Строговы, стр. 39
Матвей и Ольга двинулись по широкой оживленной улице. Ольга первая заметила, что происходит что-то необычное. Прошел полк, звуки военной музыки давно заглохли вдали, а народу на тротуарах стало как будто еще больше.
– Что это там? – останавливаясь, спросила она и показала глазами на противоположную сторону улицы, где перед забором, у какой-то белой афиши, толпился народ.
– Прощайся с любезным, красотка, – сказал, подмигивая и покручивая ус, остановившийся рядом жандарм. – Война!
– Призыв? – обратился к нему Матвей.
– Приказ о мобилизации.
Ольга дернула Матвея за руку и повела его в сторону.
– Ненавижу жандармов. Смотрят, словно догола раздевают.
Около них, совсем рядом с тротуаром, медленно проезжал какой-то мужик в санях. Матвей взглянул ему в лицо, но тот, втянув голову в плечи, скрылся до самой шапки за воротник тулупа.
– Тыррр… – донеслось до Матвея сзади.
Мужик встал на колени и, раскрыв рот от изумления, долго смотрел вслед удаляющейся парочке.
Глава десятая
1
Год выдался на редкость неурожайным. Летом беспрерывно лили дожди. Яровые совсем не вызрели, пришлось скосить на корм скоту, а озимые остались неубранными. И хлеб и травы большею частью погнили на полях и лугах. У многих волченорцев амбары уже давно опустели. Еще с осени бабы начали печь хлеб из муки, смешанной с лебедой и мякиной. Из-за нехватки кормов свиней прирезали еще до рождественского поста; к зимнему николе, как начались морозы, принялись за овец и коров. Всех нерабочих лошадей мужики спешили сбыть татарам-скупщикам.
В эту зиму нужда заглянула и на пасеку Строговых. К бедам, причиненным ненастным летом, прибавилась еще одна: доходов с пасеки не предвиделось никаких. Взяток меда был совсем плохой – пчелы все дождливое лето просидели в ульях. Захар берег каждый фунт прошлогоднего, засахарившегося меда для подкормки пчел.
Как-то пошла Анна в амбар, заглянула в сусек и ахнула: чем жить? Подмела все сусеки, зерно ссыпала в мешки. Набралось всего два куля и одна пудовка. Этого хлеба не хватило бы до лета и на еду, а ведь надо еще что-то сберечь на весенний сев.
Анна привела в амбар свекровь, поделилась с нею своими тревогами. Решили они позвать Захара – он на дворе долбил колодки.
– Придется, старик, мед продать да хоть немного муки прикупить. Сеять будет нечем, вот и хлеб весь, – указала Агафья на мешки с зерном.
Захар посмотрел на мешки, на жену и сноху. Агафья и Анна знали, что сейчас будет: старик начнет кричать… Но Захар промолчал. Обе обрадовались: раз не закричал сразу – значит, не закричит вовсе.
– Я уж думал об этом, – спокойно заговорил Захар.
Женщины переглянулись: редко с ними разговаривал так своенравный старик.
– Мед продавать не придется: подкармливать пчелу нечем будет. У нас ведь должок есть. За прошлый год еще Кузьмину воз полагается. Откупиться надо, а то может и с пасеки погнать.
– Так что же мы будем делать-то? – почти простонала Анна.
– Сам головы не приложу! – рявкнул Захар.
Он прошел по амбару, молча повернулся к раскрытой низкой двери. Агафья взглянула ему в спину, качнула головой:
«Во идол-то!»
Захар будто почувствовал ее взгляд и, чуть обернувшись, бросил небрежно:
– Завтра к свату Евдокиму поеду. Чужим муку в долг дает – и нам поди не откажет.
На другой день Захар и в самом деле, не дожидаясь напоминаний, запряг лошадь и поехал в село.
Во дворе Юткиных он застал обычную для этой голодной зимы картину: два годовых работника таскали из амбара пудовики с мукой, у весов орудовали сам Евдоким и его отец Платон, тут же толпились мужики и бабы с пустыми мешками в руках. Один из сыновей Евдокима, Терентий, сидел под навесом у широкого чурбака, служившего ему столом, и записывал долги в толстую засаленную тетрадь.
Заехав во двор, Захар еще от ворот крикнул:
– Здорово, сваты!
– Здорово, здорово, сваток! – недовольно ответил дед Платон.
