Многосказочный паша, стр. 35

Ужас совершенно отуманил нас, потому что мы ожидали, что она появится снова, а между тем у нас не было никаких средств обезопасить себя, потому что во время урагана снесло с палубы все решетки и люки. Старик был безутешнее прочих. Он подозвал меня к себе и сказал:

— Я надеялся увидеть во Франции еще раз своих, но теперь отказываюсь от этой надежды. Моя фамилия Фонсека; я младший сын одной знатной фамилии этого имени и намеревался богатствами, которые везу с собой, если не обогатить брата, то, по крайней мере, осчастливить дочь его. Если мои опасения оправдаются, то доверяю вашей чести исполнение моей просьбы. Передайте этот ящичек, в котором заключается почти все мое богатство, одному или другой. Вот их адрес, вот и ключ. Остальное мое имущество, если меня не станет, а вы выживете, принадлежит вам; вот на это свидетельство — оно, может быть, вам понадобится.

Я взял сундучок, но не сказал, однако, что я муж его племянницы, потому что он мог бы через это лишить ее наследства за то, что она так унизила свою фамилию, выйдя замуж за простого купца. Старик боялся не напрасно: змея в полдень появилась снова, схватила его и исчезла. Таким образом каждый день продолжала она таскать по два или по три человека, пока наконец остался один я. На восьмой день змея утащила последнего, и я знал очень хорошо, что вечером решится моя участь, потому что как не велика была она, могла, однако, попасть во всякую часть корабля, и даже притягивать к себе своим дыханием на расстоянии нескольких футов.

На корабле были две бочки с особенным веществом, изобретенным в Англии, которое везли мы для пробы во Францию. Во время урагана одна из них треснула, и запах, который исходил оттуда, был невыносим. Хотя она уже совсем выдохлась, заметил я, однако, что змея всякий раз, как приближалась к какому-нибудь предмету, замаранному этим веществом, тотчас отворачивалась, как будто вонь для нее была также невыносима, как и для нас. Не знаю, из чего состояло это вещество; англичане назвали его каменноугольным дегтем. Мне пришла в голову мысль: не могу ли я оборониться посредством этого отвратительного состава? Я вышиб дно у второй бочки, вооружился обмоченной в этот состав метлой, влез в бочку, и с трепетом ожидал решения судьбы своей. Змея явилась. Как и прежде, всунула она голову и часть туловища в люк, увидела меня и со сверкающими глазами приблизила свою голову, чтобы схватить меня. Я всунул ей в пасть мою метлу и в ту же минуту окунулся в бочку. Когда я, задыхаясь, высунул голову, змеи уже не было. Я вылез, взглянул в окошко и увидел, как она в ярости бичевала хвостом море и старалась всячески освободиться от состава, которым я наполнил ее пасть.

Наконец, выбившись из сил, она скрылась и не являлась более.

— И ты никогда не видал ее больше? — спросил паша.

— Никогда; да и никто, до нас и после нас, не видал ее, кроме американцев, у которых глаза гораздо лучше, чем у европейцев.

Корабль несло все на север, пока наконец не пришел он к земле, где из гавани и был послан ко мне бот.

Люди, бывшие на нем, были очень недовольны тем, что нашли там меня. Если бы не было на судне никого, они овладели бы всем кораблем и грузом, а теперь они должны были довольствоваться частью. Я понимал довольно хорошо по-английски и узнал из их разговоров, что они условились кинуть меня за борт. Тот же час бросился я в каюту, чтобы схватить свой сундучок, и когда появился наверху снова, они бросили меня в море. Я попал под корму и успел схватиться за рулевую цепь, за которую и держался. К счастью, приблизился другой бот, я подплыл к нему, и меня вытащили. Так как люди этого бота были соперниками тех, то и доставили меня в Нью-Йорк, чтобы я мог принести жалобу о посягательстве на мою жизнь. Я пробыл там довольно долго, пока наконец дело решили, и мне удалось продать мои семь восьмых частей, после чего я сел на корабль, отплывавший в Бордо, куда и прибыл благополучно. Оттуда я отправился в Тулон, где и нашел мою милую Церизу еще прекраснее, любезнее прежнего. Теперь я был богат, купил себе большое поместье, с которым вместе наследовал титул бывшего его владетеля — маркиза. Я купил также замок Фонсека и подарил его своей дорогой жене. Я очень радовался тому, что был наконец в состоянии возвести ее на ту ступень, с которой она сошла из любви ко мне. Несколько лет прожили мы счастливо, хотя и не имели детей. По прошествии этого времени встретились обстоятельства, принудившие меня опять пуститься в море.

