Занавес опускается, стр. 4

– Ничего подобного, – сердито возразила Агата. – Его портрет мне заказал городок, где он родился – Хаддерсфилд. Старый хвастун!

– А папочке он сказал, чтобы тот к вам даже не обращался, потому что вы его отошьете. Папочка был как раз в костюме Макбета, когда принесли вашу телеграмму. «О-о, прекрасное предзнаменование! – сказал он. – Как ты думаешь, дорогая, эта поза понравится мисс Трои?» (Наверно, ему следовало сказать «миссис Аллен»?) Он в эту минуту даже словно помолодел. А потом распечатал телеграмму. Удар он перенес довольно стойко, поверьте. Просто вернул телеграмму Милли и сказал: «Не надо было надевать этот костюм. Он всегда приносил мне несчастье. Я старый тщеславный дурак». И ушел к себе переодеваться, а через минуту у бедняги снова приключился приступ гастроэнтерита. По-моему, мне уже пора идти на станцию, да?

– Я вас отвезу.

Томас начал отказываться, но Агата, видя, что время близится к девяти, бесцеремонно оборвала его и пошла заводить машину. Прощаясь с Кэтти Босток, Томас вежливо поклонился.

– А вы хитрый парень, мистер Анкред, – мрачно сказала Кэтти.

– Вы так думаете? – Томас скромно потупился и захлопал ресницами. – Ну что вы! Хитрый? Я?! Господь с вами. Всего доброго. Было очень приятно познакомиться.

Через полчаса Кэтти услышала шум возвращающейся машины, потом хлопнула дверь и вошла Агата. Она была в белом пальто. Завиток темных волос небрежно свисал на лоб. Руки она держала в карманах. Краем глаза поглядывая на Кэтти, Агата прошла в глубь комнаты.

– Ну что, сбагрила этого чокнутого? – спросила мисс Босток.

Агата откашлялась.

– Да. Всю дорогу болтал как заведенный.

Обе замолчали.

– Итак? – нарушила наконец тишину мисс Босток. – Когда ты едешь в Анкретон?

– Завтра, – коротко ответила Агата.

Глава вторая

ОТЪЕЗД

I

Агате хотелось, чтобы Томас Анкред скорее попрощался и ушел – оставшись одна, она без помех насладилась бы тем заветным мигом, когда трогается поезд. Она очень любила путешествовать по железной дороге, и в эти первые послевоенные годы грех было жертвовать даже минутой радости, которую доставляли ей привычные дорожные неудобства. Но хотя все темы для разговора были исчерпаны, Томас по-прежнему стоял на платформе и, вероятно, как бывает в подобных обстоятельствах, изнывал от скуки. «Сто раз мог бы уже откланяться и уйти», – с раздражением подумала она. Но когда он перехватил ее взгляд и улыбнулся, в его улыбке было столько тревожной растерянности, что Агата сочла своим долгом его ободрить.

– Не могу отделаться от мысли, что наша семья приведет вас в ужас, – сказал Томас.

– Я же еду работать, так что это неважно.

– Да, вы правы, – согласился он с таким видом, будто у него камень с души свалился. – Знаете, многие актеры до того мне отвратительны, что и не передать, но когда я с ними работаю, то порой начинаю их даже любить. При условии, конечно, что они меня безоговорочно слушаются.

– А сегодня вы работаете? – спросила она и поймала себя на мысли, что дела и заботы людей, с которыми расстаешься на вокзале, почему-то утрачивают для тебя реальность.

– Да. У нас сегодня первая репетиция.

– Ну так зачем вам здесь ждать? Прошу вас, идите, – в четвертый раз повторила она, а он в четвертый раз ответил, что обязательно ее проводит, и посмотрел на часы.

Двери одна за другой захлопнулись. Агата высунулась в окно – сейчас поедем, наконец-то! Торопливо заглядывая в вагоны, в ее сторону пробивался сквозь толпу мужчина в военной форме.

– Найджел! – крикнула она. – Найджел!

– Вот ты где. Слава богу! – отозвался Найджел Батгейт. – Привет, Томас. Агата, держи! – Он кинул ей в окно пухлый конверт. – Я знал, что поговорить не успеем, и все написал.

Раздался гудок. Поезд с лязгом тронулся.

– До свидания, – попрощался Томас. – Они там будут очень довольны. – И, приподняв шляпу, исчез из виду.

Найджел быстро зашагал по перрону, держась вровень с ее окном.

– Ну и дела! – сказал он. – Посмеешься вволю.

– Это что, роман? – Агата кивнула на конверт.

