Роман И.А. Гончарова «Обломов»: Путеводитель по тексту, стр. 28

Слово «пирамида», — говорит в своей энциклопедии мистических учений Мэнли П. Холл, — по общему признанию, происходит от греч. слова пир, «огонь», что означает символическое представление Единого Божественного Пламени, жизни всех созданий. Джон Тэйлор верит, что слово «пирамида» означает «мера пшеницы»… ^[87]. Как мы уже знаем, мотив огня — основной в положительном образе Ольги Ильинской (напомним сказанное о ней Штольцем: «Это такой огонь, такая жизнь, что даже подчас достается мне». — С. 338). Женившись на Ильинской, тем самым обогатил собственное огневое начало и Штольц. Наконец, жизнь Агафьи Пшеницыной, фамилия которой заключает одно из дополнительных значений «пирамиды», с пробуждением в этой женщине глубокой любви к Илье Ильичу в свой черед «просияла» светом-огнем, так как «бог вложил в эту жизнь душу» (с. 379). «Мистерии, — продолжает Холл, — учат, что божественные энергии от богов нисходят на вершину Пирамиды, которая уподобляется перевернутому дереву, с кроной внизу и корнями вверху» ^[88]. «Из этого перевернутого дерева и божественная мудрость распространяется вниз по наклонным сторонам и растекается по миру» ^[89]. В персонажной пирамиде «Обломова» Ольга Ильинская, Штольц, Агафья Пшеницына составляют именно ее вершину, что делает понимание жизни и человеческого назначения, обретенное данными героями, в особенности заметными и важными для читателей романа.

И еще одним содержательным результатом чревато графическое подобие персонажной системы «Обломова» пирамиде, если считать ее, вслед за М. П. Холлом, «не обсерваторией или гробницей, а первым храмом мистерий» ^[90]. Проходя через этот храм путем сложного мистериального испытания, человек узнавал «секретное и непроизносимое обозначение Верховного Божества», что превращало его самого в пирамиду, «в камерах которой бесчисленное количество других человеческих существ могли бы принять духовное просветление». Для трех вышеназванных персонажей «Обломова» своего рода храмом духовного преображения стала пережитая ими высокая любовь, означавшая для каждого из них «второе рождение» ^[91], а Ольгу наделившая, сверх того, потенциальной способностью стать, по словам Штольца, «матерью-созидательницей и участницей нравственной и общественной жизни целого счастливого поколения» (с. 353).

2. Что такое Обломовка, или Типология «образов жизни»

То весьма далекие от гончаровского идеала полнокровной, целостно-цельной и творческой личности (как «визитеры» Ильи Ильича, Сонечка, барон фон Лангваген), то, напротив, отвечающие ему (как Ольга Ильинская и Штольц) персонажи «Обломова» олицетворяют собою и различные жизнеповедения — образы, способы или типы человеческого существования на фоне его авторской «нормы». Рассмотрение их целесообразно начать с «образа жизни», воссозданного во внесюжетной главе романа «Сон Обломова» (часть первая), к которой по этой причине мы пока обращались лишь косвенно и по другим поводам. Дело в том, что персонифицированный Обломовкой и обломовцами тип бытия напрямую связан с мотивом погасания Ильи Ильича как забвения им своих юношеских устремлений к жизни деятельно-динамичной и творческой и все большей склонности к жизни-покою. Впрочем, житье-бытье предков Ильи Ильича, с подлинно живописным мастерством и в различной авторской тональности (от добродушно иронической, сочувственной до назидательной и даже критической, но никогда — саркастической) обрисованное романистом, имеет для читателей произведения и глубокий безотносительный интерес. Итак, что такое Обломовка?

Как следует из первых же слов главы «Сон Обломова», перед нами не просто несколько деревенек с таким общим названием, а одновременно и «чудный край», и «благословенный уголок земли» (с. 79). При этом «чудной» и «благословенной» видит Обломовку не столько сам романист (он лишь подчеркивает данными эпитетами ее жизненное своеобразие), сколько Илья Ильич, оказавшийся благодаря своему сну в местах его безоблачного детства и отрочества. Однако название «край» и «уголок земли» принадлежат, вне сомнения, самому Гончарову.

Обломовка — край, т. е., согласно В. Далю, некая «земля, область, народ» ^[92], потому что отличается неповторимым жизненным укладом, пространственно-временными и природно-климатическими особенностями, характеристикой которых («Небо там…»; «Солнце там…»; «Горы там…»; «Река там…» и т. д.) ее описание и начинается. Но Обломовка и «уголок» — т. е. нечто скромное, периферийное, потому что область эта, всего «верст на пятнадцать или двадцать вокруг», пребывает в огромной России как «забытый всеми» мирок (с. 80), своими корнями уходящий не в современность, а в весьма древний вид человеческого бытия. Какого именно?

Обратим еще раз внимание на настойчивый мотив тишины, неподвижности и спокойствия, а также сна, в разных синонимических вариациях пронизывающий картину жизни Обломовки от всех и всяких ее обитателей («господ», их слуг и окрестных крестьян) до самой природы: «Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок!»; «Тихо и сонно все в деревне…»; «Та же глубокая тишина и мир лежат и на полях…»; «Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в том краю»; «И Захарка шел дремать в прихожую»; «Солнце стоит неподвижно над головой и жжет траву. Воздух перестал струиться и висит без движения. Ни дерево, ни вода не шелохнутся; над деревней и полем лежит невозмутимая тишина — все как будто вымерло. <…> В двадцати саженях слышно, как <…> в густой траве кто-то храпит, как будто кто-нибудь завалился туда и спит сладким сном»; «И в доме воцарилась мертвая тишина. Настал час всеобщего послеобеденного сна. <…> Это был какой-то всепоглощающий, ничем не победимый сон, истинное подобие смерти» (с. 82, 83, 89).

Что перед нами? «Мертвое или заколдованное царство», как полагал в 1892 году не одобривший гончаровскую Обломовку критик Ю. Н. Говоруха-Отрок ^[93]? В бытии обломовцев, которые «верили всему: и оборотням, и мертвецам» (с. 95), действительно, есть элемент сказочный — вспомним, например, варившиеся и выпекавшиеся ими необыкновенные меды, квасы и пироги (с. 89). Но обломовцы, однако же, не всегда спали, да и сама «обаятельная власть» над ними сна проистекала из их «образа жизни», который был не сказочным, а идиллическим.

В жизненном укладе обломовцев есть отдельные черты идиллии патриархально-барской, покоящейся на старой и искренней вере помещиков и крепостных крестьян в то, что первые вторым — отцы, а вторые своим помещикам дети. Владевшие Обломовкой родители Ильи Ильича не дают читателю повода для упрека в жестком отношении к своим «подданным», от которых они, по существу, не отличаются ни миропониманием, ни основными жизненными интересами. Но и обломовские крестьяне никакому сомнению не подвергают отеческие права над ними их господ. Может, конечно, статься, что барчонок-подросток Илюша, отчего-то недовольный ухваткой обувающего его тридцатилетнего Захара, «поддаст Захарке ногой в нос» (с. 111). Но и это не помешает Захару всей душой любить Обломовку и гордиться своим «столбовым» барином.

Частные приметы идиллии патриархально-дворянской (или — общефеодальной) тем не менее вовсе не заслонили в картине Обломовки и ее обитателей родовых свойств идиллии как одного из древних общечеловеческих типов жизни. Наиболее существенные в их ряду убедительно, с опорой на М. М. Бахтина, вычленила в своем анализе «чудного» обломовского «края» петербургская исследовательница Е. И. Ляпушкина.