Строговы, стр. 93

Дома его встретили с радостью, и добычу рассматривало все семейство. Агафья подала ему обед, и он уселся за стол.

Взглянув в окно, Артем увидел Дуняшку Бодонкову. Она тихо прошла мимо окна, потом повернула обратно и прошла еще раз.

„Что она кружится? Может, какие-нибудь вести от Маняшки есть?“ – подумал Артем и поторопился окончить обед.

Нарядившись в красную сатиновую рубаху, прихватив отцов пиджак, он вышел на улицу.

– Ну что? – спросил он, подходя к Дуняшке.

Та взглянула на него смеющимися глазами и задорно встряхнула белокурой головой.

– А ничего, тебя жду.

– А я думал, что ты от Маняшки какие-нибудь вести получила, – не скрывая неудовольствия, проговорил Артем.

– Ух ты какой! Вести! Мне их сорока, что ль, на хвосте принесет?

Они вышли проулком на поляну, желтевшую от множества ярких желтых цветов „куриной слепоты“. Уселись на самом солнцепеке. Артем лег, приставил к лицу ладонь, защищая от лучей солнца глаза, и смотрел в небо.

Дуняшка улыбнулась и, помолчав, проговорила с напускным недружелюбием:

– Дьяволенок! Уродился же такой… Брови-то как писаные.

От хлебных амбаров донеслись до них переливы гармошки и звонкие девичьи голоса. Они поднялись и пошли на игрища. То, что Маня уехала и Артем остался под строгим присмотром Дуняшки, знали все девки и парни, и поэтому никто не удивился, увидев Артема вместе с Дуняшкой. Только Полюшка Грудина, чистосердечно признававшаяся в своих чувствах к Артему, не замедлила вновь во всеуслышание заявить об этом. Выскочив на круг вместе со своей подругой Наташкой Овчинниковой, она закружилась, затопала ногами и, размахивая платочком, пропела:

Дуняшка с поспешностью схватила Артема за руку и с неподдельной злобой прошептала:

– Ишь змеина! Еще грозится!

Втайне Артем был польщен Полюшкиной частушкой и, удивленно взглянув на переменившуюся в лице Дуняшку, подумал: „Вот она какая, горой за Маню стоит“.

С гулянья они отправились вместе.

Возле своего дома Артем остановился и стал прощаться, но Дуняшка оттолкнула его руку.

– Ты что, спать? Пойдем посидим вон на бревнах.

– Да нет, неохота. Вставать завтра рано, – попробовал отговориться Артем.

Дуняшка не отступала:

– Маленько посидим, с полчасика.

Сидели молча. Артем чувствовал, что Дуняшка дрожит. Он слегка толкнул ее плечом, спросил тихо:

– Ты что, то ль в лихорадке?

– Озябла.

– Озябла? Шелудивый поросенок и в петровки мерзнет, – засмеялся Артем.

– А ты не смейся, лучше погрей, – сказала Дуняшка и, не дожидаясь согласия Артема, придвинулась к нему плотнее.

Артем распахнул старый отцов пиджак и полой прикрыл ее. Дуняшка охватила Артема руками, положила голову на его плечо и сидела не шелохнувшись. Ей стало так хорошо и удобно, что она от удовольствия готова была замурлыкать.

– Идти надо. Спать охота, – проговорил Артем.

Дуняшка разняла свои руки и, потягиваясь, встала. Артем проводил ее немного по проулку и заторопился домой.

„Нет, это тебе на Маня“, – сказал он сам себе, без сожаления расставшись с Дуняшкой.

4

В тяжелой работе, в воспоминаниях о Маняшке, о первой встрече с ней миновала и вторая неделя разлуки.

Поздно вечером Артем возвращался проулком с кручи, где обычно по субботам собирались на тихие и мирные беседы одни парни.

Когда он дошел до рассадников, стоявших на высоких столбах в огороде Кирилла Бодонкова, с изгороди на дорогу спрыгнул какой-то человек. Оробев, Артем остановился в нерешительности, во в ту же минуту услышал знакомый голос:

– Иди, иди. Это я.

– Дуняшка? А я думал – оборотень, хотел припустить, – засмеялся Артем.

– Мы спим тут на сеновале. А я еще и глаз не закрывала, тебя ждала. Ох, Артемушка, что я тебе скажу-у! – вдруг жарко зашептала Дуняшка. – Маняшка-то, Говорят, эстонца на хуторах приласкала.

