Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.], стр. 57
И дернуло меня попросить Лизу послушать Москву!
Лиза с радостью согласилась. Она сказала, что сегодня же попытается проникнуть в кабинет Рудольфа и узнает все, что нас интересует. Когда она уже удалялась, я подумал, что Лиза может включить приемник на всю мощность и перебудит всех обитателей дома. Едва я сообщил об этом Димке, как он переполошился и громко крикнул:
— Лиза!
— Тс-с! С ума ты сошел! Так можно разбудить горбуна.
— Никого я не разбужу. Верблюжий Венок сейчас дрыхнет без задних ног.
Лиза вернулась, и Димка принялся инструктировать ее.
— Ладно, ладно, Димка, — шепнула Лиза. — Только ты не очень кричи.
Не успели мы прикрыть дверь амбара, как в замке во всю мощь рявкнул радиоприемник. Он тут же испуганно смолк, а через несколько секунд мы услышали пронзительный визг.
Утром Лиза не вышла к завтраку. А когда мы направились в поле, нас обогнала хозяйская повозка, в которой ехала баронесса. Рядом с ней сидела служанка. Поравнявшись с нами, она крикнула по-русски: «Прощайте, ребята!» И хотела еще что-то произнести, но баронесса стукнула ее кулаком по голове. Лиза упала на сиденье, закрыв лицо руками.
— Господин Камелькранц, куда ее повезли? — спросил я.
Управляющий буркнул:
— Не твое дело…
— Почему не мое? Ведь она — русская.
— Может, ты думаешь, что тебя назначили сюда русским консулом? — засмеялся Сташинский.
— Не всех же посылать сюда шпионами гестапо, — громко, так, чтобы все слышали, ответил я.
— Не понимаю, — растерялся Франц.
Меня трясло от негодования. Я повернулся к Сташинскому и со всем презрением, какое только можно передать голосом, выкрикнул:
— Ты все понимаешь, гадина! — и, подпрыгнув, треснул подлеца по щеке.
Он бросился с кулаками на меня. Я скрылся за спиной Сигизмунда. Поляки схватили Сташинского за руки и принялись уговаривать:
— Как не стыдно, Франц! Он еще ребенок.
Один Заремба молча стоял в стороне и сверлил своего соотечественника мрачным взглядом.
— Мне стыдно, Василь, сегодня за свой народ, — шептал он.
Ночью, оказывается, Юзеф слышал, как кто-то из нас крикнул «Лиза!», после чего Сташинский выскочил во двор. Юзеф не знает, что делал во дворе Франц, но через некоторое время пронзительный вопль раздался в замке. А поляк вбежал в барак и улегся как ни в чем не бывало в свою постель.
— Думаю, Франц сделал какое-то подлое дело! — посмотрел на меня бывший горняк из Каттовиц.
Я-то знал теперь, какое это дело! Франц подслушал наш ночной разговор, и когда Лиза села к радиоприемнику, разбудил Камелькранца или баронессу.
К нам подошел Сигизмунд, высыпал из ведра картошку, посмотрел печально:
— Да… Теперь нам жизни не будет. Когда в стаде появится паршивая овца, можно ждать всего.
— Кого ты зовешь паршивой овцой? — ухмыльнулся Заремба.
— Известно кого…
Утром мы, как обычно, прибрали солому и ждали звонка на завтрак, но в бараке раздались крики. Юзеф Заремба выскочил: во двор:
— Господин Камелькранц, идите скорее сюда!
В его словах было столько неподдельного ужаса, что мы тоже бросились в барак. В углу, близ дверей, лежал с открытыми глазами на топчане Франц, Он позеленел, лицо мучительно искривилось. Франц был мертв.
Камелькранц выгнал всех поляков во двор, прикрыл дверь на замок и быстро ускакал за гестаповцами. Батраки толпились во дворе, и по их лицам было видно, будто они ничего не понимают. Сигизмунд поймал мой взгляд и недоуменно пожал плечами. У амбара сидел Заремба и брился осколком стекла. Он порезался в нескольких местах и густая кровь покрывала его щеку. Но Юзеф без зеркала, без мыла продолжал драть свою жесткую, черную бороду. Наконец удовлетворенно потер рукой по изрезанному лицу и, взглянув на окровавленную ладонь, умылся под умывальником.
— Кого еще побрить? — весело крикнул Заремба. — Дешево, пока. Дешевле, чем в Варшаве, в парикмахерской у Жаботинского.
Никто не поддержал его шутку.
В глубине двора сидел глухонемой и держал перед собой газету. К нему подошел Юзеф и, толкнув плечом, громко спросил:
— Что нового, Отто?
Глухонемой повернулся и воззрился на его губы.
— Что нового? — еще громче крикнул Заремба.
Отто улыбнулся и что-то замычал.
— Высшая степень образованности, — плутовато скосив глаза, проговорил Левка. — У них даже глухонемые грамотные.
— Это не ты его? — подмигнул немому Заремба, кивая на барак.
Отто сделал брезгливое лицо и, мыча, отмахнулся руками.
В ворота стукнули, Юзеф бросился открывать. Хорошо известная нам автомашина въехала во двор. Хлопнули дверцы, выпустив четверых: Клюге, еще двух гестаповцев и одного плюгавенького человечка в грязном белом халате.
— Где он? — бесстрастно спросил Клюге.
Юзеф, распоряжавшийся как у себя дома, подвел гестаповца к бараку и усмехнулся:
— Господин управляющий изволили его закрыть. Боятся, как бы не убежал…
— Сломать замок! — распорядился Клюге.
Два гестаповца отыскали в сарае небольшой ломик. Но подошел Юзеф и легко отодрал замок голыми руками.
Труп предателя вытащили во двор.
Приехал Камелькранц, и Клюге не разрешил ему выводить в этот день в поле никого. Пока Клюге вел допрос, управляющий приказал нам с Димкой и Левкой чистить коровник. Мы сгребали лопатами навоз, складывали на носилки и выносили в компостную яму посреди двора. Нам оставалось очистить небольшую полоску пола у стены, прилегающей к польскому бараку, когда Левка вдруг нагнулся:
— Ой, а я что-то нашел!
Он подбежал к дверям, чтобы рассмотреть на свету найденный предмет, и в тот же момент я с силой толкнул Левку вглубь коровника так, что он даже упал: в руках у Левки был гвоздь, который показал мне когда-то Юзеф.
— Ты с ума, что ли, сошел, Молокоед! — вскричал Левка, поднимаясь с пола. — Как вот стукну лопатой, будешь знать!
— Молчи! — шипел я, вырывая из рук Большого Уха опасную улику.
В двери появился Клюге.
— Что за шум? — спросил он, стараясь рассмотреть нас в темноте.
— Подрались маленько, господин лейтенант! — проговорил я со смешком. — Мой товарищ плохо соскабливает навоз.
Я отбросил предательский гвоздь в угол и замер от испуга. Мне подумалось, что гвоздь сейчас стукнет и лейтенант бросится его разыскивать. К счастью, гвоздь упал бесшумно на навоз.
— Надо доложить об этом… А не драться.
— Хорошо, господин лейтенант!
Когда Клюге отошел от дверей, я отыскал гвоздь, и мы быстро вынесли его вместе с навозом в яму.
— А если его потом найдут?
Левка начинал понимать назначение своей находки.
— Лишь бы сейчас не нашли… А теперь держись молодцом… Я пойду докладывать о твоей плохой работе управляющему. Ты понял?
Левка ухмыльнулся и кивнул:
— Иди докладывай, фискал!
Мой рапорт имел неожиданный успех. Камелькранц довольно оскалил желтые зубы, замотал головой:
— Правильно, правильно. О таких вещах всегда надо докладывать. Но ты его, говорят, немного подучил, да?
Он хихикнул и маленький человек на его спине радостно подпрыгнул.
— Ты, говорят, плохо работаешь? — приступил горбун к Левке.
Левка не растерялся и сразу пустил нюни:
— Господин Камелькранц, почему Васька дерется?
Управляющий поучал:
— Так нельзя говорить — дерется. Он не дерется, а учит тебя работать… И за это ты должен говорить ему спасибо.
— Спасибо-о, — покорно тянул Левка, а я чуть не хохотал.
Так ничего и не добившись при допросе, Клюге отобрал из поляков тринадцать человек и приказал гестаповцам увести их. Оглядев собравшихся, подло захохотал:
— Возьмите еще этого, — кивнул на Сигизмунда. — А то получилось несчастливое число!
И бедный Сигизмунд отправился вместе со всеми только потому, что число тринадцать показалось несчастливым лейтенанту Клюге!
СКВО!