Строговы, стр. 81

– Нюра… Ну и горячая же ты, аж дух…

Анна оттолкнула его от себя, не дав досказать до конца. Демьян сконфузился, взял вожжи и несколько минут не смотрел на нее. Но вскоре он опять бросил вожжи, пролез в задок кошевы и начал заигрывать с бабами.

Анна поняла: нет, не высказать ей всего, что она хотела. Слова, которые она собиралась бросить в лицо Демьяну, исчезли из памяти. В груди бушевала только злость. Зотиха с неменьшим вниманием следила за Демьяном. Когда тот стал приставать к Пелагее Горбачевой, она потянулась к уху Анны:

– Вот он зачем, идол, кататься нас повез!

С другой стороны, в другое ухо шептала Аграфена Судакова:

– Смотри, смотри, Палашку облапил. Проучить его надо, черта!

„Проучить, правда проучить!“ – подумала Анна и решительно схватилась за вожжи.

Лошади ускорили рысь. Обнявшись, бабы начали горланить песни.

Анна правила лошадьми уверенно. Она провезла баб до конца села и свернула в проулок, на самую бедную улицу Забегаловку.

– Ты куда? – обеспокоенно спросила Зотиха, видя, что Анна не останавливает лошадей и они уже бегут по неторной дорожке к реке.

Анна ничего не ответила, только усиленно затрясла головой, и Зотиха поняла, что та велит ей молчать. Лошади остановились внезапно. Баб сильно мотнуло, но они устояли.

– Приехали! – крикнула Анна, выскакивая из саней.

Бабы смолкли и огляделись. Лошади стояли возле той самой проруби, в которой утопилась Ксюха. И без слов всем стало ясно, что пришел час, когда веселье не к месту. Все замолчали.

Демьян вначале непонимающе, а потом удивленно и испуганно посмотрел на прорубь, на баб и отвернулся.

Анне захотелось крикнуть: „Не прячь глаза, убийца!“ – но вместо этого она закрыла лицо руками и надрывно заголосила:

– Подружка ты наша, Ксюшенька! Без часу, без времени призакрыла ты свои глазыньки! Ох, призакрыла ясны от лихой судьбы, от кручинушки!

Недолго ломкий голос Анны звучал одиноко. Послышались всхлипывания, и вскоре к ней присоединились новые голоса. Узкая снежная равнина реки, сжатой с той и с другой стороны высокими берегами, огласилась заунывными причитаниями. Бабы опустились на колени у самой проруби, как перед могилой. Демьян стоял понуря голову. Плач и причитания становились все громче.

Кувыркаясь по сугробам, к проруби бежали ребятишки. На круче замаячили две старухи и девчонки.

Демьян решил, что ему лучше удалиться. Он посмотрел на баб и тихонько, стараясь не привлекать их внимания, подошел к саням. Но не успел он взять вожжи в руки, как Анна с криком бросилась к нему:

– Стой!

Может быть, самое неприятное для Демьяна на этом бы и кончилось, если бы он не вздумал бежать от баб. Схватив вожжи и вскочив в кошеву, он начал понукать лошадей, но едва лошади тронулись, бабы нагнали Демьяна, стащили его и принялись тузить.

– В прорубь его, варнака! – крикнула Анна.

– В прорубь!

– Пусть отведает, каково было Ксюше!

– Тащи! Тащи! – кричали со всех сторон.

Сопротивляясь и получая за это увесистые пинки в бока, Демьян осипшим голосом пытался уговорить баб отпустить его. Видя, что его мольбы не помогают, он, до последней степени напрягая голос, закричал:

– На сход выведу! Уряднику донесу!

Но эти угрозы никого не напугали. Цепко держа его за ноги и за руки, бабы волокли Демьяна к проруби. Он понял, что единственная надежда – это Анна.

– Нюра… Евдокимовна… свят бог… не виноват… – Он заплакал. – Жалости в тебе нет…

Анна, задыхаясь, крикнула:

– А ты жалел?.. Не говори больше! На клочки разорвем, падаль!

Кто-то из баб ударил Демьяна кулаком в зубы. Демьян замолчал, плюнул кровью и вдруг дико заорал:

– Караул! Помогите! Люди!..

Крик его прервался на полуслове. Бабы, державшие его за ноги, отпустили их, и он окунулся в воду. Баб обдало холодными брызгами. Демьян завизжал звонко, заливисто, по-собачьи.

