Великолепие шелка, стр. 94

– Понимаю, – прошептала Чина. Джулия рассмеялась как-то смущенно.

– Он не сказал мне ни слова, а просто посмотрел на меня так, как будто перед ним полнейшая идиота, и вышел из комнаты. Я поняла, что это конец всему, и так бы, наверное, и случилось, если бы он не встретился с Тилером в одном прибрежном кабаке. Тилер в это время пил и с большим интересом узнал, что я нахожусь дома одна. Когда он постучал, я разрешила ему войти, думая, что это вернулся Этан.

Таким вот образом все и получилось. Я имею в виду, что мы полюбили друг друга.

Внезапно она остановилась и посмотрела на Чину обеспокоенным взглядом.

– Что-нибудь не так, дорогая? У тебя снова заболела голова?

– Ничего страшного, Джулия, – быстро ответила Чина. – Я обещаю, что подумаю о том, что ты сказала. Ну а теперь, если не возражаешь, я пойду позабочусь о своих вещах. Прости меня.

Когда она шла по накренившейся палубе, у нее внезапно начали подкашиваться ноги, но не потому, что «Орион», подгоняемый попутным ветром, шел под всеми парусами: просто все вокруг нее – и горячая палуба, и скрипучая мачта, и длинная тень, отбрасываемая стеной каюты, – поплыло перед ее затуманенным слезами взором. Она шла почти вслепую и чувствовала на себе страшную тяжесть вины за то, что так несправедливо судила об Этане.

Десять минут спустя по приказу капитана Крю на «Орионе» были спущены паруса, и корабль развернулся носом к ветру. Неподалеку от клипера маневрировал «Темпус», пристраиваясь параллельно его курсу. Когда лодка приблизилась к «Ориону», Филиппа, перегнувшись через перила, закричала громко:

– Посмотри, Чина, там Дэймон!.. А вот и мама!

Она махала руками, кричала и прыгала так энергично, что едва не вывалилась из рук державшего ее матроса.

Мальвина, услышав радостные вопли своей младшей дочери, заглушавшие шум ветра и воды и хлопанье парусов «Ориона», подняла руку и замахала в ответ. Чина была поражена, увидев ее бледное лицо, со впалыми щеками. Ее мать за это время безмерно состарилась, и причина этому, хотя и не очевидная, заключалась в ее душе: Мальвина, столкнувшись с реальной угрозой потерять троих из четырех своих детей, – Чину, Брэндона и Филиппу, оказавшихся в преступных руках какого-то кровожадного злодея, – вдруг ощутила в себе материнские чувства, о которых до этого не подозревала и которые обрекли ее на страшные муки.

Ужасные ночи ожидания привели к тому, что она похудела и осунулась, ее густые каштановые волосы растрепались, и в них появились пряди седых волос. Слезы сверкали в ее обычно холодных карих глазах, когда Чина вступила в лодку и мать и дочь смогли посмотреть друг другу в лицо. Какое-то мгновение ни одна из них не решалась двинуться или произнести хоть слово, пока наконец Мальвина – с коротким счастливым криком – не бросилась на шею дочери, и Чина почувствовала в объятиях матери, как мертвящее кольцо тоски, сковывавшее ее сердце, начало разжиматься, а из глаз ее брызнули целительные слезы.

Глава 23

Личных вещей у Дарвина Стэпкайна оказалось на удивление мало, и Чина, не пробыв и часа в его коттедже, успела их все рассортировать. Их следовало отослать тетушке Дарвина, проживавшей в Честере. Хотя скорее всего они вряд ли могли понадобиться пожилой даме, Чина не могла придумать, как по-другому распорядиться ими. Раз миссис Помфри – последняя из здравствующих ныне родственников Дарвина, то ей и должны по праву принадлежать эти вещи.

С помощью одной молодой служанки из усадьбы Чина произвела уборку в коттедже. К тому времени, когда работа была закончена, она вспотела и очень устала, а на улице между тем пошел теплый дождь – настоящий тропический ливень сезона северо-восточных муссонов, громко шумевший в перевитой лианами чаще и просачивавшийся крупными каплями сквозь соломенную крышу коттеджа.

