Записки охотника Восточной Сибири, стр. 93

Зимою орочоны гоняют сохатых на лыжах, особенно в великом посту, когда бывает наст. Чем больше и тверже снег, тем скорее заганивают сохатых и прикалывают рогатинами или пристреливают из винтовок. Надо заметить, что орочоны — большие мастера бегать на лыжах, делать их и взбираться на них на самые крутые и высокие горы, но спускаться с них на лыжах они боятся.

Про сохатых я слышал много рассказов от достоверных охотников, но все описывать не стоит, да и незачем. Сообщу здесь один из них, наиболее замечательный и характеризующий сохатого, слышанный мною из уст того самого промышленника, который был главным участником этого случая. Нисколько не утрируя, я постараюсь передать и склад самой речи рассказчика. Вот что я слышал от него, сидя около походного котелка после удачного промысла и аппетитно посматривая на варящуюся баранью похлебку.

«Почитай лет с восемь тому назад сидел я один на небольшом озерке, в страшной глухой тайге, и дожидался сохатого, который свежо (недавно) просто опустил (исходил, истоптал) все берега. Приход у него был с сиверу. Я сделал на другом, полуденном берегу небольшую сидьбочку в камыше и спрятался в ней, когда стало смеркаться. Вот я сидеть, вот сидеть — нету зверя, нейдет да и шабаш! Что за диковинка, думаю я, неужли сегодня он не придет, анафемская сила?..» Да, так-таки и сказал, значит, изругался анафемой. А это мне и ничего, значит, тогды мне и в ум не пало, что я, мол, изругался. Ну ладно, сижу. Вот маленько погодя слышу в сиверу (в лесу) — тряск, да столь громко, а вот и еще — тряск, тряск! У меня так сердце и застучало. «Ну не он, так медведь, а уж кто-то идет», — подумал я на уме. А вот гляжу: и вылетел на закраек бычище, постоял маленько, почухал да и понесся прямо к озерку, да так рысью проклятый и наливает. Прибежал к берегу, не опнулся, а прямо бултых в воду и давай-ка по ней плавать да нырять. «Эк тебя выдернуло, — подумал я, — словно на срок прибежал к озеру-то. Постой, дружище! Дай-ко мне только наладиться, я тебя взбрызну…» А уж темненько стало. Вот я приловчился, изготовился и жду, когда он вылезет на берег, а то в воде-то его худо и видко (видно). Гляжу: сохатый плавал, плавал, нырял, нырял, а тут и вылез на берег да и стал отряхиваться. Я скорей приложился да как цопну его в бок-от, он как прыснет с пули-то, индо свет перевернулся, так берег ходенем и заходил, я в сидьбе-то, как в зыбке, так и зачапался… Ну, убежал мой сохатый в лес, недалеко от меня, слышу — улегся да и стонет, словно человек. «Слава тебе, господи! Верно, я тебя порядочно оцарапал, когда стонешь», — подумал я да и стал скорее заряжать свою винтовку. Вот зарядил — сижу опять в сидьбе, притулился по-прежнему, авось, думаю, еще кто-нибудь придет и взвеселит сердце. Сидел, сидел — да и заснул. Долго ль, коротко ль я спал — не знаю. Вот только и слышу сквозь сон, что кто-то по берегу озера ходит. Нет-нет да и сбулькнет по воде-то. Я очкнулся и вижу: саженях в десяти от меня ходит козуля. Я скорей прищурился да как торнул ее, вот и полетела моя козуля на бок да и задрыгалась. А сохатый-то, надо быть, услыхал голк-то, соскочил да нутко ко мне. Куда мне деваться? Я в озеро, и он ко мне, я на ту сторону, и он было туда же. Но, посчастию, рана-то у него была сквозная, он плавать-то и не может — вода-то его заливает, чего ли. Смотрю: воротился назад, на берег, натакался на сидьбу да и давай-ко пластать копытами все, что в ней было, только клочья летят. Я едва-едва выполз на другой берег — так уморился. Ну да шутка ли: плыл в портках и в рубахе почитай сажен с тридцать, как же тут не пристанешь! Смотрю: сохатый мой как ни сердился, но пошел прочь от сидьбы и лег на берегу, а сам так головой и мотает, верно, жутко стало и самому-то! Пуля не свой брат, хоть кого так забарандычит. Вот он лежал, лежал да и забрыкался. А я продрог, зуб на зуб свести не могу, так и трясусь, как в лихоманке, инда глаза вздрагивают. Ну уж как вижу, что зверь уснул, я скорее обежал кругом озерко, подскочил к сидьбе, смотрю — чисто, ладно сделал: винтовка изогнута, сошки сломаны, ергачишка (изношенный кизляк) весь изорван, армячишко тоже, потник еще был со мной маленький, так от него только шерсть одна осталась… Славно убрал! Как меня-то только господь помиловал, а то тоже бы изодрал на части! Вот оно что значит выругаться-то, ваше благородие!.. И тебе когды доведется, брат, над зверем никогды не диканься, а все говори: как бог даст да как бог велит. А то, брат, худо бывает…» — заключил рассказчик, снял с тагана котелок, перекрестился на восток и принялся вместе со мной уписывать похлебку…

2. ИЗЮБР

Не должно смешивать, как многие делают, слова изюбр и зубр, как сходные между собою по созвучию, но обозначающие животных, которые резко отличаются одно от другого. Зубр и изюбр — животные совершенно разные, не имеющие никакого соотношения между собою не только по образу жизни, но и по наружному виду. Зубр похож на обыкновенного быка, а изюбр — на северного оленя, следовательно, разница очевидна.

