Танталэна, стр. 22

— Не говорите глупостей, — хмуро ответил Шмербиус, — лучше посмотрите туда. Что они делают?

Дом Верховного Совета снова наполнился людьми. Они, должно быть, пробрались туда через заднюю дверь с одной из соседних улиц.

— Приготовьте пулеметы! — сказал Шмербиус.

— Нет, нам нечего их бояться, — сказала мисс Мотя. — Они и сами напуганы на-смерть. Интересно знать, кто загнал их в здание Совета?

Из дверей и окон Верховного Совета на площадь стали выскакивать люди. В страхе они смотрели на нас, затем бежали к третьему дому, выходящему на площадь, к арсеналу.

— В арсенале сейчас никого нет, — говорила мисс Мотя. — Гассан-бен-Дигам, не зная к кому примкнуть, еще вчера вечером уехал куда-то с удочкой рыбу ловить. Хитрец, он примкнет к победителю.

Все новые и новые толпы людей выходили из здания Совета, испуганно перебегали площадь и входили в арсенал.

А здание Совета наполнялось другими людьми — полуголыми неграми с медными обручами на шее. В руках у них были палки и железные прутья. Кой у кого были и ружья. Это — взбунтовавшиеся рабы из доков, из портов, из угольной свалки. Они выгнали испуганных джентльменов удачи из здания Верховного Совета и заполнили все этажи.

Из широко раскрытых дверей Оперы до нас донесся легкий запах дыма. Мисс Мотя послала одного из своих солдат узнать, в чем дело. Вернувшись, тот испуганно сообщил, что Опера горит.

— Ядро, — сказал он, — попало в склад декораций и подожгло их, как солому. Задняя дверь Оперы отрезана от нас огнем.

— В конце концов Эрлстон не такой уж плохой артиллерист, как я думал, — сказал Шмербиус, кивая головой.

— Что же делать? — спросила мисс Мотя. — Рабы каждую минуту могут перейти в наступление. Да и джентльмэны удачи, захватив в арсенале оружие, попробуют нам отомстить. Мы в западне.

— Нет, нет, — сказал Шмербиус. — Нам рано отчаиваться. Пусть доки и Опера, создания моих рук, моего сердца, погибнут. Остаются еще самолеты. Аэродром в четырех километрах от Форта Подковы. Неужели Ли-Дзень-Сянь не догадается овладеть самолетами?

Он побежал к телефону, чтобы звонить Ли-Дзень-Сяню. Через минуту он вернулся бледный, как полотно.

— Телефон испорчен, — сказал он. — Половина здания в огне! — Вдруг он схватился за голову.

— Наверху, в комнате над сценой, Мария-Изабелла, моя лучшая певица. Я запер ее на ключ, чтобы она не сбежала.

— Дайте ключ, — закричал я. — Я пойду и приведу ее сюда.

— Поздно, — сказал он. — Лестница, должно быть, в огне.

— Дайте ключ! — заревел я, сжимая кулаки. — Дайте ключ, говорят вам!

Он сунул руку в карман и протянул мне ключ.

Я вихрем взлетел на сцену. Здесь было так дымно, что электрические фонари казались мутными красноватыми пятнами. Рядом раздавался оглушительный треск. Это в соседнем помещении — в складе декораций — работало пламя. Я набрал в легкие воздуху и побежал за кулисы, в коридор, в который выходили двери актерских уборных. Дым разъедал мне глаза. Я задыхался. Но вот передо мной узкая деревянная лестница. Под ней бутафорский хлам, который уже занимается пламенем. Пламя пожирает красноносые маски, картонные мечи и бумажные шлемы. Сейчас загорится и лестница.

Я взбегаю наверх. Еще поворот лестницы, еще. И я стою на площадке перед запертой дверью. Здесь жарко, как в раскаленной печи, и нечем дышать. В дверь с той стороны кто-то бешено колотит кулаками, а из замочной скважины тянется тоненькая струйка дыма. Я открываю дверь, и прямо на меня валится Мария-Изабелла.

В ее комнате горят занавески, горит постель. Из деревянного шкафа, идет дым. Огонь добрался и до нее, у нее вспыхнуло платье. Девушка прыгает и безумно кричит.