Вот, Ваше Благополучие, история моего четвертого путешествия.

— Право, — сказал паша, — я еще никогда не слыхивал о такой змее. А ты слышал, Мустафа?

— Никогда, Ваше Благополучие, — отвечал тот. — Впрочем, чего не видят путешественники! Сколько благоугодно будет Вашему Благополучию приказать выдать Гуккабаку за рассказ его?

— Дай ему десять золотых, — сказал паша, встав с дивана, и пошел за занавес, переваливаясь с боку на бок.

Мустафа отсчитал цехины.

— Селим, — сказал он, — если ты последуешь моему совету, то очень займешь Его Благополучие. Держись побольше на море и выискивай побольше чудесного. Твоя Цериза что-то довольно скучная штука.

— Хорошо, завтра постараемся избавиться от нее; впрочем, могу уверить вас, я вполне заслуживаю вознаграждений, потому что это преутомительная работа, да к тому же подумайте и о моей совести!

— Святой пророк! Слушайте его — его совесть! Пошел, святоша! Потопи ее в эту ночь в вине, так завтра она и не станет беспокоить тебя. Да смотри же, не забудь спровадить куда-нибудь эту несносную Церизу.

— Осмеливаюсь заметить вам, что вы, турки, имеете очень мало вкуса. Но пусть будет по-вашему, я справлюсь с ней на ваш манер, она пойдет на дно морское ловить раков.

Глава XI

На следующее утро паша всячески старался поскорее кончить дела свои, потому что Мустафа сообщил ему, что ренегат считает свое пятое путешествие чудеснейшим.

Селим вошел, как и прежде, и начал свой рассказ.

Вероятно, Ваше Благополучие, вы изумитесь, услышав, что я, обладая богатством, именем и прелестной Цсризой, опять отважился пуститься в море. Конечно, Ваше Высокомочне слышали о революции, бывшей во Франции, и о всех ужасах, которые повлекла она за собой.

— Франция! Да, кажется, есть земля с этим названием. Но не могу сказать, чтобы слыхивал что-то о революции. Святой Пророк! — продолжал паша, обращаясь к Мустафде. — У этих людей престранные мысли. Будто нам есть какое-нибудь дело до того, что происходит в земле варваров. Можешь продолжать, Гуккабак.

— Необходимо сказать Вашему Благополучию пару словоб этом; впрочем, постараюсь быть как можно короче.

Однажды замок мой был окружен толпой жителей Марселя. На них были красные шапки, рукава их рубашек были засучены, и в руках было различное оружье. Они требовали от меня ответа, заодно ли я с ними, или нет? Я отвечал, что без всякого сомнения, если только они того желают, и люди удалились с радостными криками.

Спустя некоторое время они пришли снова и спрашивали меня, одобряю ли я национальный конвент. Я отвечал, что одобряю его от всей души. Они остались довольны ответом и удалились. Потом приходят в третий раз, чтобы узнать, республиканец ли я. И я отвечаю им, что республиканец. В четвертый раз хотят они знать, принадлежу ли я к партии жирондистов. Я отвечал им, что принадлежу, и прибавил к тому желание, чтобы они избавили меня от дальнейших вопросов. Но не прошло и двух месяцев, как появилась другая толпа, которая желала знать, действительный ли я якобинец, и я публично объявил себя якобинцем. После чего предлагали мне признать себя гражданином или лишиться головы. Я предпочел первое, и подарил им свой титул маркиза.

Напоследок они с криком окружили мой дом, объявили меня аристократом и настаивали на том, чтобы посадить мою голову на пику. Я видел, что дело плохо, и уверял их, что я, хоть и купил имение, однако все-таки вовсе не аристократ, но, напротив, гражданин и брадобрей из Марселя, что я публично отказался от титула маркиза, который достался мне вместе с имением, а потому и не имею никаких прав на дворянство. Но они требовали ясных доказательств и приказали моим людям принести бритвы. Я должен был обрить с полдюжины бород этих головорезов. Я восхитил их своим искусством, и они братски обняли меня. Они уже готовы были удалиться, как одна из находящихся в толпе женщин потребовала, как доказательства справедливости слов моих, выдачи им моей жены, высокий род которой был известен.