Путеводитель по поэзии А.А. Фета, стр. 46
(«Римский дневник 1944 года. Октябрь. 3», 1944)
[Иванов 1995, кн. 2, с. 195] [192].
В конечном счете решение вопроса о мере философичности поэзии Фета и о близости Фета к платоническому двоемирию, столь значимому для романтиков, зависит во многом от позиции исследователя, трактовать ли фетовские поэтические понятия «вечность» и «вечная красота» как своего рода философские категории, отражающие мировоззрение автора, или видеть в них только условные образы, навеянные традицией [193].
Что же касается мнения об отсутствии в фетовской поэзии трагизма, романтического разлада, то оно относительно справедливо — но с очень значительными оговорками — только для лирики 1840—1850-х годов. «Во второй период творчества (1870-е годы) образ лирического героя меняется. Исчезает жизнеутверждающая доминанта в его настроениях, остро ощущается дисгармония между идеальной красотой и земным „безумным“ миром» <…> [Буслакова 2005, с. 239] [194].
Романтическое самоощущение питалось обстановкой — неприятием читателями поэзии Фета, резким отторжением большей частью общества его консервативных взглядов.
Н. Н. Страхов писал графу Л. Н. Толстому: Фет «толковал мне и тогда и на другой день, что чувствует себя совершенно одиноким со своими мыслями о безобразии всего хода нашей жизни» (письмо 1879 г. [Переписка Толстого со Страховым 1914, с. 200]).
Наконец, совершенно не обязательно искать признаки романтизма только с сфере идей и / или мотивов. Поэтический стиль Фета с установкой на метафорические и полуметафорические оттенки значения и на мелодически звучащее слово родствен стилю такого автора, традиционно причисляемого к романтикам, как В. А. Жуковский.
И последнее. Само понятие «романтизм» и представления об «эталоне» романтического стихотворения весьма условны. [195] Так, тот же обыкновенно относимый к романтикам Жуковский может быть понят и как сентименталист [Веселовский 1999], и как предромантик [Вацуро 1994]. И все-таки, если не отказываться от употребления термина «романтизм», едва ли оправданно отрицать романтические основы и природу поэтики автора «Вечерних огней».
«Одним толчком согнать ладью живую…»
Источники текста
Первая публикация — журнал «Русский вестник», 1888, № 1, с. 106. С изменением (седьмая строка «Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам» вместо первоначального варианта: «Дать сердцу жизнь, дать сладость тайным мукам» [Фет 1979, с. 481]) стихотворение включено в состав прижизненного сборника поэзии Фета: Вечерние огни. Выпуск четвертый неизданных стихотворений А. Фета. М., 1891.
Место в структуре прижизненных сборников
В составе четвертого выпуска «Вечерних огней» стихотворение «Одним толчком согнать ладью живую…», четвертое по счету, входит в своеобразный формально не выделенный «цикл» или пласт стихотворений, посвященных теме призвания поэта и поэзии. Из пятидесяти трех поэтических текстов выпуска к нему относятся также стихотворение «Поэтам» (1890), непосредственно предшествующее ему (идущее третьим в сборнике), «На пятидесятилетие музы» (1888), «На пятидесятилетие музы. 29 января 1889 года» (1889), отчасти «Его императорскому высочеству в.к. Константину Константиновичу» (1890), «На юбилей А. Н. Майкова. 30 апреля 1888 года» (1888), «Quasi una fantasia» (1889), (сорок третье стихотворение в составе сборника), комплиментарно-дружеское «Я. П. Полонскому» (1890). Развитие темы в композиции сборника динамично: от программно-декларативных «Поэтам» и «Одним толчком согнать ладью живую…» [196] — своего рода литературных манифестов Фета к глубоко личностным стихотворениям на собственное пятидесятилетие, первое из которых окрашено трагическим предчувствием и ожиданием близкой смерти («Нас отпевают», «Живым карать и награждать, / А нам у гробового входа, — / О, муза! нам велит природа, / Навек смиряяся, молчать»), а второе радостно, мажорно; затем комплиментарные посвящения двум поэтам — великому князю Константину Константиновичу (К. Р.) и А. Н. Майкову, ближе к концу сборника — вновь программное стихотворение с утверждением принципов «чистого искусства» («Радость чуя, / Не хочу я, / Ваших битв») «Quasi una fantasia». И в конце — снижение накала темы в поэтическом обращении к другу — стихотворении «Я. П. Полонскому».
Сквозной мотив ряда из этих стихотворений — устремление ввысь, в небо, полет: «В ваших чертогах мой дух окрылился» («Поэтам»); «Одной волной подняться в жизнь иную» («Одним толчком согнать ладью живую…»); «А певца по поднебесью мчать / Лебединые крылья все будут» («На юбилей А. Н. Майкова. 30 апреля 1888 года»); «Без усилий / С плеском крылий / Залетать — // В мир стремлений, / Преклонений / И молитв» («Quasi una fantasia»). Мотив причастности поэта вечности, звучащий в «Одним толчком согнать ладью живую…», еще более отчетлив в стихотворении «Поэтам»: «Этот листок, что иссох и свалился, / Золотом вечным горит в песнопеньи. // Только у вас мимолетные грезы / Старыми в душу глядятся друзьями, / Только у вас благовонные розы / Вечно восторга блистают слезами» [197].
