Занавес опускается, стр. 27

– Ничего, – сказала Агата. – Спасибо, но я пойду. Мне нужно наверх.

Провожаемая их молчанием, она вышла из комнаты и закрыла дверь.

В зале у камина сидел совершенно незнакомый ей пожилой человек и читал газету. На нем был деловой костюм, рубашка со старомодным стоячим воротничком и узкий черный галстук. Лицо худое, руки в синих прожилках и подагрических узлах. Увидев Агату, он выронил газету, сдернул с носа пенсне, издал странное восклицание – что-то вроде «м-м-мэ!» – и проворно поднялся с кресла.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросила Агата.

– Спасибо, спасибо, нет-нет, спасибо, – быстро проговорил он. – Уже знают. Не имел удовольствия… Представлюсь. М-м-м… Ретисбон.

– А, да, конечно. Я знаю, что вы должны были приехать. Здравствуйте. – И она назвала себя.

Высунув кончик языка, мистер Ретисбон быстро подвигал им из стороны в сторону и яростно потер руки.

– Здрасссте, – пробормотал он. – Польщен. Значит, оба гости. Хотя я не совсем. По долгу службы.

– Я тоже, – сказала Агата, с трудом уловив смысл в этом наборе коротких фраз. – Я здесь работаю.

Она еще не переоделась, и мистер Ретисбон посмотрел на ее рабочую блузу.

– Ну конечно, – прокудахтал он. – Миссис Аллен? Урожденная Трои? Супруга инспектора Аллена?

– Совершенно верно.

– Имел счастье познакомиться. С вашим мужем. Профессиональные контакты. Дважды. Восхищен.

– Правда? – У Агаты тотчас поднялось настроение. – Вы знаете Родерика? Давайте сядем, поговорим.

Мистер Ретисбон втянул в себя воздух и то ли причмокнул, то ли икнул. Они сели перед камином. Он положил ногу на ногу и сцепил узловатые пальцы в замок. «Точно с гравюры Крукшанка [24]», – подумала Агата. И начала рассказывать ему про Родерика, а он слушал ее с таким видом, будто она дает очень важные показания и он вот-вот вызовет своего клерка, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля. Впоследствии Агата очень живо вспоминала эту сцену и то, как в середине своего монолога виновато оборвала себя:

– Простите, я вам уже наскучила своей болтовней. Не знаю, что на меня нашло.

– Наскучили? – переспросил мистер Ретисбон. – Наоборот. Именно так. И позвольте добавить. Но строго между нами. Я этот срочный вызов воспринял э-э… с некоторым сомнением, как э-э… не совсем обусловленный необходимостью. И вдруг такой неожиданный и поистине очаровательный сюрприз – беседа с дамой, чей удивительный талант давно вызывает у меня глубочайшее уважение… М-м-мэ! – добавил он и, наклонившись к Агате, коротко, по-воробьиному кивнул головой. – Именно так.

В это время в зал вошли Полина и Дездемона. Они сейчас же подскочили к мистеру Ретисбону.

– Ради бога, извините, – начала Полина. – Мы вас так надолго оставили. Но папочке только сейчас сообщили… он немного взбудоражен. Оно и понятно, такой великий день. Через несколько минут он вас примет, дорогой мистер Ретисбон. А пока мы с Дези были бы очень рады, если бы вы… мы считаем, что нам надо…

Агата поднялась и пошла к выходу. Они тянули, явно дожидаясь, когда она отойдет подальше.

– У нас к вам всего два слова, мистер Ретисбон, – уже в дверях услышала Агата сочный голос Дездемоны. – Только чтобы вас предупредить.

– Если желаете, то разумеется. – Голос у мистера Ретисбона неожиданно стал сухим и ломким.

«Не на того напали, – бредя по коридору, подумала Агата. – От мистера Ретисбона они мало чего добьются».