Евдоким отвернулся в сторону, делая вид, что не заметил Захара. Не радовался он приезду свата. День выдался горячий, и распивать чаи с гостями было некогда.
Захар провел лошадь в глубь двора и, не выпрягая ее, подошел к амбару.
Евдоким сыпал рожь из пудовки в широкий мешок. За кромки мешок держала Устинья, жена вернувшегося с Дальнего Востока вместе с Матвеем солдата Ермолая Пьянкова.
– Вот, Устиньюшка, тебе три пуда. Вернешь в петровки пять. Сама знаешь, хлебу теперь цены нет, а летом, бог даст, урожай будет, он, может, и в треть цены не пойдет, – говорил Евдоким, отставляя пудовку на порог амбара.
Знал Евдоким: ладный мужик у Пьянковой Устиньи, работящий, хозяйственный. Знал и то, что не вернут Пьянковы долга в петровки. Где им взять хлеба летом? Призаймут еще и семян весной. И придется Ермолаю Пьянкову отрабатывать каждый фунт полученной женой муки на юткинских полях.
– Сама понесешь или Ермолай захватит? – спросил Евдоким, указывая глазами на мешок.
– Да где он, Ермолай-то? Сам же, Платоныч, нанял купцу овес возить в город. Забыл, что ли? – недовольно проворчала Устинья.
– И впрямь забыл, с вами тут совсем голову потеряешь, – скороговоркой бросил Евдоким и снова обратился к молодой женщине: – Коли так, придется тебе расписаться порядка ради для.
Устинья подошла к чурбаку, поставила в тетради против отпечатка пальца Терентия крестик, потом взвалила мешок на плечо и пошла со двора. Мужики и бабы, стоявшие у амбаров, переглянулись, молча сговариваясь, кому черед просить дальше.
Из толпы вышел худенький старичок в ветхом, заплатанном полушубке. Борода его скаталась и торчала клином, глаза, скрытые под опухшими больными веками, слезились. Это был Иван Топилкин, отец все еще находившегося в бегах Антона.
Иван снял шапку, поклонился сначала Платону Юткину, с которым в детстве играл в бабки, потом Евдокиму.
Захар, наблюдавший за всем этим, усмехнулся вслух:
– Ты, Иван, ровно перед царями шапку ломаешь.
Старик Топилкин не взглянул на Захара. Зато Евдоким и дед Платон недружелюбно покосились на него.
– Ну, чего тебе, Иван, надо? – спросил Платон.
– Муки бы, Платон Андреич. Совсем голодуха задавила.
– Хлеба я тебе, Иван, не дам! – отрезал Евдоким, заслонив собой отца.
– Почему, Евдоким Платоныч? Ай, думаешь, не отработаю? – забеспокоился Иван.
– Сын твой Антоха обидел меня. В острог бы сукина сына за мельницу надо, да так уж я по доброте простил.
– Я за сына не ответчик, Евдоким Платоныч! – взмолился Иван.
– Одной породы! – будто отрубил Евдоким.
– Что же мне, с голоду подыхать? Ты не даешь, Демьян Штычков не дает, купцы залог требовают, а какой с меня залог? Одно остается – гроб!
Иван развел руками и взглянул на стоявших позади себя мужиков и баб, но все молчали: боялись за себя. Заступись – и пойдешь со двора с пустым мешком.
Иван Топилкин опустился перед Платоном на колени, плаксиво забормотал:
– Сжалься хоть ты, Платон Андреич!
– Иди, иди, Иван, все равно не дам! – не слушая старика, проговорил Евдоким.
Тут Захар Строгов не выдержал.
– Встань, встань, дурак! – закричал он на Ивана и обратился к Евдокиму: – Ну, сват, креста на тебе нет, пошто измываешься над человеком? Ведь на смерть мужика толкаешь!
Мужики и бабы оживились, кто-то из баб, прячась за спины соседей, сказал:
– И впрямь кровопиец.
Черные большие глаза Евдокима Юткина вспыхнули гневом. Он сердито окинул взглядом толпу и двинулся на Захара, размахивая большими руками.
– Ты, сват, не хозяин здесь! Меня учить незачем! Как мне жить, я сам знаю!
Захар рванулся вперед.
– Ты, сват, не маши руками! Я не из пугливых, меня не застращаешь!
Дед Платон, увидев, что между Евдокимом и Захаром завязывается ссора, что-то шепнул сыну на ухо, но это только подлило масла в огонь.
Евдоким, свирепея, закричал исступленным голосом: