Увертюра к смерти, стр. 13
— Её внешняя благовидность вызывает отвращение. Ты помнишь тот день, несколько недель назад? После того как я вернулась, когда ты повёз меня в Мортон и мы устроили там пикник и вернулись домой только к вечеру?
— Я помню буквально каждую секунду этого дня.
— Она узнала об этом. Не было ни малейшей причины скрывать это от кого бы то ни было, но я ничего не рассказала папе. Рассказ притупил бы мои воспоминания. Мне не хотелось ни с кем делиться ими.
— Мне тоже.
— Вот, а теперь это выглядит очень подозрительно и папа считает, что я что-то от него скрываю. Когда мисс Прентайс ушла, он позвал меня к себе в кабинет. На нем был его берет, явный признак, что разговор будет очень важным. Папа был скорее печален, чем рассержен, и это говорило о том, что он действительно очень огорчён. Он рассуждал, как настоящий феодал, и сказал, что мы всегда считались.., я забыла кем.., чуть ли не вассалами этих господ Джернигэмов и всегда поступали честно, и что я веду себя, как горничная, имеющая тайные отношения со своим господином. И дальше в том же духе. И знаешь. Генри, мой дорогой, это смешно звучит, но я действительно начала чувствовать себя низкой и вульгарной.
— Он не поверил?
— Нет, конечно, он ничему не поверил. Но ты ведь знаешь, какая у него путаница в голове в отношении секса.
— Да, у них у всех, — мрачно подтвердил Генри. — Особенно у Элеоноры и Идрис, которым мешает жить их перезрелость. — Я знаю. Итак, в результате он запретил мне встречаться с тобой наедине. Я сказала, что не могу этого обещать. Это была наша первая с ним серьёзная ссора.. Я думаю, он долго молился после того, как я легла спать. Это очень неприятное чувство, когда ты лежишь в постели и знаешь, что в это время кто-то в соседней комнате молится за тебя, как сумасшедший. А я, ты знаешь, обожаю его. Я подумала, что сейчас тоже начну молиться, но мне на ум приходили только одни слова:
“Да постыдятся и исчезнут враждующие против души моей. Аминь”.
— Это об Элеоноре, — заметил Генри.
— Я это подумала, но я этого не произнесла. Но вот к чему я веду: я не вынесу, если буду постоянно расстраивать папу, но боюсь, что может случиться именно так. Нет, Генри, прошу тебя, выслушай. Видишь ли, мне только девятнадцать лет, и он может заявить протест против заключения брака… И что ещё хуже, он это сделает.
— Но почему? — спросил Генри. — Почему? Почему? Почему?
— Потому что он считает, что мы не должны противоречить твоему отцу, и потому что у него скрытый комплекс социальной неполноценности. Он — сноб, мой дорогой. Он считает, что если благословит нас, это будет выглядеть, как будто он стремится выгодно выдать меня замуж и пытается сделать это за спиной эсквайра.
— Какая чепуха!
— Я знаю, но все обстоит именно так. И это благодаря мисс Прентайс. Честно говоря, Генри, мне кажется, что она — воплощение зла. Почему она не оставит нас в покое?
— Ревность, — ответил Генри. — Она старая, неудовлетворённая и слегка рехнувшаяся. Я бы сказал даже, что причины здесь как физиологические, так и психологические. Мне кажется, она думает, что ты свергнешь её с престола, когда станешь моей женой. И вполне вероятно, что она ревнует к тебе твоего отца.
Они оба грустно покачали головами.
— Папа до смерти боится её, — сказала Дина, — её и мисс Кампанула. Они будут просить его исповедовать их, и когда они уйдут, он будет чувствовать себя, как старая развалина.
— Неудивительно. Я думаю, что они пытаются проинформировать его друг о друге и об остальных. Послушай меня, Дина. Я не хочу, чтобы Элеонора вмешивалась в нашу любовь. Ты принадлежишь мне. Я скажу твоему отцу, что прошу твоей руки, и то же самое я скажу своему. Я заставлю их рассуждать разумно. А если Элеонора не прекратит свои уловки… О, Господи, я, я, я…
— Генри, — сказала Дина, — это великолепно! Генри усмехнулся.
— Было бы ещё великолепней, — сказал он, — если бы она не была такой несчастной, сморщенной, перезрелой старой девой.
— Как это ужасно, — проговорила Дина. — Надеюсь, со мной такого никогда не случится.