Артему показалось, будто кто ударил его по вискам.

„Врешь! Врешь!“ – хотел закричать он, но вместо крика из его горла вырвался придушенный шепот.

– Не веришь, спроси у Мотьки Дадыкиной. Она сама видела. – Дуняшка отшатнулась от Артема и вмиг исчезла за изгородью, в темноте.

Ночь была мучительна. Самые различные чувства теснились в душе Артема. Вспышки ненависти к Маняшке чередовались с приливами нежности к ней и жалости к самому себе. Спал ли он или просто бредил, он и сам не знал. Поднялся он рано, побродил по огороду, не спеша перелез через изгородь и проулком вышел на одну из самых широких улиц села. Душу его охватило безразличие ко всему на свете. Он остановился, когда идти дальше было некуда. Перед ним стояла изба Селивана Дадыкина.

„Надо подойти к окну и вызвать Мотьку“, – подумал он.

Но смелости на это не хватило. Артем завернул за угол забора и оказался за селом. По тропке, пролегающей через лужайку, направился к речке, оглядываясь на огород Селивана Дадыкина и втайне поджидая, не появится ли там Мотька. Но Мотька появилась совсем с другой стороны.

Тяжело ступая, она поднималась на кручу с коромыслом на плечах. Артем поспешил ей навстречу и, когда до нее осталось два-три шага, сказал, торопясь:

– Скажи, Мотя, ты правда видала Маняшку?

Мотька остановилась, прищурилась и смущенно улыбнулась.

– Как же, Артем, видела, своими глазами видела. Сидит она на полянке, а вокруг нее парни. А парни-то – не нашим чета. Рослые все, да белые, да нарядные. А все-таки не глянутся мне они. – И, откровенно взглянув на Артема, Мотька закончила, кротко опустив глаза: – Мне черные больше по сердцу.

Артем, удрученный своими мыслями, не заметил, что Мотька с ним любезничает.

– А ты зачем к эстонцам ездила? – спросил он, глядя бездумным взглядом на ее голые ноги.

Мотька замялась, но довольно быстро нашлась и ответила:

– Мы с тятей ездили, к ним, поросят на развод покупали.

Мотька пошла, оглядываясь и усмехаясь. Артем посмотрел ей вслед.

„Врет или не врет?“ – подумал он, медленно шагая по дороге обратно домой.

Эта мысль занимала его весь день. После обеда он поехал на поля за травой. Размышляя дорогой о своей жизни, Артем решил плюнуть на все и жить без тревог, без забот, так, как жил до того вечера, когда Маняшка впервые увела его в хоровод.

Вернулся он в сумерки. Пересекая по мосту речку, услышал веселый шум, доносившийся от амбаров. Игрище бурлило весельем. У Артема сладко заныло сердце. Захотелось соскочить с воза и бежать скорее на игрище: „Вот дьявол, опять туда манит“.

Дома он набросил на плечи отцов пиджак и, втайне упрекая себя за непостоянство, отправился на гулянку. Дуняшка уже ждала его и встретила упреками.

В этот вечер Артем несколько раз принимался плясать, вступал в разговоры с парнями, шутил с девчатами, пробовал курить, но горький осадок от разговора с Мотькой не проходил и на душе было все так же тоскливо.

Когда они пошли домой, Дуняшка вновь упросила его посидеть полчасика на бревнах. Артем согласился. Дуняшка поняла, что робеть нечего. Она обняла его и зашептала:

– Ненаглядный мой, расхороший мой, нам и без Маняшки хорошо будет…

Из темноты вывернулись девки. Почти наткнувшись на Артема с Дуняшкой, они шарахнулись в сторону, и одна из них громко сказала:

– Сидят себе и воркуют, как голубки. Прям-даки завидочки берут.

По голосу Артем узнал Мотьку Дадыкину.

„Ну, теперь разнесет по всему селу, что я с Дуняшкой в обнимку сидел“, – подумал он.

– Ну-ну, ты шибко-то ко мне не лезь, – проговорил он, отодвигаясь от Дуняшки.

– Отчего же не лезть, Артем Матвеич?

– Оттого, что наврали вы с Мотькой про Маню.

Дуняшка всплеснула руками.

– Пусть наши глазыньки лопнут, если мы соврали! Пусть наши ноженьки отсохнут, пусть наши рученьки отвалятся…