Браконьер, стр. 9

— Естественно, — сказал Патрик.

— Возможно, что тебе придется наделать долгов — джентльмену это разрешается. Возможно, что ты окажешься не в состоянии их заплатить — это тоже джентльмену не укор, это бывает сплошь да рядом. Но только больше двадцати фунтов не должай, потому что свыше этой суммы для должника начинаются неприятные последствия по закону, до этой же суммы не опасно.

— Понимаю, отец.

— Запомни, Патрик, что люди судят почти всегда по наружности. Если ты говоришь о себе скромно, у тебя и кредит будет соразмерный.

— Понимаю, отец.

— В графстве Гальвей у нас у самих владения не ахти какие, это известно. Но о здешнем имении ты можешь говорить так, как будто я в нем не управляющий только, а сам помещик. Когда, например, ты заведешь речь о своих охотах и о том, как много здесь бекасов, говори всегда: наше поместье.

— Понимаю, отец.

— Упоминай почаще о том, что ты младший сын. Это будет для тебя оправданием в том, что у тебя лично мало денег, хотя семья твоя и богата.

— Ясное дело!

— Еще одно. Тот полк, в который ты сейчас поступаешь, здешний, ирландский. Постарайся при первом удобном случае перейти в другой.

— Зачем?

— Вот зачем. Ты здешний уроженец, твои слова здесь каждый легко может проверить. А в Англии все, что ты ни скажешь, будет приниматься на веру. Славны бубны за горами.

— Это тоже довольно справедливо.

— Смотри же, держись всего того, что я сказал тебе, — это житейская мудрость, а тебе ведь карьеру нужно делать. Помни, что никогда не следует хвататься за несбыточные надежды. Иди всегда вперед, не оглядываясь назад. Охотно соглашайся на все, что от тебя потребует начальство. Велят — охотно становись против пушечного жерла: за это чины даются. Пошлют — охотно иди хоть на край света, даже на тот свет, не рассуждая. Будешь так поступать — сделаешься полковником, генералом и, может быть, еще там чем-нибудь.

— Да чем же еще можно сделаться, отец?

— Попомни, Пат: для тебя оказалось большим счастьем, что я имею сейчас возможность воспользоваться частью доходов моего доверителя, чтобы снабдить тебя необходимыми деньгами. Иначе как бы мы выкрутились — я уж и не знаю, знает один Бог да его святые. При годовом отчете нужно будет пополнить растрату, но это легче сказать, чем сделать. Придется поэтому просто соврать, написать, что будто фермеры бедствуют, нищенствуют, показать в отчете ложный неурожай картофеля, — сочинить, будто двадцать человек умерло от голода. Это ему как бы в наказание за то, что он ирландские деньги проживает на чужой стороне. Я поступаю даже патриотично, если хочешь, потому что теперь эти деньги останутся в Ирландии… Так вот, Патрик, это все, что я хотел тебе сказать. Можешь идти прощаться со своей Джюдитой, я ведь отлично знаю, где тут у вас кошка прыгает, но предоставляю тому старику, который зовется Временем, сделать свое дело.

Таковы были советы отца сыну. В смысле житейской мудрости они были недурны и несомненно могли пригодиться Патрику наравне с деньгами, полученными от отца.

На другой день они выехали в Дублин. В голове Патрика стоял настоящий сумбур: тут были и советы отца, и Джюдита, и мечты о будущем величии. Юношу зачислили в полк, обмундировали, ввели в общество офицеров — и отец простился с ним, оставив ему свое родительское благословение и открытую теперь для него дорогу к карьере. Через две недели полк был укомплектован и отправлен в Ливерпуль, из Ливерпуля в Мэдстон, где простоял несколько времени, усиленно занимаясь строевым учением, так как в нем было много новобранцев, которых нужно было обучить. Не прошло и года, как уже Патрику выпал случай исполнить отцовский совет и перевестись в другой полк. Этот полк отправляли в Вест-Индию, и Патрик переменился вакансией с одним прапорщиком, не пожелавшим туда отправиться, причем за уступку своей вакансии получил хорошую приплату. В Вест-Индии воевать ни с кем не пришлось, и вскоре Патрик возвратился домой в том же чине. Через пять лет он добровольно перевелся в полк, находившийся в заграничном походе, и был произведен в поручики на открывшуюся бесплатную вакансию после одного убитого офицера.

