Двойные неприятности, стр. 6

Я сел в свою машину и поехал в таксопарк «Ветераны».

Шелл Скотт вылезает из своей скорлупы

Лос-Анджелес, 10 ч. 00 мин., понедельник, 14 декабря

В тот понедельник я вернулся в отель «Спартан-Апартмент» в десять часов утра. У меня перед глазами все еще стояла запечатлевшаяся в памяти картина: Браун падает к моим ногам, и из его окровавленного рта вырывается единственное, едва слышное слово: Фрост...

Алексис Фрост значилась среди постояльцев отеля «Амбассадор», но, когда я позвонил, ее там уже не оказалось. У полицейских не было зацепок, с помощью которых можно было бы выйти на убийцу Брауна, и им не удалось выследить серый «бьюик», о котором я сообщил им еще до восхода солнца этим утром, «бьюик», преследовавший такси Алексис. Или... действовавший с ней заодно.

Меня все больше и больше одолевали сомнения насчет Алексис, я даже слегка за нее беспокоился. Но еще больше я беспокоился по поводу Келли Торн. В полиции мне сообщили, что она опознала тело брата в морге. Она не плакала. И это мне не понравилось. А еще больше не понравилось то, что я никак не мог до нее дозвониться, хотя звонил несколько раз.

Келли двадцать три года. Они с Брауном были очень близки. Келли во многом похожа на брата: то же добродушное, типично ирландское лицо, озорная улыбка, редкие веснушки — золотистое очарование. С Брауном я недавно встречался пару раз, а вот с Келли не виделся почти полгода. Слишком долго.

Интересно почему?

Я опять позвонил Келли, и опять мне никто не ответил. Поэтому я вытащил длинный список имен, который составил за годы работы — осведомители, жучки, громилы, — и приступил к работе.

Через сорок минут множество людей должны будут сообщить мне сведения, добытые ими о Брауне Торне или о докторе Гедеоне Фросте. Эту сторону дела мне удалось утрясти.

Дом доктора Фроста на Гарвардском бульваре был по-прежнему пуст. Я решил поговорить с соседями и начал планомерный обход. После пяти тщетных попыток мне удалось получить первую крупицу информации в доме напротив. Дверь открыла женщина и сообщила, что видела, как доктор Фрост уехал из дому прошлым вечером часов в восемь или десять. Он уезжал в спешке, один, в своем черном «фольксвагене»... с выключенными фарами. Ей это показалось странным. И я был с ней полностью согласен.

Оттуда я поехал вверх по Гарвардскому бульвару до Третьей улицы, повернул направо и направился в центр города. В трех кварталах от Третьей улицы я миновал новенький зеленый «форд», небрежно припаркованный под углом к обочине. С левой стороны бампер был вдавлен внутрь и касался шины.

Я, не останавливаясь, продолжил путь и проехал почти полмили, когда меня вдруг осенило. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Возможно, я ошибался, но тем не менее поспешил вернуться к «форду» и остановился рядом с ним. На покореженном зеленом бампере я обнаружил следы серой краски. Я проверил номерной знак. Автомобиль принадлежал Сансетскому бюро проката автомобилей. Под щетку на ветровом стекле была подсунута квитанция со штрафом за парковку в неподобающем месте. Квитанция была выписана в десять часов семнадцать минут вечером в воскресенье. Я записал номер «форда» и поехал в Сансетское бюро проката. Оказалось, что «форд» был взят напрокат ранним воскресным утром Брауном Торном.

Я позвонил в полицейский участок и сообщил об этом в отдел по расследованию убийств. Затем занялся поисками доктора Гедеона Фроста. Я уладил все, что мог, и начал расследование, на которое у меня оставалось совсем мало времени. Я задействовал дорожную полицию, больницы и морги, а также самого себя. Затем выяснил, каким банком пользовался доктор Фрост. Это был Восточный национальный банк, расположенный на Восьмой улице Лос-Анджелеса. Я съездил туда и переговорил с управляющим. Он пообещал дать мне знать, если какой-нибудь чек доктора Фроста будет предъявлен к оплате.

Более того, он был знаком с Алексис и с доктором Фростом и сообщил, что в десять утра Алексис приходила в банк, чтобы взять что-то из личного сейфа, к которому имели доступ только она и ее отец. И очень быстро ушла.