Я валю ее на дымящийся пол, чтобы потушить ее платье. Это мне удается, платье тухнет. Тогда я взваливаю ее на плечи и бегу вниз по лестнице. Один поворот, другой, третий. Но дальше — пламя. Лестница горит. Что делать? Я пробегу через пламя так быстро, что оно не успеет схватить нас. Осталось всего двадцать-тридцать ступенек. И я бросаюсь в огонь.

Вдруг я падаю, увлекая за собой свою ношу. Горящая лестница не выдержала нашей тяжести. Я лежу на полу, в дымном коридоре, разбитый, обожженный, задыхающийся. Но нельзя терять ни минуты. Я поднимаюсь на ноги, беру несчастную девушку, выбегаю на сцену и прыгаю в зал.

Огонь уж пробрался и сюда. С легким треском пожирает он сухое дерево кресел и стульев. Весело и дружно горят баррикады. Путь к выходу нам отрезан. Я смотрю в бледное лицо Марии-Изабеллы. Она лишилась сознания, глаза у нее закрыты.

Я сажаю ее на стул и падаю у ее ног на пол.

О, воздуху мне, воздуху!

Глава семнадцатая. Автомобильная гонка

Но судьба не хочет моей смерти. Выход есть, я вспоминаю о нем.

Взвалив Марию-Изабеллу на плечи, я подошел к люку, ведущему в подземелье. Открыть его нетрудно. Я спускаюсь по винтовой лестнице, освещая себе путь горящей ножкой стула. Каким свежим и живительным показался мне воздух этой затхлой ямы! Здесь нет дыма, и я могу свободно вздохнуть.

Я быстро иду вперед, не обращая внимания на черепа и кости. Главное — спасти жизнь Марии-Изабеллы.

На полдороге мой факел погас. Я бросил его и пошел дальше в полной темноте. Девушка висела у меня на спине, как мешок, но я чувствовал теплоту ее тела и знал, что она жива.

Вперед, вперед, вперед, через кромешную тьму. Тьма — неважно! Лишь бы шли ноги. Лишь бы не упасть. Вот, наконец, и лестница. Выбиваясь из сил, я лезу наверх. Еще ступенька, еще, еще! Открываю люк, вылезаю и — падаю в объятия отца!

Он нежно целует меня. А вот и дон Гонзалес. Он старается привести в чувство свою бедную дочь. Рядом стоит добрый, толстый Джамбо, и весь колышется от радостного смеха.

Но у нас не было времени изливать свои чувства. Гром пушечных выстрелов не смолкал ни на секунду. Полгорода было охвачено огнем. Опера горела, как будто она была сделана из картона. Но между ее готовых обрушиться колонн попрежнему метался Шмербиус, попрежнему чернели пулеметы.

— Если ветер занесет пламя в арсенал, — сказал Джамбо, — вся эта часть города погибнет. В арсенале — склад динамита.

— У тебя мой документ? — спросил отец. — Та половина, которая была у меня?

— Да.

— А где вторая половина?

— У Шмербиуса на столе, в его комнате.

— Веди меня туда!

Черные полуголые люди заполняли все комнаты и коридоры. Это были рабы из доков. Холодок пробежал у меня по спине, когда я увидел их страшные разъяренные лица. Но они дружелюбно улыбались отцу, и я понял, что мы среди них в безопасности.

Когда мы вошли в комнату Шмербиуса, я не поверил своим глазам. Стол был разбит в щепки. Железная кровать была так изогнута, будто на ней сидел слон. Постельное белье бесследно исчезло. Со стен были содраны не только чертежи, но даже обои. Бумаги, лежащие на столе, были очевидно выброшены через окно. Только несколько рваных листков в беспорядке валялось на полу.

Мы с отцом сели на корточки и стали молча подбирать их. Нет, все не то. Ноты, счета, приказы, рапорты. Вторая часть документа пропала.

— Ну их, эти алмазы! — сказал отец. Он был бледен, голос его дрожал. — Пускай лежат на дне океана. Достаточно я настрадался из-за них. Зачем мне алмазы? У меня есть сын и друзья, которых я люблю, а любовь драгоценнее всех алмазов мира.

И он ласково погладил меня по плечу.

Дверь в комнату отворилась, и Джамбо с доном Гонзалесом внесли на руках Марию-Изабеллу. Девушка пришла в себя, но была так слаба, что не могла даже говорить. Она только смотрела на нас большими печальными глазами.

— Не нашли? — спросил дон Гонзалес.

— Не нашли, — ответил отец.

Джамбо подошел к окну.