Большое сочинение про бабушку, стр. 7

Одежду стирали на речке. Когда мыла не было, рвали мыльнянку, растение такое, и очень хорошо ею всё отстирывали.

Гладили тяжёлыми утюгами. В один нужно было угли насыпать. А другой просто ставили на печку, чтобы нагревался. Ещё был малюсенький утюжок, как игрушечный, но тоже железный. Им кружева утюжили. У нас даже рубель дома был, хотя им уже не пользовались. Рубель — не деньги, а длинная деревянная палка с зазубринами. Берёшь рубашку, оборачиваешь её вокруг гигантской скалки, а рубелем эту скалку с рубахой начинаешь катать по столу туда-сюда. Но мы с братьями его для других целей использовали. Если по зубцам рубеля пронести деревяшкой, получается очень музыкальный звук. Вот и вооружались: рубелем, стиральной доской, ложками деревянными, бубенцами со сбруи нашего коня Ветерка и устраивали концерты. Родителям некогда слушать, а у мамы Поли болела нога, она от нас не могла убежать. Мамой Полей звали мою бабушку, мамину маму. И дети, и внуки, и правнуки, и племянники — все называли её мамой Полей. Она с восьми лет нянькой работала, для всех мамой стала. Ещё маме Поле приходилось выслушивать наш самодельный «театр у микрофона», «новости с полей» и смотреть представление с медведем. За медведя был кто-нибудь из животных, кого удавалось поймать: пёс Драник, кошка Кика, а если братцы ящерицу поймают, то и её к искусству приобщали.

Играли мы много. Но и работали немало. У нас с тобой раз-раз — и порядок, а раньше на это весь день уходил. Вернусь в субботы из школы и начинается… Половики на улицу, посуду в таз, всё с печки и полатей — на пол, а потом тоже на улицу — вытрясать, выхлопывать. Пол скребём, окна трём, паутину куриным крылышком со стен и потолка собираем. Зимой в сенях пол мыть холодно, от воды и рук пар идёт. Если ещё мама стирку затеет, то в баню уже в потёмках шли. Стирали руками, в большом тазу. Полоскать ходили на речку. Как бельё пахло… Сейчас кондиционеры придумали для этого, а надо-то в чистой реке прополоскать, на свежем воздухе высушить. Знаешь, как машину стиральную изобрели? Глядя на маслобойку. Первые машины были такие же: пестик с крестовиной, только не сливки он гонял, а бельё. Мы первыми в деревне этот агрегат купили, когда у меня уже твоя мама родилась. Вся округа приходила смотреть, как он там вертит.

Перед большими праздниками стены и печку подбеливали. Известь вместо краски и обоев тогда была. Её у нас же на горе и добывали. Бросаешь в ведро с водой камень белый, водой заливаешь — шипит. Берёшь кисточку из ковыля, что вокруг деревни рос, и ровненько белишь. Не в магазин ходили за нужными вещами, а за деревню. Травинки-ковылинки прилипают к стенам, рисунки получаются. Спросонья на них интересно глядеть, истории придумывать.

Последний штрих — полотенцем нарядным украсить зеркало. Но это не только для красоты делали. Чтобы из зазеркального мира никто не пожаловал, и вешали полотенца с красной обережной вышивкой. Хотя если кого спросишь, отвечали: для красоты. В другие миры верить стало нельзя, поэтому и забывалось, откуда такие привычки. Вот, к примеру, после заката мусор из дома не выносили. Если кто из родственников уезжал, в доме пол не подметали, пока он до места не доберётся. Начиная уборку, покрывали голову платком. А были дни, когда ни в коем случае нельзя было прибираться. Такие дни все любили.

Вечером в субботу, после уборки, обязательно баня. По всей деревне баньки дымят. Банный дым ни с каким не спутаешь. Берёзой пахнет. Пока я маленькая была, в конце мытья мама всегда выливала на меня ковш чистой прохладной воды и говорила: «Как с гуся вода, так с тебя худоба», и потом скорее одеваться. Бежишь по улице до дома — если зимой, от тебя жаром пышет как от паровоза. У крыльца тормознёшь, в небо посмотришь. Звёзд столько, что от удивлении плакать хочется. Думаешь: не может быть, чтобы на какой-нибудь из них кто-нибудь не жил. Бог не Бог, а хоть кто-нибудь.