— С тобой!?
Они опять остановились.
— Генри, — произнесла Дина, — давай попросим их объявить перемирие до конца спектакля.
— Но нам надо встречаться, как сейчас. Наедине.
— Я умру, если мы не сможем. Но в то же время мне кажется, что если мы пообещаем подождать до этого срока, папа начнёт все понимать. Мы будем встречаться на репетициях и не скроем ни от кого, что влюблены, но я пообещаю ему, что не стану видеться с тобой наедине. Это будет.., очень достойно. Понимаешь, Генри?
— Кажется, да, — неохотно согласился Генри.
— Эти ненавистные женщины ничего не смогут сказать.
— Им всегда будет что сказать, дорогая.
— Прошу тебя, Генри.
— О, Дина.
— Пожалуйста.
— Хорошо. Но просто невыносимо, что Элеонора смогла нам все испортить.
— Невыносимо, Генри.
— Она — ничтожество. Дина покачала головой.
— В то же время, — сказала она, — она наш лютый враг. Действует украдкой и при этом до краёв наполнена ядом. И если у неё получится, она добавит несколько ядовитых капель в чашу с нашим с тобой счастьем.
— Я этого не допущу, — заявил Генри.
Глава 6
РЕПЕТИЦИЯ
Репетиции проходили отвратительно. Как Дина ни старалась, она не могла добиться от всей этой компании нормальной работы. Во-первых, за исключением Селии Росс и Генри, никто не учил своих ролей. Доктор Темплетт даже гордился этим. Он все время рассказывал о своём опыте участия в любительских спектаклях в студенческие годы.
— Я никогда не знал, что скажу дальше, — радостно говорил он. — Я мог сказать все что угодно. Но спектакли проходили отлично. Немного наглости никогда не помешает. Одной-двумя шутками можно обмануть целый зал. Самое главное — не нервничать.
Сам он абсолютно не нервничал. Он произносил те реплики своей роли французского посла, какие помнил, высоким, пронзительным голосом, постоянно гримасничал, размахивал руками и ни минуты не стоял на месте.
— Я выдаю все экспромтом, — говорил доктор Темплетт. — Просто удивительно, какая с тобой происходит перемена, когда ты в гриме и в этом забавном костюме. Я никогда не знаю, где я должен быть. На сцене сохранять хладнокровие невозможно.
— Но, доктор Темплетт, вы должны постараться, — жалобно упрашивала Дина. — Как же мы сможем правильно рассчитать время и позиции, если на одной репетиции вам подсказывают, а на другой вы сами смотрите в текст?
— Не волнуйся, Дина, — отвечал доктор Темплетт. — Все будет отлично. Эта будет.., как эта называться?.. Так, так, очаровательный.
Даже не на сцене он постоянно говорил на ломаном английском, и когда запас реплик иссякал, что происходило довольно часто, он принимался за своё “как эта называться?”.
— Если я забуду свои слова, — сказал он ректору, который суфлировал, — я просто подойду поближе к вам, спрошу: “Как эта называться?” — и вы сразу все поймёте.
У них с Селией была раздражающая манера опаздывать на репетиции. По-видимому, большой палец на ноге самого младшего из Каинов ещё требовал наблюдения доктора Темплетта, и он объяснял, что повстречал миссис Росс, возвращаясь из Клаудифолда на репетицию. Они входили с благодушными улыбками на лицах на полчаса позже, в то время как Дина читала их роли и исполняла свою. Иногда она просила своего отца читать их реплики, но ректор делал это так тщательно и медленно, что среди остальных участников спектакля возникала путаница.
Мисс Кампанула также доставляла очень много беспокойства. Она отказывалась расстаться со своим отпечатанным текстом, постоянно носила его с собой и во время предшествующего диалога вполголоса читала свои реплики. Из-за этого голоса остальных актёров звучали на фоне её довольно утомительного бормотания. Когда подходила её очередь, в очень редких случаях она начинала произносить свои слова без предварительного “О, теперь я”. Она отбарабанивала свои строчки безо всякой интонации, не обращая никакого внимания на смысл, и все время говорила Дине, что хочет услышать все критические замечания, но любые предложения воспринимала с видом надменного величия, и в её поведении на сцене не наблюдалось ни малейших изменений. Но хуже всего было то, что мисс Кампанула постоянно стремилась к созданию образа, производя различные неумелые, неуклюжие движения, значение которых и сама едва ли могла бы объяснить.