Служба на купеческом корабле, стр. 31
О двух людях мы позабыли: говорим о мисс Тевисток и Плаузибле. Доктор проводил больную в ее каюту, усадил и удержал ее руку в одной своей руке, другой же нежно наблюдал за биением ее пульса.
— Не тревожьтесь, моя дорогая мисс Тевисток, вы невероятно чувствительны. Я не отойду от вас. Я не могу придумать, что могло вас заставить решиться на такое опасное, волнующее путешествие.
— О, доктор Плаузибль, когда дело касается моих привязанностей, я, слабое создание, готова сделать все. Я — одна душа. У меня в Индии есть дорогой друг.
— Счастливец он, — со вздохом заметил Плаузибль.
— Он? Доктор Плаузибль, вы конфузите меня. Неужели вы на одно мгновение можете допустить мысль, что я могла бы поехать за джентльменом? Нет, я еду не ради каких-нибудь расчетов, как некоторые девицы. Слава Богу, у меня и своего достаточно. Я держу собственный экипаж, и все остальное соответствует этому. (Именно то, чего желал доктор Плаузибль).
— Да, моя дорогая мисс Тевисток, я понимаю, в Индии у вас живет подруга?
— Да, подруга детства. Я решилась на это утомительное, опасное путешествие, чтобы еще раз обнять ее.
— Бескорыстная привязанность! Покорить такое сердце, как ваше, мисс, все равно, что приобрести сокровище. Каким счастливым будет ваш муж.
— Муж? О, доктор Плаузибль, не говорите об этом. Я уверена, что мое здоровье слишком слабо, и я не могу вынести обузу забот семейной жизни.
Ответ доктора был так многословен, что его невозможно привести здесь. Это была целая диссертация. В нее, между прочим, вошли уверения, что для такой особы удобно всегда иметь под рукой медицинскую помощь, заботливый уход. И все окончилось выражением преданной любви и предложением… разделить с ней карету и ее дом.
Мисс Тевисток нашла нужным снова упасть в обморок: потрясение было так сильно; а доктор опустился перед ней на колени, поцеловал ее руку с хорошо подделанным восторгом. Наконец она шепотом высказала согласие и снова откинулась, точно истощенная усилием.
Договор был заключен.
Глава XXXII
Эдуард Форстер вернулся домой со своей маленькой воспитанницей, не чувствуя больше той тяжести, которая подавляла его дух: он знал, что слово Джона все равно, что расписка, а также, что под грубой оболочкой этого человека скрывалось доброе, отзывчивое сердце. Он вернулся в свой коттедж ранней осенью и, сев в свое старое кресло, мысленно сказал себе:
— Я вернулся и простою на якоре, пока меня не отзовут в иной мир!
Это пророчество оправдалось. Наступила суровая зима, рана Эдуарда открылась, и его подорванный организм не вынес возобновившихся страданий. Не пролежал он в постели и двух недель, как почувствовал приближение конца. Эдуард давно приготовился к концу; ему оставалось только написать письмо к брату. Исполнив это, Форстер отдал его рыбаку Робертсону, поручив после своей смерти немедленно отправить конверт по адресу и наблюдать за Амброй, пока Джон Форстер не пришлет за ней.
Последняя обязанность была исполнена; Робертсон, стоя подле кровати больного с письмом в руке, сказал, что накануне в Голль приехала семья Эвелайна, так как здоровье единственного сына лорда поправилось. Это известие изменило намерения Эдуарда.
Надеясь на прежнюю дружбу лорда, он послал Робертсона в Голль с сообщением о состоянии своего здоровья н с просьбой приехать в коттедж.
Лорд Эвелайн тотчас же поспешил на зов. Он с первого же взгляда на больного понял, что надеяться на его выздоровление невозможно; охотно согласился отправить письмо и предложил взять Амбру к себе в дом, обещая отдать ее только в свое время. Было темно, когда лорд Эвелайн с печальным предчувствием простился с Форстером в последний раз. Действительно, раньше, чем солнце снова встало, дух Эдуарда освободился и воспарил ввысь, оставив, осиротевшую Амбру в слезах и молитве. Эдуард Форстер не скрывал от нее, что его жизнь держится на тонкой нити, и после возвращения из Лондона познакомил ее со всеми подробностями ее собственной истории. Последние недели каждый перерыв между страданиями он посвящал тому, чтобы укрепить в ней добрые принципы и подготовить ее к тому событию, которое теперь совершилось.