Выглянув наружу, где могучие потоки воды, низвергаясь с затянутого облаками неба, растекались коричневыми струями по размокшим дорожкам, Чина ощутила страшную слабость и тоску. Конечно, девушка предполагала, что дело, за которое взялась, будет не из приятных, и тем не менее совершенно не была готова к тому, что на нее нахлынут столь мучительные воспоминания. Она поняла, сколь ей будет не хватать Дарвина всю оставшуюся жизнь.

Чина, тряхнув едва заметно головой, попыталась отбросить от себя эту мысль. Она не желала думать о будущем и вообще о чем-либо, помимо сиюминутных каждодневных своих обязанностей, в которые она погрузилась с жаром, встревожившим ее семью.

– Чина, ты так можешь заболеть! – произнесла Мальвина, когда Чина объявила о своем намерении посетить в конце недели Джакарту, чтобы нанести несколько визитов кредиторам плантации.

– Прошу прощения, мама, – спокойно и вместе с тем твердо ответила Чина, – но я поеду.

Она не сказала больше ничего, но упрямое выражение ее лица было слишком знакомо Мальвине, которая поняла бесполезность всех возражений и к тому же прекрасно знала, что, когда к концу месяца подойдут сроки платить по заемным векселям, Уоррики окажутся неплатежеспособными.

Чина написала письма сэру Джошуа Боулзу и нескольким другим плантаторам и банкирам с просьбой отсрочить платежи на шестьдесят дней, однако все их ответы были беспросветно одинаковыми. В них выражались сожаление и сочувствие в связи с трагической потерей такого огромного количества шелка и с безвременной кончиной управляющего плантацией «Царево колесо» и надежда на то, что мисс Уоррик поймет невозможность какой-либо отсрочки погашения задолженностей по кредитам. Тем не менее, говорилось в этих посланиях, они заверяют ее, что с готовностью отдадут себя в ее распоряжение в случае, если в будущем ей понадобится их помощь, и надеются также, что в момент получения письма она пребывает в добром здравии, как и ее семья. И так далее, И тому подобное.

– Я не нуждаюсь ни в их наставлениях, ни в снисходительных советах, – прошептала Чина, пытаясь привести в порядок свои мысли и трезво оценить обстановку, и подняла глаза к небу, словно ожидая оттуда какого-то озарения. – Мне нужны деньги, очень много денег, и не когда-нибудь, а именно сейчас!

Не имея денег, Уоррики непременно потеряют плантацию, и, следовательно, Ванг Тох Чен Арн добьется желаемого, пусть и после своей смерти, окончательно подорвав благополучие семьи. Подобного рода рассуждения заставили Чину сразу же после ее возвращения домой взять в свои руки все, что касалось производства и сбыта шелка. Она не могла допустить, чтобы гибель Этана оказалась напрасной, и, произнеся горячо обвинительную речь перед своей удивленной мамашей и не менее удивленным сводным братом на предмет их бездарности в практических вопросах, их медлительности, их непростительных, аморальных методов увеселения перспективных клиентов, она поставила своей целью продолжить дело своего отца и Дарвина.

Разумеется, заменить их обоих было непросто, но Чина только радовалось возможности с головой погрузиться в бумаги, поскольку это отвлекало ее от мучительных раздумий. Горе и кошмар одиночества значительно легче переносить, понимала она, если у тебя уйма обязанностей.

Правда, вначале она и представить себе не могла, что их семейное предприятие находится на грани банкротства, и, возвращаясь домой на арабском жеребце Дэймона, с упакованными и привязанными к седлу вещами Дарвина, без устали строила разные проекты и пыталась вообразить, как поступил бы ее отец, окажись он в подобной ситуации.

– Новый кредит? – спросил Дэймон, когда она пришла к нему в кабинет полчаса спустя, озаренная новой идеей. – Совершеннейшая чушь! Кто из старых наших контр-партнеров согласится, будучи в здравом уме, вложить солидную сумму в заведомо безнадежное дело? Привлечь же новых кредиторов мы не сможем, поскольку, уверяю тебя, наши трудности широко известны. Держу пари, что Бадаян теперь – главная тема сплетен во всей Юго-Восточной Азии! – Видя, как она застыла от его слов, он торопливо добавил: – О, я вовсе не имею в виду твою связь с Бладуилом или тот факт, что Брэндон и Филиппа были похищены могущественным китайским мандарином, хотя, разумеется, все это не способствует укреплению к нам доверия. Нет, главное в том, что мама и я подорвали доверие к нашей семье.