Дикие карты, стр. 92

– Они снова сели мне на хвост, – говорит он голосом, полным обреченности, ненависти, наркотической ярости и паранойи. – Все против меня. – Кройд смотрит на меня, и готово: я понимаю, что по уши влип в дерьмо. – Это ты навел их, – говорит он, и я убеждаю его: все не так, он мне нравится, у меня куча друзей-джокеров, и тут на улице начинают мигать красные и синие вспышки.

Кройд вскакивает на ноги, хватает меня за шкирку и вопит:

– Я не джокер, мать твою, я туз, понял, скотина? – и швыряет меня прямо в другую витрину, которая еще не разбита.

...Пока я валяюсь в канаве и истекаю кровью, он совершает собственный выход с шестью бутылками «Дос Эквиса» под мышкой, и копы начинают палить в него, но он только смеется над ними, потом начинает карабкаться вверх. Его когти оставляют в кирпичах глубокие отметины. Когда он оказывается на крыше, то первым делом воет на луну, потом расстегивает портки и поливает нас всех, прежде чем скрыться...

Стивен Ли

Нити

«Strings»

Смерть Андреа Уитмен была целиком и полностью на совести Кукольника. Без него подспудная страсть, которую четырнадцатилетний умственно отсталый парнишка питал к своей юной соседке, никогда не вылилась бы в ослепляющую ярость. Это не Роджер Пеллмен заманил Андреа в рощицу за школой Святого сердца в предместье Цинциннати и там сорвал с насмерть перепуганной девочки одежду. Это не он снова и снова вонзал свою странно затвердевшую плоть в Андреа, пока его не сотрясла мощная, опустошающая разрядка. Это не он взглянул на распростертую на земле девочку с перепачканными темной кровью бедрами и ощутил неодолимое отвращение, которое заставило его схватить с земли большой плоский камень. Это не он превратил белокурую голову Андреа в неузнаваемое месиво из окровавленной плоти и раздробленных костей. Это не он пришел домой голый, с ног до головы покрытый ее засохшей кровью.

Роджер Пеллмен никогда не сделал бы ничего подобного, если бы не Кукольник, притаившийся в неведомых закоулках его бедного поврежденного рассудка, паразитировавший на эмоциях, которые он обнаружил там, манипулировавший мальчиком и разжигавший юношескую лихорадку, снедавшую его тело. Разум Роджера был слабым, податливым и беззащитным; Кукольник надругался над ним ничуть не менее жестоко, чем Роджер – над телом Андреа.

Кукольнику было одиннадцать лет. Он ненавидел Андреа, ненавидел ее со всем жаром избалованного ребенка – за то, что она предала его и посмеялась над ним. Кукольник был мстительной фантазией мальчика, зараженного вирусом дикой карты, мальчика, который по глупости признался ей в том, что она ему нравится. Возможно, сказал он девочке, которая была старше его, когда-нибудь они даже поженятся. При этих словах брови Андреа поползли вверх, и она со смешком убежала прочь. На следующее же утро на него показывала пальцами вся школа, и он с обжигающим стыдом понял, что она рассказала об этом всем своим подружкам.

Роджер Пеллмен грубо сокрушил девственность Андреа, и Кукольник ощутил слабый отголосок его исступления. Когда бедный недоумок с размаху опустил булыжник на заплаканное лицо девочки и услышал влажный хруст кости, Кукольник задохнулся. Он едва удержался на ногах от наслаждения, которое овладело им.

Его ошеломляющий отклик на это первое убийство оказался одновременно пугающим и завораживающим. Еще многие месяцы он не спешил пускать эту силу в ход, опасаясь вновь утратить власть над собой, впасть в то же неистовство. Но, как и все запретное, это стремление снедало его. В последующие пять лет Кукольник по разным причинам выходил на сцену и убивал еще семь раз.

Он думал об этой силе как о некой сущности, полностью обособленной от него. Сокрытая в глубинах его души, она была Кукольником – переплетением нитей, тянущихся от его незримых пальцев, повинуясь которым на их концах дергались самые причудливые куклы.

