Приключения Альберта Козлова, стр. 76
Радио… Значит, должен быть… передатчик, приемник, взрывное устройство, взрывчатка — элементарно. Как все вместе связывается, я не имел понятия. Я начал что-то говорить, лейтенант сидел, улыбался, снисходительно поглядывал на меня, и когда я окончательно заврался, он сжалился.
— Хватит, — сказал он. — Не знаешь. Странно, никто не знает. Недавно я принимал экзамены у связистов, они тоже не знали. А устроено это так…
Он встал, подумал, потом сказал:
— Расскажу после…
— Когда никого не будет, — не стерпел и вставил Валька. Ух, и характер. Ради красивого словца мать родную не пожалеет.
Лейтенант мучил меня еще с час, а потом поставил пять. И правду, видно, говорят: пути экзаменаторов неисповедимы.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
в которой мы идем на танцы.
Хочу привести неполный список объектов, которые мы разминировали до выпускных экзаменов. Помимо дров на заднем дворе во второй бане — их разминировали, так сказать, стихийно — не считая обезвреженной авиабомбы на хлебозаводе: эта заслуга полностью принадлежит старшему сержанту Зинченко, — мы прочесали улицу 20-летия Октября.
Большой запас взрывчатки обнаружили в подвалах бывшего (и нынешнего) строительного института. Отличился Белов — пролез через люк для угля в котельную, открыл дверь, которая была поставлена «на взрыв». Изъял около пяти тонн ящиков с аммоналом…
2. Школа (ныне № 12) на той же улице. Отличилась Роза.
3. Расчистили от снарядов и мин жилой район от улицы Чапаева до заводского клуба, что около беконки. Отличились Галя и Маша.
4. Проверили территорию завода. Нашли много снарядов от зенитной артиллерии. Отличились все.
5. Обезвредили Зеленую рощу за конечной остановкой трамвая № 2. Здесь зимой стояла тяжелая немецкая артиллерия. Снаряды были в рост человека. Взрывали так: снаряды по дну оврага на тележке свозили к леску. В леске раньше располагалась немецкая воинская часть. Было много землянок. В землянках валялись солдатские порнографические журналы, фляги, даже оружие… Потом под штабель снарядов клали тяжелую мину, под головку мины детонатор с бикфордовым шнуром. Поджигали шнур и по оврагу бежали к речушке. Грохот стоял превеликий… После нашей работы роща стала безопасной.
6. Труднее всего оказалось разминировать рощу на окраине Чижовка. Там было столько противопехотных и противотанковых мин — их ставили и наши и немцы, что наших сил оказалось мало. Приехали саперы. Работали три дня с рассвета до заката. Подорвалось двое саперов. К счастью, нам не доверяли противопехотные мины. С ними трудно: коробки деревянные, миноискателем не обнаружишь. Кошку бросать, чтобы натянуть проволоку, — бессмысленно: пока не наступишь, мина не срабатывает. Нас не пустили на поле. Мы тогда не сдали еще выпускных экзаменов.
Лейтенант оказался покладистым парнем: его руки не осквернились четверкой или тройкой, и поступил он вполне справедливо — мы давно ползали наперегонки со смертью без всяких экзаменов. Для того, чтобы оторвало противопехотной миной ступню, никаких отметок не требовалось. Лейтенант это понимал, был он не совсем безнадежным, так что под конец экзаменов мы переглянулись, и Роза (она сегодня, как известно, была дневальной) подошла, раскачивая бедрами, точно одесситка, и пропела:
— Товарищ майор, мы очень рады, что познакомились с вами. Замечательно, превосходно… (иначе Роза говорить не умела, все у нее было в превосходной степени). Сами понимаете, у нас выпускные экзамены, получаем путевку в жизнь. От нас уезжает старший сержант Зинченко. Мы привыкли к нему, сроднились и вообще мы — единая дружная семья. Один за всех и все за одного. Мы принимаем вас в нашу семью. Приглашаем…
Она выдержала паузу, потом, как герой-любовник на сцене, сделала широкий круглый жест, так, чтобы его видели даже на последнем ряду галерки, и громким голосом, что ей было несвойственно, объявила:
— Приглашаем на выпускной банкет!
