Девять братьев (сборник), стр. 25
Он взял Лешу под руку и повел его к своему дому.
33
Когда книги запаковали и перевязали, сверток оказался таким тяжелым, что Люся не могла его поднять. Она вспомнила советы Ермакова и большую часть купленных книг оставила на хранение в магазине, а выбрала только самое необходимое, чтобы отнести Леше и сегодня же доставить на аэродром. Продавщица в платке и шубе, с растрескавшимися руками, перепаковала книги заново. День был морозный, и все же в магазине было гораздо холоднее, чем на дворе. С большой связкой книг Люся вышла на улицу.
Трамваи не ходили. Улицы были засыпаны снегом. Люся медленно побрела по узким тропинкам, протоптанным возле стен. Книги оттягивали ей руки, и время от времени она останавливалась, чтобы передохнуть. Навстречу ей, со стороны Невы, шли женщины и несли ведра с водой. Водопровод в городе замерз, и воду брали в прорубях Невы. Вода выплескивалась из ведер, замерзала, и улицы, прилегающие к реке, были покрыты коркой льда. Люди скользили и падали, и Люся скользила, размахивая связкой книг, чтобы удержаться на ногах.
Все утро провела она в хлопотах о книгах, и это несколько рассеяло ее. Но теперь прежние мысли нахлынули снова. Да, она решила не возвращаться на аэродром. Прощай, милая комнатка, ракита за окошком. Прощайте, добрые смелые люди, которые спасли ее и выходили. Она вас никогда не забудет, но не вернется, не будет причиной раздора в эскадрилье.
Она еще успеет подумать, как ей жить дальше. Найдет какую-нибудь старую подругу, вместе с которой рыли траншеи, и посоветуется. У нее ведь есть еще одно дело, прямая ее обязанность, до сих пор не исполненная, – найти брата Павлика. Если только он жив. Люся искала его много дней перед тем, как пойти через озеро, но разве тогда, еле живая, она искала его так, как нужно?.. Вероятнее всего, он умер, давно уже умер.
Думая о Павлике, Люся перешла Неву по длинной тропке на льду. Книги были тяжелые, и она очень устала. Трудно дыша, она поднялась на набережную и пошла по улице, прямой и пустынной. И вдруг далеко впереди себя заметила спину мальчика, который шел в одном с ней направлении.
– Павлик! – крикнула она.
Но голос у нее от усталости был слабый, а уши мальчика закрыты шапкой. Он не обернулся. Собрав все силы, она побежала.
Мальчик шел быстро и свернул за угол, как раз туда, куда нужно было свернуть и ей. Она добежала до угла и опять далеко впереди увидела его. Здесь где-то должен быть дом, в котором живет Лешин дядя. Задыхаясь, Люся бежала, поглядывая на номера домов. Вот он, этот дом. Мальчик свернул в парадное.
– Павлик! – крикнула она, вбежав вслед за ним. Наверху гремели засовом, звучали мужские голоса.
Она, торопясь, поволокла книги вверх по лестнице и остановилась перед распахнутой настежь дверью квартиры на пятом этаже.
Там, за дверью, в полумраке квартиры, метался большой мужчина в шубе и кричал в бешенстве:
– Удрала! Нашла время, когда удрать!
– Что ж это такое, дядя Вася? – услышала Люся растерянный голос Леши. – Почему же она удрала? Куда она могла деться?
Люся вошла в темную переднюю и остановилась. Оглядываясь, Леша узнал ее.
– Понимаете, Эрна удрала! – сказал он. – Вы понимаете?.. Я ничего не понимаю…
И тут Люся снова увидела Павлика. Он вылетел из комнаты и крикнул:
– Я знаю, где она!
Ни на кого не глядя, он выскочил на лестницу и побежал вниз.
Люся сунула книги Леше и кинулась догонять Павлика.
Глава 12
Над озером
34
Алексеев сбрил бачки. Все подивились, глядя на его бритое лицо, но никто не сказал ни слова.
Алексеев молча сидел на командном пункте, молча вставал по утрам и молча ложился спать, хотя койки товарищей стояли рядом. Он ни с кем не заговаривал, и никто не заговаривал с ним. В его отсутствие тоже никогда о нем не говорили.
