Строговы, стр. 3
И в это же самое время, когда улетают залетные птицы и уходят пришлые звери, постоянные жители тайги ищут сытной зимовки. Хорошо, если год урожайный и косогоры краснеют от брусники, а ветки кедров сгибаются от тяжести крупных шишек. Но бывает часто и так: не везде, не во всех концах одинаково плодоносит тайга, и тогда в поисках зимних кормежек начинается великое кочевье всего живого…
…Ранним утром ясного сентябрьского дня Матвей и дед Фишка отправились на охоту. Каждый год в эту пору они уходили с пасеки в глубь тайги, в кедрачи, к берегам речки Юксы. Уходили надолго, месяца на два, на три. Зимой на нартах они завозили к своему стану муку, сухари, соль. С собой несли только ружейные припасы, белье, верхнюю одежду.
Охотники привыкли к Юксинской тайге, считали ее своей собственностью, своим амбаром с добром.
К вечеру второго дня вышли на стан.
На крутом берегу, окруженная разлапистыми кедрами, стояла избушка. В десяти шагах от нее – навес из соснового дранья, под ним таган, закром для хранения кедрового ореха, барцы – чурки на длинных еловых шестах для шишкобоя, рыболовные снасти: морды, садки, вентеря.
За ночь охотники отдохнули, а утром разошлись в разные стороны. Осенью в тайге – как в страду на поле: день год кормит.
Урожай орехов и ягод в эту осень был редкостный. Тайга кишела зверьем и птицей.
Вернувшись на стан, Матвей и дед Фишка развели костер, сели сушить одежду.
– Я сегодня, Матюша, аж в бельники слетал… – рассказывал дед Фишка.
Ссутулившись, он держал над костром портянку. Пламя освещало его. Ветер обдавал дымом. Дед Фишка морщился, кашлял, щурил маленькие хитрые глаза, шевеля мохнатыми бровями.
Матвей, подперев рукой голову, лежал на земле с другой стороны костра.
– В бельники? Далеконько ты сбегал… Сильно поди устал? – спросил он.
– Какой там устал! Еще б пробежал столько!
– А меня сегодня сова напугала, – задумчиво проговорил Матвей и улыбнулся.
– Как так? – Дед Фишка отбросил портянку и пересел с чурбака на землю.
– Под вечер иду берегом, – начал рассказывать Матвей, – слышу, кто-то в чаще щелкает. Думаю: уж не волк ли?
Дед Фишка слушал с любопытством. С его лица, заросшего мягкими седеющими волосами, не сходила улыбка: старик знал, что будет над чем посмеяться, – уж не так робок был молодой охотник.
– Я остановился, – продолжал Матвей, – смотрю в чащу…
Из глубины тайги донеслось эхо выстрела. Собаки вскочили с теплых, насиженных мест. Улыбки исчезли с лиц охотников. Они переглянулись с тревогой в глазах.
Матвей, приподнявшись, подставил ухо на ветер. Но выстрел не повторился. Собаки потоптались, зевнули, легли на прежнее место и свернулись в клубки.
Тайга шумела однотонно, скучно. Небо заволокло тучами. Крышу навеса долбил прямой, упругий дождь.
– Далеко где-то, – сказал Матвей.
– Надо отозваться, Матюша, – посоветовал дед Фишка. – Заблудился, видно, человек. А плутать сейчас в тайге – гиблое дело: не видно ни месяца, ни звезд.
Матвей сходил в избушку за ружьем и выпалил вверх из обоих стволов раз за разом.
Собаки с визгом бросились в лес, но в ту же минуту вернулись, виновато поджав хвосты.
Выстрел навел охотников на размышления. Ночью в тайге могли стрелять только в случае крайней нужды. Выстрелом кто-то взывал о помощи. Кто же? Кроме Матвея и деда Фишки, в юксинских кедрачах никто не бывал. Это знали охотники точно. Из года в год охотились они здесь одни.
– Теперь поджидай: вот-вот подойдет, – сказал дед Фишка, набивая самосадом трубку.
Ждали они долго, глядели в темь леса, изредка перебрасывались словами. Но собаки спали, не чуя приближения чужого человека.
Матвей поднялся.
– Надо в сушину поколотить, а то в такую-то темень и мимо можно пройти.
Он взял топор и обухом ударил в сухой кедр. Эхо подхватило гулкий стук и понесло по тайге, тревожа зверей и птиц.
Ждали еще часа два, но никто не приходил.
– Охотники новые объявились, – сказал Матвей.
– Нет, Матюша, наверняка кто-нибудь заблудился. Сам посуди: зачем охотники стрелять будут ночью? Да и кто сюда пойдет? Все знают, что тайга эта наша, – настаивал на своем дед Фишка.
Матвея клонило ко сну. Ночь была уже на второй половине.
– Иди, Матюша, спи, а придет кто – я тебя разбужу, – предложил старик.
Матвей докурил цигарку, окурок бросил в костер и ушел в избушку.
Дед Фишка долго сидел, курил трубку, прислушивался. Но потом и он запрокинул голову на чурбак и захрапел так громко, что собаки подняли морды и осмотрелись.
Ни ночью, ни утром на стан никто не пришел.
Охотники посоветовались и решили походить по тайге, поискать несчастного. Друг ли, недруг ли это был, но раз попал человек в беду, надо выручать. Испокон веков так было заведено у охотников.
До полудня ходили они по тайге, кричали и стреляли из ружей, но никто не отзывался.
Прежде чем повернуть к стану, в долинке присели на колоду покурить.
Не успели завернуть цигарки – на взгорке залаяли собаки. Дед Фишка вскочил, побежал мелкими, скорыми, шажками.
Собаки лаяли совсем не так, как лают на зверя, – не заливисто, а сердито, с рычаньем.
Когда Матвей взбежал на взгорок, дед Фишка стоял без шапки и, крестясь, бормотал:
– Господи Иисусе, пронеси и помилуй!
Перед ним лежал скрюченный бородатый человек. Он был мертв. По его изуродованному лицу ползал зеленый червяк-землемер. Возле мертвеца валялись капсюльное ружье и длинный еловый сучок.
Дед Фишка обернулся, посмотрел на Матвея, как бы спрашивая, за какую провинность бог послал им такое наказание.
Несколько минут они молча глядели друг на друга.
– Надо в карманах пошарить, – решил наконец Матвей. – Может быть, бумаги какие есть. Обличье незнакомое.
Дед Фишка нерешительно, с опаской опустился на колени и несмело стал ощупывать карманы. Ни в карманах, ни в кожаной сумке бумаг никаких не оказалось. Из-за пазухи дед Фишка вытащил холщовую тряпку, завязанную узелком.
– Соль, кажись, – проговорил он, ощупывая узелок пальцами и подавая его Матвею.
По всей видимости, человек покончил с собою последним зарядом. Рожки из-под дроби, пороха и пистонов пустовали. Мешок из-под харчей тоже был пуст.
– Ну, Матюша, что будем делать? – спросил дед Фишка, покосившись на мертвеца.
– Дядя, это не соль, – держа на ладони развязанный узелок, сказал молодой охотник.
Дед Фишка взглянул на руку Матвея. На широкой ладони племянника в тряпке лежала щепотка крупного серого песка и четыре золотинки, каждая с таракана величиной.
– Это, Матюша, золото. Ей-богу, золото! Ну-ка, дай! – Старик взял кусочек золота, положил в рот и притиснул зубами.
– Золото! Неужто здесь нашел? – прошептал Матвей и огляделся вокруг, словно боясь, что кто-нибудь подсмотрит за ними.
Но размышлять о золоте было не время. Мертвец лежал у ног охотников, и с ним надо было что-то делать.
Решили положить тело в могилу, вместо гроба устроить ложе из мягких веток кедра. Рассудили так: если какая родня найдется, откопать недолго. Золото тоже не взяли. Возьмешь, – а потом за пустяки в тюрьме сгноят.
На другой день Матвей пошел тайгой на пасеку. Оттуда на лошади он намеревался поехать в Волчьи Норы, заявить властям о происшествии. Кто бы ни был погибший, крестьянин ли, охотник ли из чужих краев или беглый поселенец без роду, без имени, каких в Сибири с каждым годом становилось все больше, он был человек, и бросить его, как падаль, совесть не позволяла.
2
Матвей долго шел тропой, потом свернул в сторону. Надвигалась ночь – холодная, с ветром, с дождем. Матвей решил переночевать на заимке у знакомого мужика Зимовского. От тропы до заимки было не больше трех верст. Зимовской поселился в этих местах недавно. Вокруг было дико, необжито, но зато привольно и богато.
На заимке Матвея встретили собаки. Они бросились на него, рычали, лаяли с хрипом.