Я поблагодарил его и откланялся, размышляя над тем, что бы все это могло означать. Я позвонил в свой отель и выяснил, что никто, в том числе и Алексис, мне не звонил и не оставлял для меня никакой информации. Я впал в тихое отчаяние. Было буквально не за что зацепиться! Но в пять часов я снова позвонил Келли и на этот раз застал ее. Поверьте, все мои многочисленные заботы, огорчения и отчаяние сразу же рассеялись как дым.

Когда она сказала «алло», у меня душа ушла в пятки, я даже не узнал свой собственный голос.

— Привет, Келли, — сказал я. — Это Шелл.

Последовала короткая пауза. Потом:

— Привет, Шелл. — Короткая пауза, а потом: — В полиции мне сказали, что ты знаешь... о...

— Да. Поэтому-то я и звоню.

Снова молчание. Иногда телефонная будка становится настоящей камерой пыток.

— Не возражаешь, если я приеду, Келли? Мне хотелось бы увидеться с тобой.

— И мне тоже, Шелл.

— Конечно, если только ты в состоянии...

— Пожалуйста, приезжай.

— Буду через двадцать минут.

Она сразу же открыла дверь, как только я позвонил. И попыталась улыбнуться.

— Привет. Я ужасно рада, что ты приехал.

— Я беспокоился о тебе.

— Я рада, Шелл. Но... беспокоиться не о чем.

Ростом она была пять футов четыре дюйма и замечательно сложена. Зеленое платье из джерси подчеркивало красоту ее точеного, гибкого тела.

Я сказал:

— Я звонил тебе сто раз...

— Я гуляла. После... я была в Макартуровском парке. Просто сидела у озера и смотрела на уток и лебедей. — Она снова улыбнулась. — Не стой как истукан! Ну, истукан-великан. Проходи!

— Ладно.

Но я еще несколько секунд разглядывал ее. И удивлялся, почему не виделся с ней так долго. Снова увидеть Келли Торн после шестимесячного перерыва было все равно что вернуться в родной дом после продолжительного отсутствия. Видно, она долго плакала, потому что глаза покраснели, а на лице запечатлелись печаль и скорбь. Но при всем при этом Келли не утратила миловидности. По крайней мере, для меня это было совершенно очевидно.

Сейчас я заметил на ее лице веснушки, которые она обычно старательно скрывала под тональным кремом. Без макияжа лицо слегка блестело, и веснушки отчетливо проступали на чистой коже, подобно крошечным коричневым островкам. Келли выглядела моложе двадцати трех лет, такой же молодой, как рассвет, и милой, как весна.

У нее были рыжие волосы — от природы, — почти красные, и глаза цвета нежной сероватой зелени трилистника, если смотреть на него сквозь туман. Ее тихая ирландская скороговорка была подобна мелким каплям дождя, барабанящего по листьям деревьев. Обычно в ее голосе слышалась радость, но сегодня — только тихий звук падающих капель дождя... или слез.

Мы сели на убогую зеленую кушетку в теплой гостиной. После моего звонка она приготовила кофе и теперь разлила его по чашкам.

Пока кофе остывал, я сказал:

— Келли, мне очень жаль.

— Знаю. Я знаю, как вы были дружны с Брауном.

Видимо, она заметила мой слегка удивленный взгляд, потому что поспешила уточнить:

— Ты был для него всем на свете. И я знаю, ты питал к нему те же чувства.

— Конечно. Но...

— "Но". Вот такие все мужчины. Не то что женщины. Вы привыкли быть твердыми, крутыми — словом, мужчинами на все двести процентов. Почему ты так редко приходил к нам, Шелл?

— Не знаю.

И я правда не знал. «Что за черт! — подумал я. — Неужели нужно бросаться человеку на шею, чтобы выразить ему свою симпатию? Или посылать ему цветы?» И я вдруг подумал о цветах, которые пошлю Брауну.

Возможно, Келли как-то почувствовала, о чем я думаю. Или прочла на моем лице. Но так или иначе, самообладание вдруг покинуло ее. Она судорожно вздохнула и разразилась рыданиями. Слезы хлынули из ее глаз и залили щеки. Я хотел было подойти к ней и попытаться успокоить, но она отчаянно замотала головой и закрыла лицо руками. Приглушенный ладонями, ее изменившийся голос был едва слышим и прерывался рыданиями.