Квадрат для покойников, стр. 33
– А как Казимир Платоныч отличал тогда, если даже приборы не фиксируют? – спросил Николай.
– Приметы особые имеются. Тут долго объяснять. Если бы Казимир знал, что я "сонь" в институт для проверки таскаю, он бы меня убил. Совсем науку не признает. А я что, серый? Я человек прогрессивный – медик как-никак.
Захарий выше поднял свою взъерошенную голову с изъеденным оспой лицом.
– Ну так что же с бедным Собирателем делать, так и бросить? Так и оставить его на сожжение?! – воскликнул Владимир Иванович.
– Нет, оставить его никак нельзя, – Захарий чихнул на стол с посудой и продолжал. – Тут другим способом действовать нужно. Есть у меня планчик… – Он понизил голос.
– Фонарик у меня имеется. Вот где лежит, запамятовал, – в задумчивости проговорил Владимир Иванович, выслушав план Захария. – Худая у меня память в последнее время сделалась. Только вот, – он вытянул из кармана завязанный в узел платок, – платки и спасают. Так бы ничего не запомнил… – он остановился, недоверчиво глядя на платок. – А по какому я его поводу?..
– Плюнь на платок, – сказал свое грубое слово Захарий. – Фонарь ищи.
Владимир Иванович засунул в карман неопознанный завязанный платок, бросился к серванту и, опустившись на корточки, стал рыться в его нижних ящиках, выставляя пустые банки, бутылки, коробочки…
Николай сидел, глядя на Владимира Ивановича. Захарий с большим чувством грыз ногти на руках и поплевывал ими куда попало.
– А в окошко покойник пролезет? – спросил Николай, бросив взгляд на увлеченного карлика.
– Как миленький пролезет. Лишь бы фонарик разыскался.
– Нету его здесь! Где я его видел?! – в сердцах воскликнул Владимир Иванович. – Ума не приложу.
– Без фонарика дело поганое – в таком скопище трупов на ощупь лазать – конечности себе переломаешь, – не отрываясь от маникюра, сказал Захарий. – Ежели бы не Амвросий дежурил, свет бы включили, а Амвросий – отставник, порядок, стервец, любит, чтоб, коли уж ты покойник и в морге находишься, вел себя подобающе: лежал смирно. Был как-то случай в его дежурство. Залез один мужик нетрезвый в покойницкую и уснул. А ночью, проснувшись, стал искать выход – впотьмах фиг что найдешь – грохоту наделал, Амвросия разбудил. Тот входит в отделение, зажигает свет и видит, что кто-то по трупам лазает. Мужик, протрезвев, покойников перепугался, к Амвросию как к родному. А тот непорядок узрел (раз труп, так лежать должен), треснул ему для порядка по лбу и чуть не насмерть, потом реаниматологи откачали… Поторапливаться надо – полночь уже.
Владимир Иванович, засыпанный узловатыми платками, рылся в шкафу, где на полках у него хранилось не только белье, но и кастрюли, книги и прочие неожиданные для бельевого шкафа вещи.
– Не нашел, – через некоторое время сказал он и с обреченной полуулыбкой опустился на табуретку.
– Та-ак. Со спичками не найдем. Придется соседей тревожить.
– Точно! – обрадовавшись, Владимир Иванович вскочил. – У Валентина есть наверняка.
– Это тебе, Колян, идти нужно, тебе он все что угодно отдаст, – съязвил Захарий.
Валентина Николай застал в кухне за чтением. Валентин был в своем выходном китайском халате, напудренный и пахнущий духами. Увидев Николая, он вскочил и ослепительно улыбнулся.
– Я вас ждал. Очень правильно, что вы оставили этого противного карлика. У меня бутылка портвейна в комнате…
– Да нет, к сожалению, мне идти нужно. Я хотел спросить, нет ли у вас фонарика.
Алчный взгляд Валентина по-хозяйски изучал тело Николая, и ему было неудобно и неприятно это ощущение беззащитности. Нахальный взгляд Валентина, лапая за срамные места, срывал с него все, что на нем имелось, вплоть до нижнего белья…
– О-о-о-о-о!!!
Грудь Валентина интенсивно вздымалась.
– Я стихи о любви почитаю, выпьем, поговорим…
– Хорошо, – сказал Николай. – Только завтра, а сегодня мне фонарик нужен очень.
– Хорошо. Завтра так завтра, не обмани, – игриво погрозил пальцем Валентин и, качая бедрами, направился в комнату.