В плане неосуществленного нового издания, составленном Фетом в 1892 г., «Одним толчком согнать ладью живую…» включено (наряду, например, со стихотворением «Поэтам» в раздел «Элегии и думы», чем подчеркнут его философский характер; в составе раздела стихотворение, конечно, относится к «думам» (см. состав раздела в изд.: [Фет 1959, с. 81–124]).
Композиция. Мотивная структура
Стихотворение, как и большинство строфических лирических произведений Фета, состоит из трех строф, каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой: АБАБ. Границы строф не совпадают с границами больших синтаксических единиц — периодов. Стихотворение состоит из девяти инфинитивных предложений (конструкций «сделать / почувствовать что-то») и двух заключительных изъяснительных предложений традиционной структуры «подлежащее + сказуемое» [198], вводимых посредством дважды повторенной частицы вот. Две заключительные строки звучат как разъяснение и обобщение сказанного прежде. В первом четверостишии три предложения, во втором — пять, в третьем — четыре. Благодаря такому построению текста создается эффект ускорения, убыстрения темпа. Первое предложение занимает целых две строки («Одним толчком согнать ладью живую / С наглаженных отливами песков»), словно выражая инертность, косность непоэтического бытия, которое с некоторым усилием преодолевает стихотворец; преображающий, творящий дар поэта выделен в третьей строке второй строфы, включающей целых два предложения («Дать жизни вздох, дать сладость тайным мукам»), В третьей строфе, где границы предложений совпадают с границами строк, происходит как будто бы гармонизация, упорядочение экстатического поэтического порыва.
192
Показательно также воздействие фетовской поэзии на творчество символистов — неоромантиков: «В русской литературе 1880-х гг. определенно выделяются пласты, объективно близкие к „новому искусству“ следующего десятилетия и привлекавшие внимание символистов, которые <…> могут быть объединены понятием „предсимволизм“. Это — лирика школы Фета <…>» [Минц 2004, с. 163] (ср. замечание об импрессионизме «школы Фета», стоявшем у истоков «декадентства» [Минц 2004, с. 187]). Еще в 1914 г. В. М. Жирмунский выстраивал преемственную линию: «немецкие романтики — В. А. Жуковский — Ф. И. Тютчев — Фет — поэт и философ B. C. Соловьев — символисты» [Жирмунский 1996а, с. 205, примеч. 61] (ср.: [Бухштаб 1956, с. 260]).
193
Несмотря на сходство поэтики Жуковского и Фета, в общем можно согласиться с утверждением Д. Д. Благого: «В идеальном мире лирики Фета, в противоположность Жуковскому, нет ничего мистически- потустороннего. Извечным объектом искусства, считает Фет, — является красота. Но эта красота не „весть“ из некоего нездешнего мира, это и не субъективное приукрашивание, эстетическая поэтизация действительности — она присуща ей самой» [Благой 1979, с. 550–560].
194
Мнение, что «в 1880-е годы снова, уже на новом основании, возвращается гармоническое мироощущение лирического героя Фета» [Буслакова 2005, с. 241], выглядит необоснованным: во всех сборниках «Вечерних огней» есть трагические и даже совершенно безнадежные стихотворения. Лишь один пример — стихотворение 1880-х годов — отклик на празднование юбилея (!) поэтической деятельности Фета, на торжественное чествование: «Нас отпевают. В этот день / Никто не подойдет с хулою / Всяк благосклонною хвалою / Немую провожает тень» («На пятидесятилетие музы», 1888). Для строгих выводов необходимы статистические подсчеты.
195
По замечанию А. Лавджоя, романтизм относится к числу «чреватых недоразумениями и зачастую расплывчатых определений — измов (так что некоторые желают вообще вычеркнуть их из словаря и философов, и историков)», которые «являются обозначениями комплексов, а не чего-то цельного <…>» [Лавджой 2001, с. 11].
196
В. А. Кошелев относит к стихотворениям на эту тему также «Оброчника», «Людские так грубы слова…», «Не нужно, не нужно мне проблесков счастья…», «Во сне», «Была пора, и лед потока…», послания «В альбом Н.Я. П-ой», «Е.С. Х-вой при получении от нее пышного букета цветной капусты» [Кошелев 2006, с. 286].
197
«Не следует понимать этих слов так, что стихи поэтов остаются навсегда в памяти людской, что они переживают современность и таким образом, как говорится, увековечивают известные имена и события. Нет, смысл здесь совершенно другой: Фет восхищен тем, что у поэтов все принимает форму вечности, облекается в вечность» («Заметки о Фете Н. Н. Страхова. III. Еще несколько слов памяти Фета» [Страхов 2000, с. 429]). Ср. сходный пример: «<…> В стихе умиленном найдешь / Эту вечно душистую розу» («Если радует утро тебя…», 1887).
198
Во втором из них опущен глагол-связка: «Вот в чем [есть] его и признак, и венец»!