Смотря с охотничьей точки зрения, изюбр в здешнем крае должен занять бесспорно первое место в разряде копытчатых диких животных по весьма уважительным причинам, которые увидит сам читатель. В моих же заметках сохатый занял первенство, собственно, по своей величине, массивности, силе и смелости: этими свойствами он превосходит изюбра. Но сибиряк-промышленник никогда со мной не согласится и всегда поставит изюбра выше сохатого уже потому только, что первый хитрее, пугливее, быстрее и осторожнее последнего, так что добыть его несравненно труднее, чем сохатого, там, где они водятся в одинаковом количестве. Но вот главная причина, дающая первенство изюбру, — это панты, весенние рога изюбра, стоящие иногда довольно дорого, тогда как рога сохатого нередко бросаются на месте убоя зверя без всякой выгоды.

Откуда произошло слово изюбр и все ли его знают? Это вопрос, который я берусь решить только в последней его половине, именно: я уверен, что слово изюбр знакомо не всем. Я первый несколько лет назад принадлежал к числу этих незнающих. Спасибо сибирским промышленникам, что они меня познакомили с этим словом и самим зверем уже после слышанных мною лекций нескольких профессоров, читавших зоологию… Действительно, я решительно ничего не слыхал об изюбре от преподавателей зоологии, а потому, выйдя уже в офицеры, не знал того, что в удаленном уголке нашего обширного отечества есть зверь, называющийся изюбром. Да, я не знал этого, и вот почему. Приехав в Сибирь, с жадностию слушал рассказы здешних охотников про изюбра, краснел, а слушал, и слушал так внимательно, что не пропускал мимо ушей ни одного слова, и лишь только повествователи останавливались, как я снова закидывал их вопросами, радовался и утешал себя надеждою, что, быть может, увижу этого зверя сам и познакомлюсь с ним покороче. Помню, с какою тайною улыбкою, хотя и очень охотно, рассказывали мне тогда звероловщики об этом звере. Да, они улыбались, и улыбались ядовито, и эта улыбка тяжело проникла насквозь мою душу, но жадность к познанию подавляла искру гордого самолюбия, и я продолжал их слушать, хотя и очень четко читал на их физиономиях: «Вот неуч-то! Он не знает изюбра, а еще офицер, да и промышленник». И совестно было, да нечего делать: мало ли чего мы не знаем про свое отечество!

В Забайкалье некоторые зовут изюбра просто зверем, как медведя. Здешние тунгусы его называют так: изюбра-быка — бого или бугуй, а матку — торок. В Западной Сибири изюбра, кажется, называют марал.

В настоящее время в Забайкалье изюбров гораздо больше, нежели сохатых, а было время, как говорят старожилы-промышленники, что в старые годы преобладали сохатые. В текущее время год от году сохатых и изюбров становится менее и менее, и это уменьшение так заметно, что оно идет почти в одной пропорции с уменьшением пушного зверя. Причин тому много очевидных, а еще, может быть, больше неизвестных. Я не стану разбирать их, потому что я говорил уже об этом предмете выше, теперь упомяну только о том, что здесь замечено следующее обстоятельство: чем длиннее ряд бесснежных зим, тем наименьше заметна убыль зверей, а иногда даже становится видимой и прибыль, но одна слишком снежная зима, а беда, если две рядом, — и повсеместное уменьшение зверей в одном крае вдруг делается очевидным. Почему это так, решить нетрудно, стоит только познакомиться с сибирской охотой на зверей — как лапчатых, так и копытчатых — и сообразить, что она производится преимущественно зимою и тесно связана с количеством выпавшего снега. Кроме того, уменьшению кличества изюбров в Забайкалье, к сожалению, способствует общая слабая струнка всего человечества — жадность к деньгам. В этом случае жадность имеет тесную связь с уменьшением зверей этого рода именно потому, что изюбр-бык одарен природою огромными ветвистыми рогами, которые в известное время года ценятся весьма дорого китайцами. Об этом обстоятельстве я скажу подробнее в своем месте, а теперь займусь описанием этого красавца необъятных лесов Сибири. И в самом деле, надо видеть изюбра на свободе весною, когда уже он вылиняет и получит настоящий рост рогов, чтобы достойно назвать его красавцем.