Корабль-призрак, стр. 35

Время клонилось к вечеру; солнце садилось. Филипп, незаметно для себя, прошел на то самое место, где он произнес свою клятву. Все кругом было как тогда, и вся сцена ожила в его памяти с невероятною ясностью. Филипп, как тогда, опустился на колени, снял у себя с шеи реликвию, приложился к ней и стал ждать знамения. Но солнце зашло, и ночь спустилась на землю, а знамения не было. Тогда Филипп поднялся и медленно пошел домой.

Вернувшись, он тихонько поднялся по лестнице в комнату Амины, которая теперь не спала, а беседовала с патером. Полог был опущен, и она не могла его видеть.

С сильно бьющимся сердцем Филипп прижался к стене в головах кровати и слушал.

— Вы говорите, что у вас есть основание думать, что вернулся мой муж, — проговорила Амина слабым голосом. — О, скажите мне, какие это основания!

— Мы знаем, что его судно вернулось, и человек, видевший это судно, говорил нам, что все вернулись здоровыми!

— Так отчего же он не здесь?.. Или он не вернулся, или он уже здесь! — сказала она. — Я знаю, что он должен быть здесь, если только он жив! Скажите, патер Сейсен, ведь он здесь! Не бойтесь сказать мне да, но если нет, так это меня убьет!

— Он здесь, Амина, — сказал патер, — здесь и жив, и здоров!

— Ах, Боже мой, благодарю Тебя! Но где же он? Если он здесь, то должен быть в этой комнате, или вы обманываете меня?!

— Я здесь! — воскликнул Филипп, отдергивая полог. Амина вскрикнула, приподнялась, протянула вперед обе руки и вдруг откинулась назад, лишившись чувств. Но через несколько секунд она уже оправилась, подтвердив слова патера Сейсена, что радость не убивает.

Мы обойдем молчанием несколько последующих дней, в продолжение которых Филипп неотлучно находился подле постели больной жены, которая стала быстро оправляться. Когда она достаточно окрепла, он рассказал ей о всем, что произошло, и о своем признании обоим патерам и их решении. Амина, радуясь тому, что Филипп должен был оставаться с ней, присоединилась к мнению патеров, и с того времени долго не было и речи об отъезде Филиппа в дальнее плавание.

ГЛАВА XIV

Прошло шесть недель и Амина настолько оправилась, что гуляла, опираясь на руку мужа, по окрестностным полям и лугам или ютилась подле него на диване в их уютной гостиной. Патер Матиас все еще гостил у них.

Мессы за упокой души Вильяма Вандердеккена совершались регулярно: за них было щедро уплачено вперед; кроме того, значительная сумма была предоставлена патеру Сейсену для вспоможения больным и нуждающимся. Но хотя Филипп был освобожден от клятвы, хотя он подчинился решению патеров и поддавался мольбам и ласкам Амины, тем не менее он внутренно протестовал против своего бездействия и считал себя не правым в том, что пренебрегал или, вернее, как бы забывал о своем сыновнем долге. Амина замечала, что ее муж, как только оставался один, становился мрачен и задумчив, и своим женским чутьем угадывала причину.

Однажды, когда они вместе сидели на зеленом берегу и молча обрывали цветы, расцветавшие кругом, Амина, воспользовавшись удобным случаем, спросила мужа:

— Ты веришь в сны, Филипп? Думаешь, что через их посредство мы можем иметь сношение с чем-нибудь сверхъестественным?

— Конечно, можем, — ответил Филипп, — это нам подтверждает и священное писание!

— Так почему же ты не хочешь довольствоваться снами?

— Но, милая Амина, сны непроизвольны; мы не можем призвать или прогнать их по своему желанию!

— Нет, можем, — возразила Амина, — скажи себе только, что ты желал бы видеть во сне то, что всего ближе твоему сердцу, и ты увидишь!

— Неужели?

— Да! Я имею эту власть, Филипп, хотя никогда не говорила тебе об этом. Я унаследовала ее от матери и еще многое другое, о чем все это время ни разу не вспомнила; ведь ты знаешь, Филипп, что я никогда не говорю неправды. Так вот я говорю тебе, что если ты захочешь, тебе приснится то, чего ты пожелаешь!

