Приключение собаки, стр. 28

— Что же, не все ли равно, та или другая вдова?! — отвечала достойная маменька. — Ведь и у той есть деньги! Не все ли равно, которую обманывать! А по любви ты, сын мой, никогда не женись, а то жена сделает из тебя круглого дурака! Ты счастливо избежал этой опасности. А где те деньги, что ты получил за измену?

— Я привезу их завтра сюда, матушка!

— Привези непременно, слышишь? Я еще не скоро умру, а тебя, быть может, уличат, быть может, повесят, золото же твое все-таки будет цело! Если тебе что обидно, так ты отомсти на других втрое, вдесятеро, и тебе станет легко и отрадно! Я всегда так делала!

И Ванслиперкен послушался совета матери; он, казалось, разом возненавидел весь мир и хотел отомстить за свою неудачу всем, начиная с Костлявого и с Салисбюри. Теперь он находил в своей измене некоторую усладу, так как она приносила ему много золота, а в настоящий момент жадность к деньгам пересиливала в нем все остальные чувства.

Вернувшись на судно, он нашел у себя предписание начальства отчислить Джемса Салисбюри немедленно. Это еще более усилило в нем ненависть к этому человеку, и он решил, не объявляя об этом распоряжении, прежде подвергнуть Джемми Декса строжайшему наказанию за его дерзкие выражения о начальстве. Но его предупредила Могги, уже успевшая побывать на куттере и вручить мужу бумагу, полученную ею из адмиралтейства, в которой он отчислялся и увольнялся от службы на куттере. Ванслиперкен призвал на совет капрала, который сказал ему, что Джемми уже известно об его отчислении. Но гнев Ванслиперкена не знал пределов; он выбежал на палубу и приказал вызвать всех наверх для наказания. Капрал успел вовремя предупредить Джемми, и тот не стал свистать, когда ему было приказано.

— Где этот негодяй, Джемми Салисбюри? — кричал Ванслиперкен.

— Здесь Джемс Салисбюри!

— Я не числюсь на этом судне! — заявил Джемми.

— Капрал ван-Спиттер! Где ван-Спиттер?

— Здесь, сэр! — отозвался капрал, поспешая с напускным усердием.

— Привести сюда этого Салисбюри! Как он смел уйти?

— Слушаю, сэр! — и капрал направился на бак.

Но команда решила не допустить наказания. Салисбюри уже не числился на куттере, и хотя все знали, что капрал теперь стоит на их стороне, все-таки обступили Джемми, решив не выдавать его. Капрал вернулся доложить, что его не допустили к Салисбюри. Вдруг из-за борта послышался громкий женский крик.

— Что? Пороть моего Джемми?! Да разве ты смеешь это сделать? Ведь уж он не числится на службе! Вот что я говорю вам, лейтенант, не попадайтесь вы мне на берегу, не то запоете у меня такую песенку, что сами не возрадуетесь!

В этот момент лодка ее причалила к судну, и Могги в одну минуту очутилась на палубе, нос с носом с Ванслиперкеном.

— Я у вас требую своего мужа, г. лейтенант! Слышите?

— Капрал ван-Спиттер, выгоните эту женщину отсюда!

— Выгнать меня? Законную жену, которая именем королевского указа требует своего мужа! Ах, вы…

— Позовите ваших солдат, капрал!

— Я звал их, мингер, но они все заодно с экипажем! — отвечал капрал, стоя навытяжку и держа руку под козырек. — Вы да я, нас осталось только двое!

Что теперь было делать? Ванслиперкен пришел в настоящее бешенство, все в нем клокотало; в глазах вертелись красные и зеленые круги. Обратиться к вмешательству властей он боялся, так как у него было много нечисто, кроме того, он отлично знал, что не имел права подвергать наказанию человека, который уже отчислен от его судна.

Могги стояла и ждала, чтобы Ванслиперкен отпустил ее мужа, капрал ожидал дальнейших приказаний. В это время Снарлейиоу, взобравшись на край мостика, с любопытством смотрел туда, где находилась лодка, в которой приехала жена Джемми.

В одно мгновение Могги подбежала к собаке и сбросила ее через борт прямо в лодку, сама сбежала туда же и приказала гребцу несколько отчалить. Держа за шиворот собаку, Могги крикнула:

— Ну, теперь собака в моих руках и, если я захочу, приготовлю из нее сосиски! Если вы сейчас не отпустите мне моего Джемми и не выдадите ему все его документы и квитанции на получение жалования, то поминайте, как звали вашу собаку!

— Спустить шлюпку, людей на весла! — закричал Ванслиперкен, но никто не шевелился.

Могги между тем, выхватив у гребца висевший у него на поясе нож и потрясая им в воздухе, кричала:

— Смотрите! Видите это? Одна минута, — и я прирежу этого паршивого пса! Говорят вам, отпускайте сейчас же моего Джемми!

— Смилуйся! Смилуйся! Не убивай, добрая женщина, моей бедной собаки! Не тронь ее, — и я сейчас отпущу твоего мужа! — завопил лейтенант, видя, что решительная женщина не шутит.

— Со всеми документами и квитанциями?

— Да, да! Сейчас! Только не троньте моей собаки!

— Ну, так живее, я долго ждать не буду, у меня уж руки чешутся!

— Сейчас! Сейчас!.. — и Ванслиперкен, приказав спустить шлюпку, чтобы отправить Салисбюри со всеми его имуществом, сам спустился вниз — подписать его бумаги и квитанции. Он страшно спешил, опасаясь, чтобы Могги не исполнила своей угрозы, пока он находился в каюте.

Сундучок и койка Джемми были уже в шлюпке, сам он прощался с экипажем, после чего, получив из рук капрала свои документы и бумаги, сел в шлюпку, которая отвезла его на берег. Когда Джемми вышел и вынес свои вещи, Могги швырнула собаку в шлюпку, крикнув: «Мое слово крепко, лейтенант, вот ваша собака! Но помните, что я еще рассчитаюсь с вами!»

ГЛАВА XXV. Лейтенант Ванслиперкен доказывает свое непреодолимое отвращение к холодной стали

Все потрясающие события этого дня до того расстроили Ванслиперкена, что он забыл о письмах к еврею Лазарусу, а ему, чтобы забыть получить деньги, нужны были очень серьезные причины.

Он кинулся на постель совершенно одетый в порыве гнева, бессильного бешенства и горькой обиды, и почти сразу заснул тяжелым, томительным сном.

Проснувшись поутру и размышляя о неповиновении и почти открытом бунте экипажа и солдат, Ванслиперкен почему-то приписал все это козням Костлявого и почувствовал к нему такую ненависть, что был способен задушить его собственными руками.

Призвав капрала, он стал с ним советоваться, чтобы сделать с Костлявым. Тот некоторое время отвечал уклончиво, а затем признался, что Костлявый, подобно Снарлейиоу, по всеобщему убеждению, существо сверхъестественное, и что он, капрал, своими глазами видел черта у изголовья Костлявого, а другой раз заметил, что черт беседовал с ним; кроме того, сам Костлявый сознался однажды в присутствии всех, что ни его, ни собаку вода никогда не примет! Подтверждение этого факта видно из того, что было уже несколько попыток потопить собаку, но она всякий раз оставалась невредима; Костлявый тогда кинул ее, завязав в мешок, в канал, а она все-таки выплыла. — Ах, негодяй! Да я его в куски изрублю! Вы говорите, что вода не может повредить ему, так я посмотрю, что может сделать пистолет! Можете идти, капрал, вы мне больше не нужны!

Ванслиперкен положительно был вне себя от бешенства, но не знал, что предпринять немедленно.

Вдруг он вспомнил, что не доставил еще писем, порученных ему французским агентом; поспешно одевшись, он приказал подать шлюпку и поспешил к дому Лазаруса.

Здесь он застал молодого человека чрезвычайно красивой наружности в платье кавалерийского офицера того времени. Этот молодой человек сидел в небрежной свободной позе, и при входе лейтенанта даже не привстал; старый еврей при нем тоже не садился, и Ванслиперкену не предложили стула.

— Вы офицер, командующий куттером «Юнгфрау»? — спросил молодой человек тоном высокомерного презрения.

— Да! — ответил Ванслиперкен не особенно вежливым тоном.

— Вы пришли в Портсмут вчера утром! Почему же, сэр, эти письма не были доставлены нам немедленно?

— Потому, что у меня не было времени!

— Не было времени? Что вы хотите этим сказать, сэр? Все ваше время должно принадлежать нам. Вам за это платят; за каждый шиллинг, который вы получаете от правительства, мы вам платим фунты! Пусть этого больше не случается, сэр!