IV

«Да это же сцена из фильма, – оглядывая стол, подумала Агата, – а я тот самый персонаж, который появляется всего в одном эпизоде». Сравнение с кино напрашивалось само собой. Разве упомнить, сколько раз и в скольких фильмах нам показывали точно такие же парадные трапезы с благородным старым аристократом во главе стола? Где, как не на экране, увидишь такое изобилие? Где еще бывает такое море цветов, такие роскошные эдвардианские канделябры и такие невероятно учтивые светские разговоры? И только в кино подбирают такие точные типажи. Даже сосед-помещик (длинный, тощий, с моноклем в глазу) и приходский священник (румяный, откормленный) – оба, вероятно, приглашались на это торжество каждый год, – даже они, казалось, были специально подобраны для крохотных вставных эпизодов и до неправдоподобия соответствовали своим ролям. А мистер Ретисбон? Эталонный образец поверенного в делах семьи. Что до самих Анкредов, то стоило лишь взглянуть на них или услышать их безукоризненно темперированный смех и прекрасное произношение, как сразу было ясно – в главных ролях только звезды. Агата начала придумывать название для этого фильма. «В честь сэра Генри», «Удивительное семейство»…

– Пока все довольно мило, правда? – услышала она слева от себя голос Томаса. Она и забыла, что он сидит рядом, хотя именно Томас сопровождал ее под руку из гостиной в столовую. Справа от нее сидел Седрик; адресуясь к ней и Дездемоне – она была за столом его дамой, – он то и дело взахлеб произносил очень фальшивые монологи, звучавшие так, будто они предназначались для ушей его деда. Судя по всему, Томас до этой минуты молчал.

– Да, очень мило, – поспешно согласилась Агата.

– Я в том смысле, – понизив голос, продолжал Томас, – что кто не знает, никогда не догадается, как все перепуганы новым завещанием. То есть все, кроме меня и, пожалуй, еще Седрика. Но не догадаться, верно?

– Тссс, – предостерегающе шепнула Агата. – Да, конечно.

– Это потому, что мы сейчас играем этюд «дружная семья». Все как в театре. Когда два актера ненавидят друг друга лютой ненавистью, они играют любовь так, что веришь каждому вздоху. Вам, наверно, трудно это себе представить. Кто не работает в театре, вряд ли поймет. Ну да ладно. – Томас положил ложку на стол и мягко посмотрел на Агату. – Итак, что вы думаете об Анкретоне?

– Он завораживает.

– Очень рад. К тому же вы приехали в разгар интереснейших событий, не так ли? Все эти интриги и свары. Знаете, как закончится ужин? Папочка провозгласит тост за здоровье короля, а я затем подниму тост за папочку. Я, так сказать, старший из присутствующих сыновей, и придется говорить, хотя жаль. У Клода получилось бы гораздо лучше. В прошлом году тост произносила Панталоша. Я с ней этот номер отрепетировал, и она вполне справилась. Папочка пустил слезу. А в этом году из-за лишая и недавних проделок ее не пригласили. О, что я вижу! – воскликнул Томас, глядя на услужливо поднесенное Агате блюдо. – Новозеландские раки? Не может быть! Я думал, Миллеман не разрешила их подавать. Папочка еще не видел? Если он их углядит, быть беде.

Томас оказался прав. Когда блюдо приблизилось к сэру Генри, он задиристо взглянул на свою невестку и положил себе внушительную порцию. За столом мгновенно наступила тишина, и Агата заметила, как Миллеман в ответ на поднятые брови Полины сделала беспомощное лицо: мол, я против, но что поделаешь.

– Он настаивал, – шепотом объяснила Миллеман сидевшему слева от нее Полю.

– Что? – громко спросил сэр Генри.

– Ничего, папочка.

– Это называется каменный омар, – сказал сэр Генри, обращаясь к мистеру Ретисбону. – Такой же омар, как я балерина. Просто какие-то моллюски из меню антиподов. – Под косые взгляды родственников он положил в рот большой кусок и, показывая на свой бокал, добавил: – Их нужно чем-то запивать. Баркер, я сегодня нарушу мое правило. Шампанского!

Баркер, поджав губы, наполнил его бокал.

– Вот это молодец! – одобрила мисс Оринкорт. Анкреды замерли от ужаса, но тотчас спохватились и лихорадочно заговорили все одновременно.

– Ну вот, – бесстрастно констатировал Томас. – Что я вам говорил? Шампанское и раки. Нам это еще аукнется.

– Не так громко, – нервно пробормотала Агата, но, увидев, что сэр Генри погружен в галантную беседу с Дженеттой, чуть успокоилась и осторожно спросила: – Ему это действительно так вредно?

– «Вредно» не то слово, – сказал Томас. – Раки для него погибель. – И, помолчав, добавил: – Кстати, у них какой-то не тот вкус, вам не кажется?