Амбра стояла на коленях подле кровати; она так долго пробыла в этом положении, что и не заметила наступления дня. Ее лицо, покоившееся на руках, было совершенно скрыто роскошными волосами, которые вырвались из-под гребенки и рассыпались по плечам, когда дверь коттеджа отворилась, и кто-то наклонился к ней, стараясь поднять ее с колен. Она подняла голову, раздвинула волосы надо лбом, чтобы видеть, кто подошел к ней, и узнала молодого Эвелайна.
— Бедняжка моя, — с состраданием сказал он.
— О, Уильям Эвелайн! — вскрикнула Амбра, заливаясь слезами.
Горе юности вызывает сочувствие, и Уильям Эвелайн, хотя и семнадцатилетний юноша, приближавшийся к взрослому возрасту, не постыдился смешать свои слезы со слезами прежнего своего товарища игр. Не скоро удалось ему немного успокоить Амбру, которая в своем горе приникла к нему.
— Амбра, дорогая, ты должна пойти со мной в Голль. Здесь ты не можешь оставаться теперь.
— Почему бы нет, Уильям? Зачем мне уходить так скоро? Мне не страшно оставаться здесь или быть подле него. Я видела, как умирали другие. Я видела, как умерла миссис Безлей. Видела, как умер бедный Верный. А теперь все они, все умерли, — сказала Амбра, снова заливаясь слезами и прижимаясь к груди Уильяма. — Я знала, что он умрет, — через несколько минут прибавила она, поднимая голову, — он мне это сказал… Но думать, что я никогда больше не услышу, как он говорит; думать, что скоро я никогда не увижу его! Я не могу не плакать,
Уильям.
— Но твой отец счастлив, Амбра.
— Он счастлив, я знаю. Только он не мой отец, Уильям. У меня нет отца, нет друга. Он все рассказал мне перед смертью: Верный принес меня с моря.
Эти слова возбудили любопытство Уильяма; он стал расспрашивать Амбру, и она рассказала ему все подробности своей истории, о которых ей сообщил Эдуард Форстер; отвечая на его вопросы, она стала немного спокойнее.
Едва Амбра окончила свой рассказ, как лорд Эвелайн, вызванный Робертсоном, приехал вместе с женой, которая думала, что ей удастся уговорить Амбру уехать из коттеджа. Действительно, леди убедила бедняжку, что ей следует принять их предложение; она без сопротивления села в экипаж. Амбру отвезли в Голль, и там для смягчения ее печали было сделано все, что могут подсказать доброта и сочувствие. Там мы ее пока и оставим, а сами снова перенесемся в столицу, в контору Джона Форстера.
— Скреттон, — сказал мистер Джон Форстер, обращаясь к своему клерку, который явился на звонок, — помните, сегодня я никого не могу принять.
— Вы назначили несколько приемов, — заметил письмоводитель.
— Пошлите сказать, что свидания откладываются.
— Хорошо, сэр. А если кто-нибудь придет, сказать, что вас нет дома?
— Нет, я дома — зачем лгать? — но я никого не принимаю.
Клерк закрыл двери; Джон Форстер надел очки, чтобы перечитать письмо, которое лежало перед ним. Оно было от Эдуарда; его послал лорд Эвелайн, прибавив от себя несколько слов, в которых говорилось, что его брат умер и что Амбра живет в Голле. где все будут очень рады приютить ее до тех пор, пока он не найдет удобным прислать за девочкой. В своем письме Эдуард снова благодарил брата за его доброе обещание и нежно, с любовью посылал ему последнее прости. Некоторое время Джон Форстер боролся с чувствами, но чем сильнее старался он их подавить, тем с большей силой пробуждались они. Он был один и перестал сдерживаться. Документы, лежавшие перед ним, внезапно увлажнились от дани памяти брата. Однако старый адвокат скоро снова стал самим собой; все следы волнения исчезли с его лица, и при виде его никто не вообразил бы, что Джон Форстер мог так глубоко волноваться.
На следующий день Форстера нельзя было, по обыкновению, застать в его конторе. Немедленно после завтрака он отправился по делу, которое называется «беганьем по квартирам». Его помещение было недостаточно для новых обстоятельств. Когда он дал слово Эдуарду, он отлично знал, что все расходы для приема Амбры лягут на него, и все-таки решил подвергнуть себя этому. Итак, невдалеке от своего помещения он отыскал удобный дом. Джон переговорил относительно его найма на двенадцать лет и наконец вернулся к себе.