Утром в воскресенье просыпались от запаха блинов. Спускаешься с полатей, умылся и сразу за стол. И весь день можно бездельничать. Только кур с утками накормишь, яйца соберёшь, воды из колодца принесёшь, золу из печки выбросишь, летом — корову встретить сходишь на околицу. Если зима — дров и кизяков в избу наносишь. Делать кизяки — это тоже было отдельное большое дело и для детей, и для взрослых. Ничего не выбрасывалось, всё в дело шло. Даже навоз. Из навоза и соломы кизяки месили, лепили, высушивали. А потом печи топили. Переделаешь дела — и в гости к подружкам или на улицу играть.

Телефон! Тебе Иришка, наверное, звонит. А у нас телефонов долго не было. Идёшь, к кому тебе надо, в окошко стукнешь…

Иришка сегодня у меня ночует. У Иришки нет братьев и сестёр. У меня тоже. Мама говорит, что ей хватает меня одной. У бабушки в семье было шестеро детей, но двое умерли, и даже бабушка Макрида не помогла. Мне иногда очень хочется брата или сестру. И тогда мне разрешают пригласить в гости Иришку. Это здорово. Можно вместе играть в карты или на компьютере, а потом шептаться полночи. А ещё страшные истории можно сочинять. Нам родители не разрешают ужастики смотреть, поэтому мы сами придумываем про ведьм, вампиров. Или про пирожки с ногтями. Только это сначала страшно, а потом смешно — мы же знаем, что это неправда.

— Бабуль! — зову я… — А вы в детстве друг другу страшные истории рассказывали?

— Ещё какие. — Бабушка заходит в мою комнату. В руках у неё вязание. Бабушка сама нам носки вяжет из моих старых шерстяных кофт. Хотя сейчас в магазине можно любые вещи купить.

— Про скелетов рассказывали? — спрашиваю я.

— Что же можно страшного про скелеты рассказать, они ведь неживые… Мы про войну рассказывали. Вот это было страшно. Когда живые люди живых людей уничтожали. А ещё про волков. Их вокруг деревни много водилось. А самая страшная история — это про волков и про войну вместе. Про моего папку.

— Расскажи, — просим мы с Иришкой. В комнате у нас, для большего страха, темно. Бабушка садится на край моей кровати, разглаживает простынку, поправляет одеяло и рассказывает:

ПРО САМЫЙ БОЛЬШОЙ СТРАХ

Вечером мы с братьями укладывались на полатях. А родители спали на кровати. Папа её сам сделал. У нас было радио, и мы перед сном слушали концерт или «Театр у микрофона». Но иногда радио барахлило и мы друг другу начинали рассказывать страшные истории. Или просили папку рассказать.

Мой отец, твой прадед, родился на Волге в деревне Эбенфельд. В переводе — Ровное Поле. По национальности он немец. В их деревне даже не говорили на русском. И в соседних деревнях тоже. Потому что здесь была Поволжская немецкая республика. Раньше у нас страна была совсем другая. Называлась Советский Союз. У нас было много республик: Украинская Советская республика, Белорусская, Таджикская — много-много народов в Советском Союзе жило. Границ не было. Как сейчас в Европе, так и у нас было. Вот и немцы тоже жили. Рядом с ними в своих деревнях жили русские. В своих — украинцы. Хочешь — живи сам по себе, хочешь, приходи в гости к соседу. У нас в стране знаешь сколько народов живёт? Больше ста семидесяти. Кто-то на своих землях с древних времён. А кто-то не так давно. На Урале или на Алтае русские совсем недавно поселились. Когда-то царица Екатерина, она ведь родом тоже из Германии, пригласила в Россию немцев. Земли на всех хватало, а рабочих рук было мало. Но вот началась Вторая мировая война. Германия напала на Советский Союз. Сталин — главный в стране он тогда был, испугался, что поволжские немцы будут помогать фашистам, раз они им родственники и с ними на одном языке говорят. Немцев назвали предателями и решили срочно отправить подальше от фронта. Генриху, прадеду твоему, тогда было четырнадцать лет. Чуть старше тебя. Все были объявлены предателями: и старенький дедушка Теодор, и малышка Мария, и Генрих — самый весёлый парнишка в деревне. В Ровнополье жило много людей. Большая была деревня. Со школой. Аккуратным заборчиком из камня обнесена, деревцами обсажена. Ведь эта земля родной им стала.