Великие Цезари, стр. 12

Цицерон так же поддержал Катона, разразившись очередной, четвертой по счету Катилинарией.

После этих речей Катона стали величать «достославным и великим человеком» и обвинять самих себя в трусости и соглашательстве. Вот такова была харизма Катона, этой ходящей босиком совести и суровой морали Рима, что весь сенат единогласно принял постановление в его редакции.

Цезарь на этот раз проиграл. Сенат не пошел за ним. На этот раз не пошел, но у него было все еще впереди, несмотря на то, что в его возрасте Александра Македонского уже не было в живых.

Как не стало в живых Катилины, павшего славной смертью воина на поле брани. «Лицо его, – пишет Саллюстий, – сохранило то же выражение неукротимой силы, какое оно имело при жизни».

Глава III. Выше подозрений

Выступление в защиту заговорщиков едва не стоило Цезарю жизни. Только он вышел из храма Согласия, где происходило заседание, на него набросились с мечами вооруженные охранники Цицерона, однако на его защиту встал Курион, да и консул дал знать своей охране, чтобы Цезаря не трогали.

Любопытно, что Цицерон не упоминает об этом случае в мемуарах о своем консульстве. Он непомерно хвастался своими действиями во время заговора Катилины и называл себя спасителем отечества. Ему и вправду было дано ликующим народом почетное звание Отца отечества. Он так высоко ставил себе в заслугу победу над заговорщиками, что даже сравнивал свои героические деяния в Риме с победами полководцев, того же Помпея, говоря: «…заслуга завоевания новых провинций, куда мы можем выезжать, не может оказаться выше забот о том, чтобы у отсутствующих после их побед было куда возвращаться». Вот так.

На очередном заседании сената над головой Цезаря разразилась настоящая гроза. Против него было выдвинуто обвинение в связях с Катилиной и пособничестве заговору. Если бы вина Цезаря была доказана, он вполне мог бы разделить судьбу казненных катилинарцев. Некий Луций Веттий сообщал в доносе, что у него есть собственноручное письмо Цезаря к Катилине, а другой доносчик Квинт Курий утверждал, что ему сам Катилина говорил о причастности Цезаря к заговору. Цезарь привлек в свидетели своей непричастности Цицерона, который хоть и неохотно, но подтвердил, что Цезарь сам ему сообщил некоторые подробности о заговоре, так что он не был среди них, иначе не стал бы засвечивать своих якобы сообщников. Если это действительно так, если Цезарь сообщал консулу Цицерону о подготовке переворота, то, стало быть, в определенный момент осознал, что ничего с Катилиной не получится, и решил себя обезопасить – он всегда вел двойную игру и просчитывал, что из этого выйдет; вероятней всего, так оно и было.

Основной обвинитель Луций Веттий был брошен в тюрьму, так что гроза обошла нашего героя стороной, и он вновь оказался «выше подозрений». Хотя тот факт, что и обвинитель, а также следователь, который взял от него жалобу, а он не имел права принимать донос на старшего по должности, то есть претора Цезаря, оказались в тюрьме, бросает на нашего героя довольно неприглядную тень. Наверняка несчастные пострадали не без «содействия» заинтересованного в этом претора.

Когда Цезарь в конце жизни сломал республике хребет и стал единодержавным правителем, друзья Цицерона пеняли ему в кулуарах, что в том достопамятном году, когда он был консулом, вполне мог бы обвинить Цезаря в заговоре Катилины, и тем самым избавить страну от тирана задолго до мартовских ид сорок четвертого года. И вправду, а почему Цицерон «прикрыл» Цезаря? Основной причиной скорей всего были долги. Цицерон любил жить на широкую ногу, покупал усадьбу за усадьбой, коллекционировал произведения искусства, был страстным букинистом, поэтому всегда нуждался в деньгах. Сибарит в нем тогда победил демократа.

