Приключения Виоле в Калифорнии и Техасе, стр. 18
Тем временем Фонсека плыл вдоль берега Калифорнии, но юго-восточный ветер помешал ему высадиться в Монтерэ и привел в бухту Сан-Франциско. Это очень богатый поселок, население которого состоит из потомков английских и американских купцов, наживших состояние тихоокеанской торговлей; его называют Yerba buena (хорошая трава), потому что он окружен на сотни миль лугами дикой люцерны.
Здесь Фонсека высадился с двумястами негодяев, таких же, как он сам, и его первым подвигом было разорение и грабеж этого городка. Обитатели, разумеется, разбежались во все стороны и, встретившись с нами, обещали индейцам половину ограбленного у них имущества, если они отберут его у разбойников. Я решил захватить негодяев на месте преступления и разделил свое маленькое войско на три отряда, поручив Габриэлю команду над апачами, с приказанием занять берег и уничтожить шлюпки, чтобы пираты не могли спастись на корабли. Аррапаги должны были занять прерии вокруг города и перехватывать тех, которые вздумают бежать внутрь страны. Третьим отрядом командовал я сам. Он состоял из пятидесяти хорошо вооруженных шошонов и пятидесяти четырех калифорнийцев.
Рано утром мы вступили в городок. Он превратился теперь в груду развалин, среди которых было разбито несколько палаток. Матросы и пираты были мертвецки пьяны и валялись повсюду, погруженные в глубокий сон. Сандвичане лежали толпою подле палаток. Тут же возвышалась груда ящиков, мешков, бочек: добыча грабителей. Мы, без сомнения, овладели бы разбойниками без всякого кровопролития, если бы лай собак не разбудил сандвичан, которые подняли тревогу, схватились за оружие и вступили в отчаянный бой с моим левым крылом, состоявшим из белых. Оно потерпело значительный урон и пришло в расстройство, когда я подоспел на помощь с своими шошонами, которые даже не разрядили ружей, а молча работали копьями и томагавками с такой быстротой, что через несколько минут в живых оставались лишь немногие раненые. Калифорнийцы, оправившись, схватили Фонсеку и убили многих пиратов, захваченных в состоянии опьянения. Немногие пытались бежать к берегу и спастись в лодках. Но апачи уже исполнили свое дело; маленькие лодки были вытащены на берег, большие потоплены. Бросившись на злополучных беглецов, они закололи их копьями, и наша победа была полной.
Пираты, остававшиеся на двух кораблях, заметив это, быстро ушли в море. Больше мы о них не слыхали. Фонсека, зная, какая участь его ожидает, проявил трусость и низость, равные его прежней жестокости. Он умолял о пощаде и пытался подкупить меня самыми пышными обещаниями; когда же убедился, что надежды на спасение нет, принялся ругаться и богохульствовать так неистово, что я приказал запереть его куда-нибудь. На следующее утро был избран суд из двадцати человек; Фонсека приговорен к смерти как изменник и пират и повешен вместе с оставшимися в живых садвичанами.
Наш отряд немного пострадал в начале дела: трое калифорнийцев были убиты, восемнадцать ранены; ранены также двое апачей. Из многих шошонов никто не получил даже царапины; аррапаги, оставшиеся в степи, присоединились к нам вскоре после битвы с несколькими скальпами.
Жители Сан-Франциско добросовестно исполнили свое обещание; возвращенная добыча была разделена на две равные части, и одна из них предложена индейцам, согласно условию. Перед нашим отъездом нам были предложены подарки и приняты с благодарностью, и конечно, индейцы увидели благоприятное предзнаменование в том, что их союз на первых же шагах ознаменовался такой успешной и выгодной экспедицией. Так как их услуги больше не требовались, то они отправились на север под предводительством Роха с целью исполнить свое первоначальное намерение и посетить шошонов. Я же остался в Сан-Франциско.
ГЛАВА XIV
До сих пор я жил в обществе индейцев и немногочисленных белых, усвоивших индейские нравы и обычаи. Я не имел понятия о цивилизованной жизни, так как видел ее только во время моего непродолжительного пребывания в Монтерэ, но из всех уголков мира этот городок мог дать мне наименее правильное понятие о цивилизованном человечестве. Я был, как все индейцы, еще не испытавшие вероломства белых, откровенен, доверчив и честен. Я знал, что могу положиться на моих шошонов, и думал, что тем более могу довериться христианам и цивилизованным людям. Читатель не удивится моей наивности, если припомнит, что мне было всего девятнадцать лет, и что я воспитывался у шошонов.
