Танталэна, стр. 17

Совершенно обезумевший я выбежал на площадь. Площадь была широка и пустынна. Но тут моим глазам представилось зрелище, которое испугало меня больше, чем погоня.

Посреди площади стояло два высоких красных столба с перекладиной. На перекладине висело пять трупов — четыре негра и один белый. Множество птиц кружилось в воздухе, сидело на перекладине, на головах и плечах повешенных. Воздух гудел от их клекота. А над виселицей развевалось по ветру огромное черное полотнище, на котором был изображен череп с двумя перекрещенными костями.

Я не мог вынести этого зрелища и повернул направо. Мои преследователи кинулись мне наперерез. Я бежал к портику большого коричневого здания и чувствовал, что вот-вот сейчас упаду от усталости. Бас Баумера, бежавшего впереди всех, гудел уже почти над самым моим ухом. Я добежал до широкой мраморной лестницы и одним, махом взлетел на нее.

Прямо передо мной между колоннами находилась большая стеклянная дверь, над которой было выведено „Ope?ra“. Дверь отворилась, и я очутился лицом к лицу со Шмербиусом! В это мгновение тяжелая рука Баумера ударила меня по плечу, и я упал на гладкие мраморные плиты.

— Что вам нужно от этого мальчика? — прозвучал громкий, резкий голос Шмербиуса.

— Он — беглый раб! — заревела толпа. — Мы хотим надеть ему на шею медный обруч.

— Ах, вот как! — заговорил Шмербиус. — Похвальное намерение. Это, должно быть, ваша затея, Баумер? А знаете ли вы, что это — мой раб? Это мой личный секретарь, и мне лучше знать, должен ли он носить обруч на шее, или нет. Расходитесь, джентльмэны. А вы, Баумер, будьте в другой раз поосторожнее, не то я велю вас оштрафовать.

— Donnerwetter, — прошептал Баумер. — Покажу я еще этому мальчишке.

— Что вы сказали? — провизжал Шмербиус.

— Ничего, — ответил немец и стал спускаться о лестницы. Остальные преследователи понуро побрели за ним.

— Откуда вы? — заговорил Шмербиус. — Я был уверен, что вы погибли, но счастлив вас видеть целым и невредимым. Я сделаю вас моим личным секретарем. Потом, когда вы проникнетесь той великой идеей, которой я служу, я дам вам свободу и блестящее общественное положение. Пойдемте.

Он взял меня за руку и повел через площадь.

Мы прошли под виселицей. Еще свежие, но уже потрепанные птицами, трупы мерно покачивались над нашими головами. Птицы, сидящие на них, пристально смотрели на нас, как бы говоря: „подождите, и вы будете здесь висеть“.

Пройдя площадь поперек, мы вошли в широкие двери большого коричневого дома.

Глава тринадцатая. Верховный Совет

Я сидел на бархатной скамеечке в большом зале, облицованном черным мрамором. По мрамору вились потемневшие золотые нити, которые сплетались в причудливые гирлянды удивительной красоты. Эта облицовка была создана не в наше время и не нашей культурой. Она, должно быть, перенесена сюда, в это казенное коричневое здание, из какого-нибудь древнего храма, построенного давно погибшим народом. Посередине каждой стены был выведен аляповатый герб, несомненно позднейшего происхождения. Он изображал череп и две скрещенные кости.

Меня привел сюда Шмербиус, и мне пришлось стать свидетелем странного зрелища — заседания Верховного Совета морских разбойников. За длинным столом, посреди залы, сидело двенадцать человек. Одного из них, Эрлетона, я знал. Это был тот самый англичанин, который пил с Баумером в китайской таверне. Он был по-европейски элегантно одет и чисто выбрит. На столе перед ним лежал сверкающий автоматический револьвер. Мне было противно его самоуверенное, красивое, наглое лицо. Он скорее походил на карточного шулера, чем на пирата.

По правую руку от него сидел араб, высокий, чернобородый, с хитрыми, льстивыми глазами. Его пышная шелковая чалма была обшита жемчугом. На стол перед собой он положил изогнутый, богато изукрашенный жемчугом кинжал.

Рядом с арабом сидел нелепый толстый человек с огромным багровым носом и крошечными свиными глазками. Он был одет в мягкий, широкий, серый костюм, весь перемазанный чернилами. Склонив на бок большую, лысую голову, он что-то торопливо писал чрезвычайно мелким почерком на огромных листах бумаги.