ТЕДДИ И ДЖИММИ МУТЯТ ВОДУ

ХАРТМАНН, ДЖЕКСОН, ЮДАЛЛ

ПЫТАЮТСЯ ДОСТИЧЬ КОМПРОМИССА

«Нью-Йорк дейли ньюс», 14 июля 1976 года

ХАРТМАНН В СВОЕЙ ПРЕДВЫБОРНОЙ ПЛАТФОРМЕ ОБЕЩАЕТ БОРОТЬСЯ ЗА ПРАВА ДЖОКЕРОВ

«Нью-Йорк таймс», 14 июля 1976 года

Сенатор Грег Хартманн вышел из кабины лифта в фойе «Козырных тузов». Следом за ним тянулась его свита: два сотрудника спецслужб, его помощники Джон Верзен и Эми Соренсон и четверо репортеров, имена которых вылетели у него из головы, едва он начал подниматься на лифте. В кабине было тесно. Спецагенты в темных очках недовольно заворчали, когда Грег стал настаивать, что они все отлично поместятся в лифте.

Хирам Уорчестёр уже ждал их. Он представлял собой внушительное зрелище – неохватных размеров мужчина, двигавшийся с неожиданной легкостью и проворством. Он стремительно преодолел фойе и двинулся им навстречу с протянутой рукой и улыбкой, рвущейся с полного бородатого лица. Сквозь огромные окна ресторана лились лучи заходящего солнца, золотили обширную лысину Хирама.

– Сенатор! – радушно воскликнул он. – Рад снова видеть вас.

– И я вас тоже, Хирам. – Грег кивнул головой на свою многочисленную свиту и сокрушенно улыбнулся. – По-моему, вы знакомы с Джоном и Эми. Остальным придется представиться самостоятельно. Они теперь у меня вроде мебели.

Репортеры посмеялись, телохранители позволили себе скупо улыбнуться.

Хирам ухмыльнулся.

– Боюсь, такова расплата за ваше кандидатство, сенатор. Но выглядите вы, как всегда, превосходно. Ваш пиджак безупречен. – Толстяк отступил от Грега на шаг и окинул его одобрительным взглядом. Потом склонился ближе и заговорщицки понизил голос – Пожалуй, вам стоило бы преподать Тахиону несколько уроков относительно того, как следует одеваться. Видели бы вы, во что достойный доктор вырядился сегодня вечером... – Он закатил светло-карие глаза в притворном ужасе и рассмеялся. – Впрочем, я что-то заболтался; ваш столик уже накрыт.

– Насколько я понимаю, мои гости уже здесь.

Уголки губ Хирама поползли вниз.

– Да. С женщиной все в порядке, хотя на мой вкус она чересчур много пьет, но если бы карлик не был вашим гостем, я приказал бы выставить его за дверь. Ладно бы он просто привлекал к себе всеобщее внимание, так он еще и чудовищно груб с обслугой.

– Я позабочусь о том, чтобы он вел себя пристойно, Хирам.

Грег покачал головой, причесал рукой пепельные волосы. Наружность у него была бесцветная и совершенно ничем не примечательная. Хартманн не принадлежал ни к тому типу лощеных и чрезвычайно озабоченных своей внешностью молодых политиков, которые вышли на сцену в начале семидесятых, ни к приземистым и самодовольным представителям старой гвардии. Хирам считал Грега человеком дружелюбным и естественным, искренне пекущимся о благе своих избирателей. Будучи председателем СКИВПТа, Грег демонстрировал сострадание ко всем, кого поразил вирус дикой карты. Под руководством сенатора различные ограничивающие законы, касающиеся жертв вируса, стали соблюдаться не так строго, были отменены или на них благоразумно закрывали глаза. Постановления о контроле способностей экзотов и об особом наборе на воинскую службу юридически все еще действовали, но сенатор Хартманн запретил всем своим подчиненным приводить их в исполнение. Хирам часто поражался той ловкости, с которой Грегу удавалось регулировать столь щекотливую область, как взаимоотношения общества с джокерами. «Друг Джокертауна» – вот каким эпитетом наградила его как-то раз «Тайм» в одной статье (к которой прилагалась фотография Грега, пожимающего руку Рэнделлу, швейцару «Дома Смеха», – вместо руки у Рэнделла была клешня, а в центре ладони торчала гроздь омерзительных слизких глаз). Для Хирама сенатор был тем самым «хорошим человеком», которого так нечасто встретишь среди политиков.

Грег вздохнул, и Хирам увидел, что под сенаторской маской добродушия скрывается многодневная усталость.