Некоторые думали, что Рассохин даст ему какое-нибудь взыскание. Но Рассохин взыскания ему не дал и больше о нем не упоминал, будто Алексеева не существовало.
Алексееву казалось, что он живет в пустоте. Словно между ним и окружающим нет никакого соприкосновения, словно непреодолимая стена отделяет его от всего мира. Он и не пытался разбить эту стену. И когда такую попытку сделала толстая Нюра, он остался безучастен.
Нюра сидела у стола в приемном покое и плакала. Она нисколько не скрывала своих слез. И на них никто не обращал внимания: все знали, почему она плачет. Один только доктор Липовец по временам вздыхал с упреком. Но и он не сказал ей ни слова, не хотел беспокоить ее и даже сам подмел пол в санчасти.
В сумерках Нюра вышла на улицу. В этот час летчики обычно возвращались с аэродрома в деревню на ужин. Иногда они ехали на полуторатонке, иногда шли пешком.
Нюра медленно направилась им навстречу, по дороге к аэродрому.
Она встретила полуторатонку с летчиками и посторонилась. Алексеева в кузове не было. Она пошла дальше.
Скоро Нюра его увидела. Он шагал по дороге один, и, когда поравнялся с нею, она его остановила.
– Вадим… Вадим Петрович!.. Дима!..
Он повернул к ней свое бритое лицо и посмотрел на нее стеклянными, ничего не говорящими глазами.
И ушел.
Многие думали, что Рассохин отстранит Алексеева от полетов, как отстранил он когда-то Рябушкина. Но Алексеев принял участие в первом же боевом вылете.
Вылетели двумя парами – Карякин и Чепенков, Костин и Алексеев.
Проверяя перед вылетом свой мотор, Алексеев заметил, что Костин смотрит на него. «Чего это он смотрит? – подумал он. – Смеется, что я проверяю мотор?»
И сразу же прекратил проверку.
Они шли над озером, когда Алексеев услышал в своем моторе перебои. Что случилось, он определить не мог. Мотор тянул слабее обычного, и его приходилось то и дело форсировать. Если бы это случилось несколько дней назад, Алексеев не колеблясь вернулся бы на аэродром. Так поступил бы всякий, и был бы прав. Но сегодня о возвращении он не смел и думать.
Алексеев шел за самолетом Костина. Они прошли над дорогой, вышли на южный берег озера и пересекли линию фронта. Держась низко над лесом, Костин вел четверку в глубь захваченной территории для штурмовки путей, по которым немцы подвозили к фронту свои войска.
Костин впервые шел на штурмовку без Рассохина и старался поступать так, как поступал бы Рассохин. Он скрытно, над лесом, вел самолеты все дальше и дальше. Мотор Алексеева барахлил, иногда на несколько секунд совсем переставал работать, и Алексеев с большим трудом удерживал свой самолет в строю.
Они выскочили на большую дорогу возле моста через реку. Мост был узок, и перед ним скопилось около десяти фургонов, в которых немцы перевозят пехоту. Три фургона запылали после первого же штурмового удара, окончательно загородив дорогу. Лесок сразу наполнился множеством разбегающихся по глубокому снегу немецких солдат.
Тогда самолеты разделились: Карякин и Чепенков прочесывали из пулеметов лес, летая низко над вершинами и истребляя бегущих солдат, а Костин и Алексеев занялись уничтожением фургонов. Костин применил прием Рассохина. Ведя за собой Алексеева, он кружил над фургонами огромным вертикальным колесом, пикируя и снова уходя вверх. Мост был укреплен зенитными автоматами, и, пикируя, приходилось продираться сквозь струи пуль.
Алексеев сегодня не испытывал страха – того привычного ему, всегда скрываемого страха, который он испытывал прежде при столкновении с врагом. Все внимание его было поглощено тем, чтобы выйти из пике как раз там, где выходил Костин, ни на метр выше. Планировал его самолет хорошо, но выходил из пике медленно, с трудом лез вверх, и на подъемах Алексеев отставал от Костина.
Он теперь был уверен, что мотор его вот-вот откажет совсем. «Хоть бы меня сбили, – думал он. – Тогда всему конец, все развяжется». Но уже мост пылал, фургоны пылали, многие из них лежали вверх колесами, а ни одна нуля не попала в самолет Алексеева.