В классе поднялся гвалт… Девчонки есть девчонки, даже если им и присваивается звание инструктора-минера. Задвигали самодельные столы, задвигали скамейки, потом убежали во вторую комнату, а мужчины — лейтенант, старший сержант Зинченко, Валька и я — закурили. Курили торжественно, лишь лейтенант задал вопрос:
— А с той… черненькой… с ней никто не дружит?
Мы насторожились — майор интересовался Галей. По необъявленному джентльменскому соглашению ни Зинченко, ни Валька, ни я никогда не говорили между собой о наших девчонках, тем более о Гале. Галя для нас была табу… Мы знали о ней все, но ни разу никто из нас не подал виду, что мы знаем о ней все… Мы берегли ее, как могли. В душе любой девушки есть кристаллик, хрупкий и прозрачный. Ударь по нему, он разобьется, и потом нужны годы, чтоб рана зарубцевалась… Галя… По ее кристаллику прошлись кованые сапоги оккупантов. Что там было у нее в душе? Не знаю. Ночь. Мрак Блевотина. Галя, Галя… Она была самая красивая. На нее оборачивались даже женщины. К ней тянуло, как пчелу на мед. И она знала это. И ей от этого становилось еще хуже. Ей думалось, что люди догадываются о ее военной дороге, поэтому никто не хочет стесняться при ней, и каждый хочет подойти и запросто — трали-вали-Сингапур — схватить ее за руку: мол, чего задаешься, немецкая шлюха, от своих нос воротишь…
— Как бы с ней познакомиться? — продолжал лейтенант, по дурацкой простоте рассчитывая на мифическую мужскую солидарность. Он ничего не понял: не понял, почему Валька сплюнул в угол, не понял, почему Зинченко разгладил усы, не понял, почему я бросил папироску, которую только что прикурил у него.
— Помогите, — лез он в лес, в котором, как известно, чем дальше, тем больше дров. — Представьте…
— Слушай, — не выдержал Зинченко, нарушив элементарную субординацию. — Слушай…
— Да, да, слушаю, слушаю… — опять ничего не понял лейтенант.
— Вот, видишь? — Зинченко поднес к его носу огромный кукиш.
Больше Зинченко ничего не сказал — он нарушил субординацию, и это для него было настолько тяжко, что он выдохся.
— Белов, объясни… популярно, — приказал Зинченко.
Лейтенант истолковал его жест неверно, но Валька вступил в тонкий разговор.
— Слушай, дядя, — сказал он, видно забыв от волнения звание экзаменатора. — Мы тебя пригласили, как друга. Усек? Друга, а не шкодливого кота. Ты… где хочешь, а здесь не гадь. У нас сухой закон, в смысле девушек. Усек? Мы с ними на равных, каждый день почти вот так, как я твою руку, смерть щупал. И у нас…
— Ясно, ясно, — дошло до лейтенанта. — Ну и малахольные! А вообще вы ребята ничего, честное слово! Будем дружить… Лейтенант Крутецкий слов на ветер не бросает. Я ведь, поймите, первый раз в такой коллектив попал… Войдите в мое-то положение. Девчонки — одна другой лучше, ну и тут… Мол, война все спишет, а у вас… Стерильно, как в роддоме. И это приятно. Партийное слово даю! Радостно за вас! За всех. Вопрос об ухажерстве снимается с повестки дня. Слово!
— Годится! — сказал удовлетворенно Валька.
— Дай, товарищ, прикурить, — попросил я.
— Извините за нетактичность, — сказал старший сержант Зинченко.
— Ничего… Понимаю и прощаю. А ты, Козлов, отойдем в сторонку, потолкуем.
Он хлопнул дружески Зинченко по спине, обнял меня рукой за плечи, отвел в сторону и сказал:
— Помнишь, просил электричество провести… Черт с ним, давай адресок, скажу солдатам — протянут…
— Да ведь, — смутился я. — Мы сами уже того…
— Как? — Лейтенант посуровел.
— Самовольно, — я не хотел вмешивать Муравского, — партизанским методом.
— Да?
Лейтенант снял с моего плеча руку.
— А я-то думаю, где утечка? Удружил, Козлов. Хотя… Чего от гвардии ожидать? Но так дело не пойдет. Нет!
И он поглядел на меня по-чужому… Почесал за ухом, потом принял решение:
— Отключить!
— Товарищ лейтенант, — взмолился я, ругая себя в душе последними словами за откровенность. — Не для себя… У нас живет в подвале учительница…