Через пятнадцать лет трудной службы О’Донагю получил, наконец, давно ожидаемый чин капитана. Убедившись, что на военной службе ему не везет, он вышел в отставку с пенсией в размере половины оклада жалованья и задумал предложить какой-нибудь вдове или девице свою красивую наружность в обмен на хорошее приданое. За время своей службы в армии Патрик О’Донагю сильно переменился. Вращаясь постоянно среди людей себялюбивых и бездушных, он и сам мало-помалу утратил все прежние хорошие чувства. Правда, он долго не забывал своей Джюдиты, но теперь ее давно уже не было в живых. Получив ложное известие, будто Патрик умер от желтой лихорадки, она стала тосковать, чахнуть — и умерла, завяла, как подснежник. Единственная прочная нить, связывавшая его с Ирландией, оборвалась, житейские советы отца не были забыты, и О’Донагю стал считать весь мир своей родиной. Живя на скудную пенсию, он очень нуждался и все искал богатой невесты, надеясь создать себе положение выгодной женитьбой. Он по-прежнему был великодушен и храбр — эти качества присущи большинству ирландцев, — но все остальное в нем если не заглохло, то заснуло в ожидании благоприятных обстоятельств. Он очерствел от житейской суеты и злобы. А между тем, если бы Джюдита была жива, если бы он мог положить ей на грудь свою голову, — как бы он был счастлив, живя у себя на родине, где его маленькая пенсия была бы все равно, что целое состояние.

ГЛАВА Х. Майор Мэк-Шэн рассказывает про разные любопытные марьяжные комбинации

Нашего маленького героя одели грумом и сделали доверенным слугою капитана О’Донагю, который квартировал в третьем этаже на фешенебельной улице. Он быстро приобрел опытность и сноровку, и когда капитан завтракал дома или заказывал Джо просто какую-нибудь холодную закуску в течение дня, тот всегда умел устроить это чрезвычайно экономно.

Раз утром, когда капитан О’Донагю сидел в халате и завтракал, Джо отворил дверь и доложил о майоре Мэк-Шэне.

— Вы ли это, О’Донагю? — сказал майор, протягивая руку. — Что вы думаете о моем визите вам? Цель его, я вам скажу, для меня совсем необыкновенная — ни больше, ни меньше, как уплата вам двадцати фунтов, которые вы дали мне взаймы три года тому назад. Сознайтесь, что вы уже не рассчитывали получить их в этой жизни, а разве в будущей.

— Совершенно верно, я решил, что это дело давно умерло и погребено, и даже не вспоминал о нем. Теперь эти деньги являются ко мне как бы с того света.

— А между тем это как есть настоящие деньги, вот смотрите — в четырех банковых билетах: один, два, три, четыре, по пяти фунтов каждый, следовательно в итоге двадцать. Ну-с, О’Донагю, рассказывайте, где вы были это время, как поживаете, что поделываете теперь, что делали прежде и что собираетесь делать потом. Видите, я делаю вам обстоятельный допрос.

— В Лондоне я живу месяц, ничего до сих пор не делал, ничего сейчас не делаю и что буду делать — не знаю. Вот вам обстоятельный ответ на ваш обстоятельный допрос.

— О себе скажу все, что есть, не дожидаясь вопросов.

Последние два года я прожил в Лондоне: первый год проканителился с ухаживанием, а второй год проканителился с бракосочетанием.

— Значит ли это, что вы женаты? Если да, то счастливы ли вы?

— Семейное счастье — вещь очень глупая, это факт.

Но как я большую часть своей жизни провел, думая о том, куда бы пойти пообедать, то теперь нахожу, что сделал очень хороший выбор.

— А могу я узнать, с кем это майор Мэк-Шэн соединил на всю жизнь свою прекрасную особу?

— Вы находите ее прекрасной? Знаете, я как та некрасивая леди, которая говорила зеркалу: «Прошу меня не отражать». Вы хотите знать, на ком я женат? В таком случае приготовьтесь выслушать рассказ обо всех моих похождениях с самого начала, потому что женитьба моя — их конец.