Заклятье древних Маори, стр. 55
Она замялась.
— Убили? Да, трудно с непривычки выговорить это слово. Может, остановимся пока на несчастном случае?
— Нет, благодарю покорно. Убийство так убийство. Но… дело в том, что полиция станет интересоваться любыми мельчайшими подробностями. Расспрашивать про… прошлый вечер. Да?
— Должно быть. Довольно гнусная процедура. У меня уже заранее зубы ноют.
— Увы, — вздохнула Барбара. — Не сердитесь на меня, глупую, но скажите: должна ли я рассказывать им про своё новое платье?
У Дайкона отвисла челюсть.
— Э-ээ… А с какой стати? — проблеял он.
— Ну, я хотела сказать… Словом, рассказать ли им про Квестинга — как он подкатил ко мне и начал разговаривать в таком тоне, как будто подарок исходил от него.
Приведённый в ужас столь очевидной нелепицей, Дайкон воскликнул:
— Господи, что за дикая чушь!
— Вот видите! — укоризненно всплеснула руками Барбара. — Вы опять на меня злитесь. Не понимаю, почему всякий раз, как я упоминаю платье, вы взвиваетесь на дыбы. Да, я по-прежнему думаю, что подарил мне его Квестинг. Он — единственный из всех наших знакомых, кто мог бы позволить себе столь экстравагантную выходку.
Дайкон перевёл дыхание.
— Послушай, — сказал он. — Я все уши прозвонил Квестингу, что эти чёртовы тряпки прислала тебе твоя пресловутая тётка из Индии. Он заметил, что Индия находится на краю света и, вне сомнения, подумал, что может преспокойно сыграть роль добренького крёстного из сказки. Акции свои, словом, поднять. Но ведь в любом случае, — голос Дайкона внезапно треснул и препротивно задребезжал, — какое это имеет отношение к делу? Тебе вовсе ни к чему обсуждать с полицией проблемы своего гардероба. Не будь глупышкой. Отвечай на все вопросы, но сама не высовывайся. Хорошо, Барбара? Ты мне обещаешь?
— Я подумаю, — с сомнением произнесла Барбара, грызя ноготь. — Просто мне почему-то кажется, что рано или поздно история с моим платьем непременно всплывёт.
Дайкон был в замешательстве. Если Гаунта выведут на чистую воду, то дело примет совсем другой оборот. Тогда его размолвка с Квестингом уже не будет выглядеть столь невинной. Дайкон ругался, насмехался и молил. Барбара внимательно слушала и наконец пообещала, что не станет рассказывать про платье, не известив об этом Дайкона наперёд.
— Хотя, признаться, — добавила она, — мне непонятно, из-за чего вы так раскипятились. Ведь если, как вы сами говорите, платье не имеет никакого отношения к делу, чего на стенку-то лезть?
— Ты можешь заронить какие-нибудь нелепые подозрения в их дурацкие мозги. Всем ведь известно, что полицейские — народ крайне подозрительный. Брякнешь что-нибудь лишнее и — пиши пропало. Так что — лучше помалкивать. Не знают, и ладно.
Они ещё немного побродили. Дайкону показалось, что разговор про платье девушка завела случайно, в последнее мгновение переключившись на него с того, о чём на самом деле хотела сказать. Он несколько раз перехватывал её устремлённые на дверь Гаунта мечтательные взгляды. Вдруг Барбара остановилась и, переминаясь с ноги на ногу и пряча глаза, спросила:
— Вы, должно быть, мужчина очень опытный, да?
Сердце Дайкона ёкнуло.
— Признаться, ты застала меня врасплох, — выдавил он. — Что ты имеешь в виду? Что я погряз в грехах, что ли?
— Нет, конечно, — ответила девушка, густо покраснев. — Я имела в виду совсем другое. Вы, наверное, хорошо понимаете актёрскую душу.
— Ах, вот ты о чём. Да, ты права, актёрских страстей я навидался и наслушался предостаточно. А что?
Барбара затараторила, как пулемёт:
— Ведь чувствительные люди всегда очень ранимы, да? У них ведь такая тонкая натура! Они такие уязвимые. Прямо как дети, да?
Вдруг она подняла голову и посмотрела на Дайкона с сомнением.
«Вот, значит, чего этот старый фат наболтал ей тогда на берегу, — с горечью подумал Дайкон. — Пока я, как дурак, карабкался по скалам».