Мой юношеский пыл разгорался под влиянием успехов. Если бы я довольствовался закреплением союза между индейцами, то поступил бы разумно, но теперь мои планы заходили гораздо дальше. Последние события внушили мне мысль — сделать всю Калифорнию независимой, и моему честолюбию льстила надежда стать ее освободителем. Зная о богатых ресурсах этой территории, о непреодолимых препятствиях, которые делали невозможной отправку в нее значительной массы людей из центральной Мексики, я, чем больше думал об этом предприятии, тем больше убеждался в его осуществимости.
Я указывал калифорнийцам Сан-Франциско, что при существующих обстоятельствах они не в состоянии будут оказать сопротивление военной силе, которую правительство может прислать морем из Акапулько; я утверждал, что их властители, радуясь случаю ограбить их, отнесутся к ним беспощадно после всего происшедшего, и ставил им на вид, что если они объявят себя независимыми и откроют свои порты для иностранцев, то в короткое время станут достаточно богатыми и сильными, чтобы отразить всякое нападение. Я предложил также, ввиду отсутствия у них постоянного войска, явиться к ним на помощь с тысячей воинов. Они слушали меня внимательно и, по-видимому, одобряли мой план, но заявили, что дадут мне окончательный ответ только после совещания со своими соотечественниками в Монтерэ. Они дали мне слово, что примутся за дело немедленно, отправят послов в южные города и не заставят меня долго ждать ответа.
В ожидании их решения я поселился в одной из миссий на берегу залива, которой заведовали францисканские монахи. Тут я проводил время довольно приятно, так как добрые монахи умели пожить: погреба их были наполнены хорошими винами, сады возделывались превосходно, домашняя птица отличалась нежностью, а дичь приготовлялась мастерски. Если бы я пробыл здесь несколько месяцев, то наверное сам бы принял иноческий обет, так нравилась мне эта привольная, беззаботная жизнь; но калифорнийцы не теряли времени, и их послы скоро вернулись с условиями, на которых они соглашались принять мою помощь. События принимали серьезный оборот; отступление было для меня невозможно, и я приготовился действовать.
Простившись с моими благочестивыми и радушными хозяевами, я вернулся в наш поселок, чтобы приготовиться к драме, которая должна была привести некоторых из нас к власти или на эшафот.
Через шесть недель после моего отъезда из Сан-Франциско я снова выступил в поход, имея в виду сразиться с войсками, отправленными из Сан-Мигуэля и других пунктов. У меня было тысяча двести конных, хорошо вооруженных индейцев, но на этот раз шошоны значительно преобладали над нашими новыми союзниками. Их было восемьсот человек, разделенных на два отряда, дисциплина которых заслужила бы одобрение на любом европейском параде. Кроме них, под моим начальством было триста аррапагов и сотня апачей; сверх того, ко мне присоединились сто двадцать калифорнийцев из Монтерэ и Сан-Франциско.
Так как предстоящие нам действия должны были иметь более серьезный характер, чем две предыдущие стычки, то я внес некоторые изменения в наш порядок. Я принял непосредственное начальство над отрядом шошонов в двести пятьдесят человек и над мексиканской партией, при которой имелись четыре маленьких полевых орудия. Остальные индейцы были разделены на небольшие отряды по сто человек в каждом, под командой из собственных вождей. Габриэль, Рох и мой старый слуга, а также двое или трое толковых калифорнийцев оставались при мне в качестве адъютантов. Мы достигли прохода и увидели неприятеля, который расположился лагерем на равнине. Мы с своей стороны приготовились к бою; наша артиллерия была помещена на почти неприступной позиции в нескольких милях от того места, где мы уже разбили сонорского губернатора. Неприятельский отряд уступал нашему в численности, но состоял из хорошо дисциплинированных солдат и обладал более тяжелыми, чем наши, полевыми орудиями. Всего перед нами было 950 человек; в том числе 300 кавалеристов, а остальное легкая пехота и небольшой артиллерийский отряд.