Рядом с ним сидела женщина, единственная женщина в этом почтенном собрании. Она была похожа на русскую курсистку — маленькая, курносая, стриженая. Одета она была довольно причудливо: коричневая кофточка, широченные синие шаровары, высокие мужские сапоги и широкий шелковый пояс, из-за которого торчали рукоятки бесчисленных кинжалов. Перед ней на столе лежал большой неуклюжий наган.

Дальше сидел негр — чрезвычайно франтоватый молодой человек с добродушной физиономией. Его пышный лиловый галстук был заколот полдюжиной бриллиантовых булавок. На столе перед ним лежала толстая трость с золотым набалдашником.

Остальные семеро членов Совета были китайцы. Я не умею отличать китайцев друг от друга. Они, по моему, все на одно лицо. Скажу только, что они были чрезвычайно пестро одеты, и что перед каждым из них лежало ружье с обрезанным дулом.

Неподалеку от стола стояло два стула, на спинки которых была положена большая широкая доска. Возле этой доски метался и прыгал Шмербиус. Он был без сюртука. Из замусоленного жилета торчали рукава грязной рубашки. Огромный красный галстук неистово метался из стороны в сторону. На этой доске лежал его фрак. Он гладил его раскаленным до красна угольным утюгом и говорил, говорил, говорил…

— Лэди и джентльмены! — начал он свою буйную английскую речь (английский язык был здесь языком официальным, так как его понимали все).

Я должен извиниться перед вами за беспорядок в моем туалете. Особенно перед вами, мисс Мотя, — тут он учтиво поклонился стриженой девушке в синих шароварах. — Я только вчера вернулся из длительного путешествия и был так завален делами, что не имел времени привести себя в порядок. Не могу скрыть от вас, лэди и джентльмэны, что моя поездка была не вполне успешна. Прежде, чем приступить к докладу, я постараюсь возобновить в вашей памяти подробности этого прискорбного дела. Как вам известно, осенью 1918 года британское правительство, подготовляясь к Великой Мировой Войне, решило перевезти чрезвычайно ценный груз из Капштадта в Лондон. Этот груз состоял из нескольких тонн крупных алмазов. Обладание ими сделало бы нашу казну одной из богатейших в мире и приблизило бы нас к осуществлению наших грандиозных планов. Британское правительство, боясь шпионажа со стороны других великих держав, окружило отправку этих алмазов величайшей тайной. Чтобы окончательно запутать следы, решено было отвезти алмазы сначала в Бомбей, там перегрузить на другое судно и только тогда отправить их через Суэцкий канал в Лондон. Все это нам сообщили наши шпионы, занимающие и по-сейчас важные посты в британском министерстве иностранных дел.

Тут он замолк, нагнулся и стал преуморительно брызгать слюной через зубы, так что капельки слюны мелким бисером рассыпались по фраку. Затем он снова принялся гладить и продолжал свою речь.

— Мы решили действовать. Наш лучший линейный корабль „Кровь и Жемчуг“ под управлением славного капитана Томаса Коллинса был отправлен к восточным берегам Африки. Там 11 октября 1913 года он встретил британский транспортник, шедший на северо-восток в сопровождении дрэдноута. Утром 13-го октября произошел бой, о котором мы ничего толком не знаем. Известно только, что все три корабля погибли. Британское правительство тщетно искало погибшие алмазы.

Шмербиус отложил утюг в сторону и надел выглаженный фрак.

— С корабля Томаса Коллинса, — продолжал он, — спасся только один человек — матрос-португалец. Ему удалось добраться до Занзибара, откуда он поспешил к нам сюда, на остров Танталэну. Томас Коллинс, умирая от раны в живот, просил его доставить Ли-Дзень-Сяню, атаману и повелителю, документ, в котором указывалось точное местоположение затонувших алмазов. Но когда португалец прибыл сюда, его сразу встретили два предателя — дон Гонзалес Ромеро и Геннадий Павелецкий. Они отвели португальца в китайскую таверну, что на набережной реки Юань, напоили его и отняли драгоценный документ. Португалец, несмотря на то, что был пьян, пробовал сопротивляться. Но предатели нанесли ему несколько ран кинжалом и скрылись. Завладев небольшой шхуной, они обманом заставили стражу открыть Двигающийся Утес и бежали с острова, захватив с собой своих детей и еще одного предателя — негра Джамбо. Удирая, они имели наглость отправить мне письмо, в котором писали, что считают наш почтенный промысел — преступным и неблагородным занятием.