— В том смысле, — продолжила Барбара, — что они воспринимают все не так, как все остальные. Следовательно, и реагируют на случившееся совсем иначе. То, что кажется нам пустяком, может выбить их из колеи, верно?
— Вообще-то…
— Поэтому, — поспешно прервала его Барбара, — и обращаться с таким человеком следует, как с китайским фарфором, а не глиняным горшком.
— По-моему, это и так совершенно очевидно, — пожал плечами Дайкон.
— Значит, вы со мной согласны?
— За последние шесть лет, — осторожно произнёс Дайкон, — мне только и приходилось, что сталкиваться с различными бурными проявлениями ранимой актёрской натуры. В основном, они изливались на меня, поэтому, в отличие от тебя, я не могу говорить о них с восторженным придыханием. Однако в целом ты права.
— Надеюсь, — вздохнула Барбара.
— Актёров отличает от остальных людей умение давать выход своим чувствам. Они приучены не подавлять их, а выплёскивать наружу. Если актёр разгневан, то он говорит себе: «Черт, ну и зол же я. Вот каков я должен быть, когда рассвирепею. И вот как мне изобразить это состояние!». Это вовсе не значит, что он сердится иначе, чем ты или другая девушка, которая кусает губы или хватается за сердце, а потом, часов шесть спустя, соображает, что нужно было сказать. Нет, он просто все показывает и высказывает сразу. Он не привык сдерживаться. Если кто-то ему нравится, он это демонстрирует нежными речами и мурлыкающим голосом. При сильном огорчении или волнении у него срывается голос. А в остальном он ничем не отличается от простых смертных. Просто он делает все более взвешенно.
— Вы так цинично рассуждаете, — пробормотала Барбара. Глаза её наполнились слезами. Дайкон взял её за руку.
— А знаешь, почему я все это тебе сказал? — спросил он. — Будь я просто благовоспитанным и галантным рыцарем, я бы в ответ на твои слова только безропотно и согласно мычал. Выражая тем самым готовность принести нас обоих в жертву Великому актёру. Как секретарь Гаунта, я тоже должен был бы помалкивать в тряпочку, наблюдая, как ты сходишь по нему с ума. У меня же ничего этого не получается; а все потому, что я безумно влюблён в тебя… Ну вот, Уэбли и твой отец вышли на веранду, больше нам говорить нельзя. Я люблю тебя. И буду любить до последнего вздоха.
IV
Потрясённый собственной смелостью, Дайкон проводил Барбару глазами. Уже на веранде девушка на мгновение обернулась и наградила его смущённым и озадаченным взглядом. И — поспешно скрылась за дверью.
«Значит, я наконец решился, — подумал Дайкон. — И все испортил! Больше она не захочет со мной разговаривать. Начнёт избегать меня. Или наоборот — поднесёт мне дольку лимона на серебряном подносе и, мило улыбнувшись, предложит остаться добрыми друзьями. И поделом мне».
Приглядевшись, Дайкон заметил, что полковник и Уэбли держат какой-то странный предмет. С отдаления он напоминал раздвоенную вилочковую кость огромной птицы, увенчанную пушистым гребнем. Вот за этот гребень они его и держали, отведя от себя торчащие в разные стороны стержни, один из которых был деревянный, а второй тускло поблёскивал на солнце. Священный топор маори, догадался Дайкон!
Уэбли поднял голову и заметил Дайкона, который сразу смутился, как будто застигнутый на месте преступления. Чтобы избавиться от неприятного чувства, Дайкон быстро зашагал к веранде и поднялся по ступенькам.
— Привет, Белл, — кивнул полковник. — Здорово, да?
Он кинул быстрый взгляд на Уэбли.
— Сказать ему?
— Минуточку, полковник, — остановил его Уэбли. — Одну минуточку. Я бы хотел сначала спросить мистера Белла, приходилось ли ему уже видеть этот предмет.
— Нет, — покачал головой Дайкон. — Никогда.
— Вчера вечером вы заходили в комнату к мистеру Квестингу?
— Да, я заглядывал. Проверить, не вернулся ли он.
— А по ящикам, случайно, не шарили?
— Упаси Боже! — вскричал Дайкон. — С какой стати! Разве мы что-то искали? В любом случае, — неловко добавил он, глядя на бесстрастную физиономию Уэбли, — я никуда не лазил.