А в сенате в тот памятный день гвалт стоял невообразимый. Многие хотели бы видеть обвиненным популярного в народе и набиравшего силу и влияние Цезаря. Вокруг курии собралась огромная толпа с требованием отпустить Цезаря. Обстановка в сенате и вокруг него стала так накаляться, что Катон и другие его противники, жаждущие крови Цезаря, вынуждены были отступить и удовлетвориться обеляющими претора показаниями Цицерона. Более того, Катон, осознавший серьезную угрозу со стороны готового взбунтоваться народа, вынужден был выдвинуть предложение о раздаче бесплатного хлеба неимущим, снимая тем самым напряжение и нивелируя популистские поползновения Цезаря, становящегося любимчиком толпы. При всем своем твердолобом консерватизме и упрямстве Катон не лишен был политической изворотливости и смекалки.

Противостояние между этими выдающимися личностями древнего Рима было непримиримым до самой смерти Катона, и в связи с этим здесь уместно поместить длинную цитату из Саллюстия:

«Итак, их происхождение, возраст и красноречие были почти равны; величие духа у них, как и слава, были одинаковы, но у каждого – по-своему. Цезаря за его благодеяния и щедрость считали великим, за безупречную жизнь – Катона. Первый прославился мягкосердечием и милосердием, второму придавала достоинства его строгость. Цезарь достиг славы, одаривая, помогая, прощая, Катон – не наделяя ничем. Один был прибежищем для несчастных, другой – погибелью для дурных. Первого восхваляли за снисходительность, второго – за его твердость. Наконец, Цезарь поставил себе за правило трудиться, быть бдительным; заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, новой войны, в которой его доблесть могла бы заблистать. Катона же отличали умеренность, чувство долга, но больше всего суровость. Он соперничал не в богатстве с богатым и не во власти с властолюбцем, но со стойким в мужестве, со скромным в совестливости, с бескорыстным в воздержности. Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним».

О внешнем облике Цезаря мы уже говорили в первой главе, давайте теперь бросим беглый взгляд на репродукцию бронзового бюста Катона, найденного во время Второй мировой войны в Марокко. Вероятно, работа выполнена незадолго до его смерти в африканском городе Утике в сорок шестом году; сам факт находки этого великолепного скульптурного портрета в африканском государстве свидетельствует об этом.

Перед нами пятидесятилетний человек с короткой по тогдашней моде прической, слегка скрывающей широкий, но не высокий лоб. Энергичный подбородок и волевой рот говорят о стойком и непреклонном характере, но чуть сдвинутые брови, открывающие у переносья надбровные бугорки и морщины на лбу, дают портрету общее выражение трагического мироощущения. В глазных впадинах словно таится горечь от сознания непоправимости несовершенств этого мира и утраты веры от невзгод и грядущей неопределенности судьбы.

В год достославного консульства Цицерона, когда был подавлен заговор Катилины, Цезарь был избран великим понтификом. На эту высокую должность главного жреца государства претендовали люди гораздо более известные и влиятельные, нежели в ту пору Цезарь. Казалось бы, ему едва ли удастся одолеть своих соперников, однако он победил, причем для этого ему пришлось залезть в огромные долги. В день выборов, уходя из дома, он сказал своей матери: «Или я вернусь понтификом, или совсем не вернусь».

А на следующий, шестьдесят второй год, он, мы уже знаем, получил претуру и, как пишет Плутарх, «этот год прошел спокойно, и лишь в собственном доме Цезаря произошел неприятный случай».

Сейчас мы о нем и расскажем. Вторая жена Цезаря Помпея, похоже, не считала супружескую верность одной из своих добродетелей. Ее любовником был Клодий, молодой человек из старинной и знатной семьи, один из когорты так называемой золотой молодежи, почитавшей распутство и пьянство за первые свои доблести.

У древних римлянок существовал свой женский день, который назывался праздником Доброй Богини (Bona Dea). Никого из мужчин на эти таинства не допускали. Плутарх пишет, что «женщины, участвующие в ее (Доброй Богини) празднике, покрывают шатер виноградными лозами, и у ног богини помещается в соответствии с мифом священная змея». Все это происходило ночью и сопровождалось музыкой, пением и танцами – в сущности, это все, что нам известно об этом обряде, кроме того, что он отмечался дважды в году. В мае религиозное действо проходило в храме Фавны, а в декабре женщины собирались в доме одного из высших магистратов, консула или претора. При этом, разумеется, все мужчины из дома уходили, и что там происходило – об этом знали только древние римлянки.