– Еще! Еще окунуть! – послышались голоса.

Бабы, державшие Демьяна за руки, приподняли его и так толкнули вниз, что он погрузился в воду до самой шеи. Вытащив из проруби, они бросили его на снег. Демьян на четвереньках пополз к лошадям, остановившимся невдалеке. Потом он поднялся и без оглядки побежал. Через минуту лошади во всю прыть несли его домой.

Бабы молча проводили его и осмотрелись. На круче стояли мужики и громко хохотали, видя, как удирает Демьян.

На холмах, над лиственницами, розовел закат.

Извилистой тропкой по ступенькам бабы поднялись на крутой берег и разошлись по домам.

Глава шестая

1

Как только растаял снег и зазеленели бугры, Максимка принялся шляться с ружьем по буеракам. Утки еще не прилетели, косачи и рябчики в буераках не водились, и стрелять там было нечего. Но его влекло туда другое. В буераках по ручейкам встречались богатые россыпи разноцветной гальки. По целым дням Максимка бродил тут, палкой разгребал гальку, выискивая редкостные, необыкновенные по цвету и форме камешки. Вместо птиц он приносил домой целые карманы камней и сваливал их под навесом в ящик. Анна не раз бранила сына за то, что он камнями рвет карманы, но зато дед Фишка всегда с живостью встречал Максимку и вместе с ним восторгался каждым камешком.

– Вот, сынок, погоди, скоро мы с тобой на Юксу закатимся. Уж там-то каких только камешков нету! – говорил он внуку.

Нередко тут же, под навесом, они пускались в рассуждения, стараясь понять, как и из чего образуются камни и горы, откуда берутся ручьи, как появляются в земле изумруды и золото. Чаще всего Максимка спрашивал, а дед Фишка объяснял.

– Дедка, а если б вон Тараскин бугор раскопать, а? Поди и там добро есть? – указывая рукой на холм, возвышавшийся сразу за селом, спрашивал Максимка.

Дед Фишка дергал себя за брови, чувствуя недостаток знаний, но отвечал уверенно:

– Сколько хочешь, сынок. Тут, в Тараскином бугре, сынок, и керосин поди есть. Он, керосин-то, тоже в горах бывает.

От таких открытий Максимка весь загорался, и его фантазия разыгрывалась еще больше.

– Тут его, дедка, керосину-то, всему селу на год хватило бы! – говорил он.

– Как не хватить, сынок, хватило бы. Столько керосину и в три года не сожгешь, – с видом знатока заявлял дед Фишка.

– А черпали б мы его, дедка, ведрами.

– Где как, сынок. Где, нычит, ковшами, а где и ведрами.

В один из пасхальных дней дед Фишка, увидев из окна Максимку, выбежал ему навстречу.

– Ну, ну, показывай, сынок! – закричал он, сбегая с крыльца.

– Дедка, тятя дома? – спросил Максимка серьезно.

Дед Фишка, взглянув на него, остановился: парнишка был строг, серьезен, и карманы его не отвисали, как обычно, от камней.

– Дома, сынок, – ответил он.

– Позови его, дедка, – проговорил Максимка все так же серьезно, снимая с мокрой от пота головы старый картуз.

Дед Фишка проворно побежал в избу и тотчас же вышел оттуда с Матвеем.

– Тятя, там, к кедровнику, лес пригнали, – волнуясь, сказал Максимка.

– Много там лесу? – спросил Матвей.

– В одном месте, тятюшка, весь буерак забит. Да еще неразобранный плот в кустах запрятан, – рассказывал Максимка, хмурясь и делая вид, что он-де понимает, как это плохо, и поэтому высмотрел все до капельки.

– Вот они как! И помалкивают и дело делают, – сказал дед Фишка, посматривая на Матвея.

Максимка потоптался на месте, дожидаясь, что скажет отец.

– Молодец, сынок, – проговорил Матвей, улыбаясь сыну. – Только смотри не выболтай кому-нибудь. И ребятишкам тоже ничего не говори. Ни-ни. Никому.

Максимка приосанился, слегка кивнул головой и тоном, в котором сквозили гордость и понимание важности дела, ответил:

– Никому, тятюшка, не скажу. А ребятишкам и подавно. Звонари! Я и играть с ними перестал.

Матвей наклонил голову, скрывая усмешку. Максимка встряхнул на плече ружье и чуть вприпрыжку, точь-в-точь как дед Захар, вошел в избу.