– Прочти! Сама увидишь. – Поезд набирал ход, и Найджел побежал. – Я давно хотел… увидишь… А когда Родерик?..

– Скоро! – прокричала Агата. – Через три недели!

– Пока! Я больше не могу бежать. – И он пропал.

Агата опустилась на деревянную скамейку. В тамбур вошел какой-то молодой человек. Встав на пороге, он оглядел заполненный вагон и минуту спустя прошел внутрь. Слегка суетясь, с шумом перевернул свой чемодан «на попа», уселся на него и раскрыл модный иллюстрированный журнал. Агате бросились в глаза его зеленый нефритовый перстень на указательном пальце, необычно яркая зеленая шляпа и замшевые туфли. Остальные, ничем не примечательные пассажиры тоже уткнулись в газеты и журналы. За окном еще тянулись задворки лондонских окраин да изредка мелькали кучи булыжников. Агата сладко вздохнула – теперь, когда ее вынудили вновь заняться живописью, дожидаться возвращения мужа будет гораздо легче – и, немного помечтав, наконец распечатала письмо Найджела.

Из конверта выпали три страницы густого машинописного текста и записка, написанная от руки зелеными чернилами.

Сейчас 13.00 по Гринвичу, – прочла она. – Милая Агата, два часа назад Томас Анкред позвонил мне, вернувшись от тебя, и сообщил о своей победе. Ты, конечно, вляпалась, хотя творить образ Старейшины Английской Сцены будет одно удовольствие. Я давно до смерти хочу написать литературный портрет семейства Анкредов, но риск слишком велик – они, как пить дать, подадут на меня в суд за очернительство. Посему, желая потешить душу, я накропал лишь эту веселую безделицу, прилагаемую ниже. Надеюсь, она поможет тебе скоротать поездку. Твой Н. Б.

Рукопись была озаглавлена «Заметки о сэре Генри Анкреде, баронете Анкретонском, и о ближайшем его окружении».

«А стоит ли читать? – спросила себя Агата. – Найджел, конечно, прелесть, что все это написал, но у меня впереди целых две недели с Анкредами, да и комментарии Томаса были вполне исчерпывающими». Она разжала пальцы, и листки упали к ней на колени. Сидевший на чемодане молодой человек опустил свой журнал и пристально на нее посмотрел. Его внешность не понравилась Агате. В глазах у него сквозила ленивая наглость. Губы под тонкой щеточкой усов были слишком яркие и чересчур далеко выдавались над маленьким бледным подбородком. Весь какой-то утрированно элегантный, отметила Агата; этот тип мужчин не представлял для нее загадки, и она решила занять свои мысли чем-нибудь другим. Но он продолжал на нее смотреть. «Если бы сидел напротив, то уже пристал бы с глупыми расспросами, – подумала она. – Что ему надо?» И, взяв с колен заметки Найджела, принялась читать.

II

«Как вместе, так и в отдельности, – писал Найджел, – Анкреды, все, за единственным исключением, отличаются чрезмерной эмоциональностью. Об этом следует помнить любому, кто захочет описать или проанализировать их поведение, ибо, не будь Анкреды так эмоциональны, они вряд ли были бы Анкредами. Сэр Генри Анкред, пожалуй, самый тяжелый случай из них всех, но, поскольку он актер, друзья объясняют его способы самовыражения спецификой актерской профессии и, хотя порой испытывают в его присутствии неловкость, редко заблуждаются настолько, чтобы принимать его всерьез. Возможно, сэр Генри пленился своей женой (ныне покойной) именно потому, что обнаружил в ее характере аналогичную тягу к повышенным эмоциям, а может быть, леди Анкред научилась выражать свои чувства с не меньшей виртуозностью, чем ее муж, лишь под влиянием феномена супружеской акклиматизации – сейчас это уже не установить. Известно одно: своих чувств она не сдерживала. И умерла.

Их дочери, Полина (в 1896 году Анкред играл в пьесе «Полина и Клод») и Дездемона («Отелло», 1909 год), так же как и сыновья, Генри Ирвинг (Анкред играл эпизодическую роль в «Колоколах» [5]) и Клод (близнец Полины), – все, хотя и в разной степени, унаследовали или приобрели привычку бурно выражать свои чувства. Исключение составляет только Томас (в 1904 году, когда родился Томас, Анкред отдыхал целый сезон). Томас и в самом деле на редкость уравновешенный человек. Может быть, потому-то отец, сестры и братья призывают его на помощь всякий раз, когда оскорбляют чувства друг друга, а скандалят они с завидной пунктуальностью два-три раза в неделю, но при этом каждую очередную ссору воспринимают с трагическим изумлением.