Николай опустился на его место, машинально взял в руки книгу. Книжка была сочинена Оскаром Уайльдом. Николай положил ее на место, встал и, подойдя к окну, уставился во двор. В неосвещенной тьме двор показался ему знакомым, и если бы вниз на асфальт запустить дворничиху с идиотом, то он ничем бы не отличался от того, который он видел из окна кухни Казимира Платоныча.
Дверь неожиданно скрипнула, Николай обернулся. Перед ним стоял идиотского вида человек: заспанный, в трусах и в майке, без тапок. Очень похожий на инвалида, которого не хватало во дворе.
Инвалид по уму посмотрел на Николая, подошел к газовой плите, снял с нее чайник, громко и жадно произвел из носика несколько глотков. Напившись, оглушительно зевнул, потом рыгнул и безмолвный вышел из кухни вон. Николай проводил его недоуменным взглядом. В кухню вошел Валентин, и Николай тут же забыл об идиоте.
– Вот, еле нашел, – улыбнулся Валентин, протягивая фонарь.
Николай взял его, но Валентин, лукаво и зазывно глядя ему в глаза, не отпускал фонаря.
– Так завтра, я помню.
– Завтра, завтра, – заверил его Николай, насильно вырывая фонарь.
– Буду ждать, – вслед ему нежно проворковал Валентин.
"Как же, жди!" – со злобой думал Николай, направляясь в комнату. Он опять чувствовал себя совершенно голым, и ему было тошно и омерзительно, как будто он, раздевшись, взяв шайку, мочалку и мыло, оказался вдруг не в банном отделении, а в дамском привокзальном туалете.
В комнате царил беспорядок. Карлик и Владимир Иванович вытаскивали из дивана на пол множество хранимых в нем запылившихся вещей. Хозяин комнаты сокрушенно вздыхал. Карлик же, казалось, ничего не разыскивал, а рылся так просто – из интереса.
– Труба подзорная! Мать честная! Во здорово!
Он приставил трубу к глазам и захихикал, как дитя.
– Вот, достал, – сказал Николай, мысленно ежась под взглядами чужих глаз, потому что все еще ощущал себя раздетым и облапанным, падшим мужчиной.
– Вот и прекрасно. Я-то думал, конец! – обрадовался Владимир Иванович, поднимаясь с пола.
Карлик Захарий, глядя на Николая в трубу, хихикал радостно.
– Ну все, – сказал он, отхохотавшись. – Теперь за дело, – он вскочил на свои крохотные кривые ножульки, схватил висевший на спинке стула докторский халат и стал одеваться.
Глава 2
Командование операцией взял на себя Захарий. Он бодро вышагивал по темной безлюдной улице впереди всех. Прохожих не попадалось совсем: начало буднего дня пятницы не способствовало ночным прогулкам, кроме того, было прохладно.
– Люблю ночи, – поглядывая себе за спину на попутчиков, говорил Захарий. – Время, что не говорите, покойное, не то что днем: толчея, шум. Бывало, тащишь на плече скончавшегося, об него народ торопливый стукается, того и гляди тебя вместе с покойником уронят. А один мужичонка, чересчур уж торопливый выискался, налетел на меня прямо из-за поворота.
Они свернули в подворотню и дальше пошли проходными дворами. В их тьме карлик ориентировался не хуже, чем при солнечном свете.
– Налетел он на меня, – продолжал Захарий, – да как разорется, дурак недобитый. Ну я, ясное дело, рассвирепел и набил мужика покойником. А ему все мало – пуще прежнего на меня накинулся. Ну, вижу, дела плохи, совсем нервный человек, ничем не усмирить. Такой, думаю, долго не проживет, и пошел от него. Точно, через месяц и его в морг тащил… Много историй с мертвяками знаю. Никто столько не знает, – с удовольствием похвалился Захарий. – О, смотрите-ка!
Он указал пальцем куда-то вверх.
По карнизу на уровне третьего этажа шел бесстрашный человек.
– Куда это он намылился? – спросил карлик.
– Это Марфа Семеновна, – признав спящую старуху, сказал Николай. – Она каждую ночь по карнизу с ломом лунатит.
Постояв, глядя на старуху, двинулись дальше. Они углублялись в нескончаемую сеть проходных дворов и проходных парадных, вероятно, тех самых, которыми уже шел Николай, ведомый негритенком Джоржем. Из народа, помимо старухи, им попался только спавший на скамейке пьяница и растерянный невысокого роста человек. Растерянный человек подошел к ним и что-то спросил или сказал, но никто ничего не понял. Потому что был это, черт знает как забредший сюда японец. А потому как никто японской грамотой не владел, отчаявшийся иностранец состроил такое лицо, что, казалось, готов сделать себе харакири, издал вопль тоски и печали и побрел своей дорогой, с ужасом озирая окна жилых домов.