— К чему? Если ты действительно обладаешь этой властью, то власть эту получила от кого-нибудь!

— Ну, конечно! Есть такие силы, о которых ты и понятия не имеешь, но которыми у меня на родине часто пользуются. У меня есть талисман, Филипп, который обладает удивительной силой!

— Талисман! Да разве ты занимаешься колдовством! Такие силы не от Бога!

— Я ничего не могу сказать, знаю только, что такие силы существуют!

— Это дьявольские штуки!

— А если бы и так, Филипп! Ваши же патеры говорят, что сила дьявола может проявляться только с соизволения Всевышней Премудрости. Называй это колдовством или чем хочешь, но я положительно не вижу, почему непременно предполагать, что эти силы исходят из дурного источника. Если мы просим во сне предупреждения или предостережения, как нам вести себя в затруднительных вопросах жизни, то, без сомнения, злое начало направило бы нас на злое, а не на доброе!

— Конечно, так, и я знаю, что патриархи получали предостережения свыше во сне; но когда для этого приходится прибегнуть к таинственным средствам и талисманам, то этим мы вступаем в сношения с дьяволом!

— Почему же? Ведь и в вашей религии для достижения известной цели требуется исполнение известных обрядов, хотя бы, например, крещения, и вы не называете это колдовством… Мои намерения благие, ты это знаешь, а потому тебе бояться нечего! — продолжала Амина. — Я прибегаю к известным средствам и приемам, чтобы достигнуть известной цели. Какой цели? Узнать, если возможно, какова воля неба в данном случае!

— А мать твоя часто занималась своим искусством? — спросил Филипп, немного помолчав.

— Нет, насколько я знаю! Но говорили, что она была очень искусна. Она умерла молодой, а то я узнала бы от нее гораздо больше, чем знаю теперь. Но скажи мне, Филипп, разве ты думаешь, что все, что тебе было сообщено, не более, как плод твоего воображения?

— Нет! Ты знаешь, что я этого не думаю!

— А в таком случае, если у тебя могли быть откровения и видения, то почему не могут они быть и у других? И ты ведь тоже не можешь сказать с уверенностью, от кого они исходили: твои патеры уверяют, что это наваждение от лукавого; ты думаешь, что это откровение свыше. На этом основании кто может сказать, кем тебе будет ниспослан сон?

— Это правда, Амина! Но уверена ли ты в своей силе?

— Я уверена, что если Высшему Разуму угодно будет войти в сообщение с тобой посредством сна, то ты или никакого сна не увидишь, или же увидишь нечто, находящееся в связи с тем вопросом, который тебя интересует!

— Если так, то я хочу прибегнуть сегодня же к твоему искусству и хоть во сне узнать, прав я или не прав, потому что ум мой истерзан сомнениями, и я не могу дальше выносить этого состояния!

— Нет, дорогой мой, ни сегодня, ни завтра, — отвечала она. — Пойми, что поступая так, я иду против своих интересов: мне кажется, что сон побудит тебя вернуться к исполнению твоего долга, потому что, признаюсь откровенно, я не согласна с патерами. Но я твоя жена, и мой долг воспрещает мне вводить тебя в обман. С своей стороны, ты должен обещать мне, что если я сделаю это, то ты в награду исполнишь то, что я от тебя потребую!

— Обещаю, не спрашивая даже о том, чего ты от меня потребуешь! — сказал Филипп, вставая. — Ну, а теперь пойдем домой!

Разговора своего они более не возобновляли ни в этот, ни в последующие дни. Филиппу было не по душе, что Амина занималась таким искусством, которое, если бы о том узнали патеры, навлекло бы на нее проклятие церкви.

Прошло три дня. Ложась на ночь спать, Филипп очень скоро крепко заснул, но Амина не спала. Как только она убедилась, что муж спит крепко и не скоро проснется, она тихонько вылезла из кровати, оделась и вышла из комнаты. Через четверть часа она вернулась, неся в руке маленькую жаровню с раскаленными угольями и два кусочка пергамента, свернутого в свитки и завязанного узлом тоненьким мелковым шнурком. Сверточки эти очень походили на филактерии, маленькие свитки пергамента с изречениями из священного писания, которые правоверные евреи привязывают к руке и ко лбу во время молитвы.