и деньги. Помог Дашков и составить прошение «об облегчении участи литератора Радищева и его несчастных детей». Но сам ходатайствовать отказался – кто пойдет супротив воли императрицы? А Глафира пошла! Девять раз она подавала это прошение в разные инстанции – везде отказали. И только после смерти Екатерины новый император Павел I вернул Радищева в Петербург. Но мужественная Лиза скончалась по дороге домой, оставив Радищеву, который в ссылке стал ее гражданским мужем, не только троих детей сестры, но и троих собственных. Глафира Ивановна приняла всех детей на свое попечение – во имя бедных подруг-смолянок, растоптанных политическими играми.

Госпожа Ржевская поставила точку в официальном послании и вздохнула. 26 лет верной и беспорочной службы при дворе – и вот финал: «Покорнейше прошу снять с меня наипочетнейшую обязанность фрейлины Ее Императорского Величества Марии Федоровны в связи с моею болезнию». Болезнь, конечно, предлог. Но сил нет более! Жизнь при дворе Павла I – просто рок какой-то! Где блеск и очарование, где «дела искусства», столь поощряемые покойной Екатериной Великой? Как признанная «арфовая виртуозка», Глафира Ивановна не раз просила разрешения открыть школу арфисток для девочек, потом школу пения. Но солдафон Павел всегда отказывал. А неделю назад он собственноручно вычеркнул фамилию Ржевской из наградного списка, фыркнув: «Место женщины на кухне!» Вот после этого Глафира и подала в отставку.

Но это не спасло! Злопамятный Павел отыгрался на ее близких. В сентябре 1800 года ее мужа Алексея Ржевского сместили с сенаторской должности. А в 1801 году прямо на дворцовом маскараде сына Глафиры взяли под стражу и бросили в каземат по совершенно смехотворному обвинению: якобы во время полонеза он слишком приблизился к танцующему императору. И если б не заступничество цесаревича, будущего Александра I, не побоявшегося гнева своего сумасбродного папаши, неизвестно, чем бы все кончилось! Да только нельзя творить зло безнаказанно – есть и Высший Судия. Ровно через четыре недели Павла I не стало…

Тяжело опираясь на палку, Глафира Ивановна шла по бельэтажу Смольного. В гостевой комнате по-прежнему висел ее портрет, написанный блистательным живописцем Левицким – юная Глаша Алымова в белом платье «на большом панье» перебирает струны арфы. Сколько же лет прошло с тех пор – неужто 40?! А ведь, кажется, это было совсем недавно…

27 лет она была Глафирой Ржевской, а после смерти Алексея – Глафирой Маскле, поскольку вышла замуж за милейшего Ипполита Петровича Маскле, известного переводчика басен Крылова на французский язык. И вот теперь Глафира Ивановна смотрит на портрет своей давней юности.

Какой беззаботной она была, сколько надежд светилось в глазах! Ее называли «первой красавицей», «первой смолянкой» и ждали, что она всегда будет поступать «по правилам». Но у нее были свои правила жизни и свои мысли. Она всегда заступалась за обиженных и осталась верной дружбе смолянок. Правда, от интриг и хлопот двора она предпочла переехать в более спокойную Москву в усадьбу к сыну. Здесь Глафира Ржевская-Маскле и скончалась в 1826 году, упокоившись на Ваганьковском кладбище. Ей шел 68-й год.

Но история быстро забыла о первой смолянке. А ведь не будь ее и ее подруг, возможно, и сейчас никто не заикался бы о женском образовании, равноправии, а о женщинах-депутатах, мэрах или сенаторах и вообще бы речи не было.

Тайны портретов Смольного

Как известно, Институт благородных девиц жил абсолютно замкнуто. Попав в его стены, воспитанницы становились затворницами и могли увидеть родных, только перейдя на старшую ступень.

Впрочем, иногда смолянкам дозволялось выходить за стены института – на гулянье в Летний сад. Первый такой выход первого выпуска (того самого, где училась Глафира Алымова) состоялся в мае 1773 года – после девяти лет затворничества. Мало того что гулянье это произвело фурор, но и стало событием общественным, почти политическим, ибо во время оного девицы не просто выходили погулять, но представлялись обществу. Одновременно Петербургу демонстрировалась и сама екатерининская система образования и просвещения. Поэтому о прогулке смолянок по Летнему саду оповестила правительственная газета «Санкт-Петербургские новости», подав событие как нечто неординарное, имеющее государственный резонанс.

Заметка отмечала, что появление смолянок вызвало «истинно общественный интерес». Конечно, ради спокойствия «робких девиц» пришлось удалить всех посетителей из Летнего сада и даже наглухо закрыть ворота. Но городские обыватели все равно облепили садовую решетку, а особо любопытные даже взобрались на ее чугунные узоры.

После газетного сообщения появился даже сборник стихотворений с благопристойным названием: «Стихи благородным девицам первого возраста, воспитываемым в Новодевичьем монастыре [так горожане по старинке все еще называли Смольный], на присутствии их в первый раз в саду летнего Е.И.В. [Ее Императорского Величества] дома сего 1773 г. мая 20 ч.[исла]». Знаменитый поэт А.П. Сумароков так откликнулся на это событие:

Однако хотя прогулка смолянок по саду, а потом плаванье в лодке по Неве и вызвали ажиотаж, но переломить общественное убеждение не смогли. Общество мнения не сменило: от образования девице один вред! И долго еще по Петербургу ходили злые анекдотические шутки о том, что у образованных девиц по две головы и только уродины способны учиться. Да и что греха таить, те, кто влезал на решетку Летнего сада, всерьез думали, что увидят страшилищ.

Родственница Пушкина

Но мы сегодня можем увидеть, как по-настоящему выглядели девочки-смолянки 1772–1773 годов – те первые, чьими головами в прямом смысле был пробит барьер, стоявший на пути образования российских женщин. Великий живописец Д.Г. Левицкий создал по заказу Екатерины семь замечательнейших портретов лучших воспитанниц Императорского воспитательного общества благородных девиц. Из них самый интригующий – «детский», где изображены две девочки: крошечная воспитанница «первой ступени» Анастасия Давыдова и ее подруга чуть постарше – Феодосья Ржевская. Обе девочки в обыденных платьях: младшая – «кофулька» Давыдова – в платье кофейного цвета, «голубица» Ржевская в темно-голубом платье «второй ступени». По этим изображениям мы можем понять, что воспитанницы Смольного института отнюдь не ходили как оборванки из детского дома. Напротив, на них модные наряды из дорогого шерстяного английского сукна с оборками, бантами и воланами. Конечно, на девочках нет драгоценных украшений, но на шее старшей Ржевской – темно-синяя бархотка. Видно, как обе девочки старательно позируют художнику, воспринимая это как новую игру – «во взрослых».